Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу

– За эти два года я уж привык, что Шан-лаобань исполняет дань, и все же шэнов он поет убийственно хорошо! И это еще куньцюй, будь то пекинская опера, он мог бы дать голосу еще больше воли!

Всем известно, что в Пинъяне Шан Сижуй прославился, исполняя амплуа ушэн  [66], однако после приезда в Бэйпин сосредоточился на ролях цинъи, благородных девиц, и сяодань, славой своей почти затмил небеса, так что публика мало-помалу и позабыла, насколько многогранны его таланты, насколько он непревзойден во всех амплуа.

Внизу, где располагались сидячие места, вдруг раздался звон бьющейся фарфоровой посуды, несколько заносчивых нахалов в коротких куртках вскочили со своих мест, засучив рукава и готовясь ринуться в драку. Они начали переворачивать стулья и браниться, кидая объедки фруктов и шелуху от семечек на сцену. Однако оттого, что сцена находилась далеко от партера, угодили они в сидящих впереди зрителей, посеяв смуту в зале и взбаламутив всех зрителей.

– Эй! Убирайся-ка! Убирайся!

– Чтоб тебя..! Что за дрянь ты исполняешь!

– Проститутка, торгует своим задом! Вали со сцены!

Случилось то, с чем они пытались бороться. Голоса выдали зачинщиков, стало ясно, что это не простые страстные театралы, борющиеся с оригинальностью Шан Сижуя, а его товарищи по «грушевому саду», решившие подставить ему подножку. Шан Сижуй только открыл рот, не успел спеть еще и пары фраз, где же ему успеть опротиветь зрителям? Коллеги Шан Сижуя затесались среди зрителей и решили подорвать его авторитет, прежде чем зал разразится первыми восторженными криками.

Чэн Фэнтай подумал, что этим людям жизнь не мила, раз они смеют безобразничать в присутствии солдат командующего Цао. Насколько же велика их ненависть к Шан Сижую! Нахмурив брови, он показал рукой вниз. Командир Ли давно уже стоял, вытянув шею в ожидании его приказа, и в этот миг вдруг заметил, что и жест Чэн Фэнтая, и его облик напоминали их молодого маршала, старшего сына командующего Цао. Хоть эти двое и не были связаны по крови, но вот уж и правда, «сыновья походят на дядюшек по матери».

Несколько смутьянов могучего телосложения оказались городскими хулиганами, которые без дела слоняются по улицам, владея парой приемчиков шаолиньской школы бокса, но вовсе не были отчаянными головорезами. Они заранее выяснили, что командующего Цао на представлении не будет и это прекрасная возможность учинить скандал. Если затесаться в толпе, солдатня не станет утихомиривать их из страха навредить зрителям, и у хулиганов будет немного времени, чтобы устроить смуту. Да они и не собирались вовсе выбегать на сцену и кого-то избивать или срывать представление – лишь побраниться всласть да поднять шум, чтобы пристыдить Шан Сижуя и опозорить его новую пьесу.

Стоящие за кулисами наблюдали за происходящим в бессильном волнении, их обжигала нестерпимая тревога. Юань Лань и Шицзю тоже поняли, что это происки коллег, и яростно обсуждали, какая из школ могла за этим стоять, готовясь разоблачить врага и отплатить ему око за око. Ду Ци цветисто поносил их матушек и предков – нечасто встретишь культурного человека, владеющего столь грязным языком. Сяо Лай вцепилась в занавес, вся превратившись в комочек нервов. Сколько подобных стычек она прошла, и всякий раз душа ее тревожилась безмерно. А что тогда чувствуют актеры на сцене! Столько пота и крови они вложили в это представление, и если оно провалится из-за каких-то подонков, сколько боли это принесет! Она обернулась к Сяо Чжоуцзы, лицо которого исказилось страхом, и похлопала его по тыльной стороне руки:

– Не бойся. Шан-лаобань уже много раз видел подобное.

Юань Сяоди, стоя подле Юй Цин, тихим голосом успокаивал ее:

– Шан Сижуй – человек, разбирающийся в своем деле и умный, пока он не остановит представление, поражением это считаться не может!

Повернув голову, Юй Цин одарила его натянутой улыбкой, но смятение ее не покидало.

Шан Сижуй все же был Шан Сижуем, он недаром заслужил благосклонность Юань Сяоди и не подвел надежд остальных. В этой скверной ситуации, когда все зрители в зале начали за него волноваться, он прочистил горло и переглянулся с дядюшкой Ли, мастером игры на хуцине, пребывающем в его единоличном распоряжении. Дядюшка Ли хоть и не знал, какое чудо собирается сотворить Шан Сижуй, но по его взгляду все понял, махнул рукой другим аккомпаниаторам, чтобы те прекратили играть, а сам приготовился следить за каждым движением Шан Сижуя. Он знал, что тот собирается отойти от либретто, по счастью, в этой сцене он выступал один и мог не бояться, что другой актер не подхватит его слов. Однако хуцинь должен быть наготове, чтобы следовать за Шан Сижуем: если он хорошо исполнит эту арию, представление можно считать удавшимся. Если же Шан Сижуй оплошает, дядюшка Ли не оставит его позориться в одиночестве, а как сможет прикроет его недостатки, чтобы хоть чем-то улучшить его положение.

Дядюшка Ли, надежный товарищ Шан Сижуя, понимал его без слов. Некогда он блистал в артистических кругах, однако сейчас предпочитал не говорить о своем удивительном прошлом, история его прервалась вместе со сгинувшей с лица земли императорской династией. Сейчас же писалась история Шан Сижуя. Однако дядюшка Ли ясно видел в Шан Сижуе образы прошлого – легендарные, ослепительные и самобытные, нанизанные на сменяющие одну за одной династии. Шан Сижуй расцветил прежде черно-белые образы, пронзив былое снопом света, и помутневшие от старости глаза дядюшки Ли обожгла жгучая боль – это были подступившие от тоски слезы.

Шан Сижуй рвано вздохнул, меч в его руке сверкнул ясным блеском, будто заискрившись от столкновения с другим мечом. Повернувшись, он принялся исполнять акробатические фигуры, порхая в воздухе, клинок его серебрился хрустально-чистым сиянием в огнях ламп, двигался он так быстро, словно обратился пеленой света, которая поглотила его фигуру. Виднелось лишь ярко-желтое пятно, он был быстр и стремителен, как встревоженный лебедь. Движения его несколько напоминали танец Юй Цзи  [67] с мечом, однако ощущались в них несвойственные для сцены сила и свирепость, как будто меч его и в самом деле жаждал отведать крови.

Зрители невольно замерли, в оцепенении таращась на сцену, не в силах реагировать. Кто бы мог подумать, что Шан Сижуй, выступающий сегодня в роли цзиньшэна, вдруг примется фехтовать со всей страстью, да еще и сделает это так убедительно? Зрителям внизу казалось, что они ощущают дуновение от взмахов его меча, их обдавало холодом. Многие из них впервые видели, как Шан Сижуй владеет мечом. Его грим, одеяния и украшения, арии и жестикуляция резко отличались от знакомого им Шан Сижуя, да еще этот танец с мечом, от которого ветер задувал в ушах. Они не могли поверить, что на сцене тот самый Шан Сижуй, хорошо известный им первый актер амплуа дань во всем Бэйпине, и невольно пораскрывали рты, вытаращили глаза, не смея и моргнуть.

Юй Цин и Юань Сяоди глядели на него в остолбенении из-за кулис. Ду Ци хлопал в ладоши и рассыпался в похвалах:

– Ха! Какое прекрасное добавление! Братец Жуй еще и на это способен!

– Сяо Лай поджала губы в усмешке и за руку притянула к себе Сяо Чжоуцзы:

– Смотри…

Чэн Фэнтай, оперевшись на перила, глядел вниз, взор его был как у пьяного или тяжело помешанного. Фань Ляню не сиделось на месте, подойдя к зятю, он сбивчиво проговорил, прищелкивая языком от восторга и вздыхая:

– Этот братец Жуй… этот Шан-лаобань…

Сегодня они словно впервые познакомились с Шан Сижуем.

Шан Сижуй замер на месте и запел:

В Цзяннане хаос воцарился, слышен звон мечей,

На севере и западе трясутся горы.

Нас двести лет величия и славы подвели к концу,

Лишились под ногами мы опоры!

Он излучал одухотворенность и спокойствие, в нем не было и намека на усталость после упражнений с мечом, ни разу он не сбился и не перевел дух, а голос его звучал так звонко, что пробивал собой небеса. Пропев эти несколько строк, он резко направил острие меча прямиком в зал, со свистом разрезав воздух, указывая на кончики носов хулиганов, и меч его засверкал холодным ледяным блеском, несущим смерть! Тут-то грубияны и солдаты разглядели, что в руках у Шан Сижуя настоящий клинок, призванный убивать людей, даже две выемки для отвода крови на нем имелись! Лицо его было исполнено скорбью, невыносимой тоской и величием последнего императора, зрачки вобрали в себя всю ненависть, переполнявшую грудь, и взгляд Шан Сижуя разил еще острее меча, холодил пуще стали. Он собирался очистить императорский двор от продажных чиновников, разгромить варваров  [68], а кучка сброда под ногами лишь первое препятствие на его пути к великим делам, слава о которых будет греметь в веках, подношение для бесплотного духа его меча. Он в самом деле хотел их зарезать!