Да здравствует Государь! (СИ) - Касаткин Олег Николаевич

Генерал ощутил страх и непонимание.

«Заговор? В Киеве? «Голубые мундиры» что-то обнаружили? Но при чем тут я?»

— Ваше Императорское величество, — Драгомиров еще подумал мельком что голос его отчего то звучит как будто со стороны и совершенно не похоже на себя. Государь — я право же не понимаю — о каких заговорщиках идет речь. Я могу заверить что никаких сведений о каком то заговоре в Киеве или наместничестве мне не докладывали. Я готов понести наказание, если в мою бытность проглядели злоумышленников — но я не всемогущ и не всеведущ — и разве что в этом виноват…

— Это не в Киеве. Это в Санкт-Петербурге, — произнес Георгий. Я о том о чем вы говорили восемь лет назад с майором Тихоцким. Вы выразились в том смысле что готовы примкнуть к смутьянам если они будут иметь успех со своей… — злость проступила на молодом лице Царёныша — «военно-революционной организацией»..

— Ваше Величество. Георгий Александрович, — торопливо забормотал генерал, про себя думая что правы древние — нет ничего тайного что не стало бы явным.

— Я право же не знаю… никакого разговора по сути и не было — так — пустая болтовня — признаю — глупая и недостойная меня. Тем более свято убежден что сия организация если и существовала то лишь в воображении самого майора и двух — трех ее собутыльников.

— Это лишь ваши гипотезы. А ваше молчание и ваши слова — это факт, имеющий значение и для суда, — монарх был сама неумолимость.

«Суд?! О Боже? Неужели… Он решиться и на Это?» А Драгомиров еще пожелал зла Черевину…

— Но вы правы о глупости и недостойности. Вы вместо сообщения о заговоре и измене предписанного любому верноподданному скрыли и обращение к вам означенного майора и его слова.

— Но это именно слова, — воскликнул Драгомиров — у меня были лишь слова — мои против его.

— Да… — как бы в раздумье Георгий покачал головой. — У вас было ваше слово против его слов. Слово майора против слова генерала и наставника царствовавшего монарха. Вы предали моего отца — который заметим не сделал вам ничего дурного кроме повышения в чинах и по службе! — в голосе государя звучал прорвавшийся кипящей лавой гнев.

Повисло долгое молчание.

— Что с мной будет? — вдруг вымолвил Драгомиров. И словно спохватившись добавил, — Ваше императорское величество.

— Отставка без мундира, — бросил Георгий, опуская голову к бумагам. Драгомиров вдруг понял что он уже не существует для Монарха. И вышел волоча ноги.

У выхода из приемной дорогу ему перегородили четверо. Трое жандармов — ротмистр с двумя нижними чинами, и полковник лейб-гвардии. Он узнал Ширинкина.

— Михаил Иванович Драгомиров? — произнес тот не поприветствовав старшего по чину. — Вам высочайше предписано покинуть Санкт-Петербург и последовать в ваше имение где надлежит пребывать до особого распоряжения.

— Да, конечно, — согласился теперь уже бывший генерал. — Я сейчас же соберусь и уже завтра выеду.

— Никак нет, — Ширинкин был сама невозмутимость, — согласно приказу вас незамедлительно доставят на вокзал, и препроводят к месту жительству.

Драгомиров угрюмо набычился, загоревшись запоздалым гневом.

И жандармы синхронно придвинулись поближе.

— Я что — арестован?? — каркнул Драгомиров.

— Никак нет, — уточнил ротмистр. — Вас предписано доставить. В остальном вы свободны. Пока свободны…

— Ваше императорское величество, — спросил министр выслушав сообщение о судьбе Драгомирова. — Не оспаривая Вашего решения — могу ли я узнать о причине подобной суровости?

— Господин Драгомиров, как мне стало известно, игрался в политику и примерял на себя облик Бонапартия, — сухо уточнил Георгий. Видимо общение с покойным Скобелевым не пошло ему на пользу. В этой связи — я намерен переменить порядок службы и вообще — утвердить положение, при котором даже тень нелояльности высказанной частным или еще каким-то образом делает нахождение на службе невозможным. Невозможно господин Гурко быть верным присяге в присутственные часы и вольнодумцем за ужином. И очищение армии от… — он замешкался подбирая слова — нигилиствующих — также как от скобелевщины и доморощенных буланжистов и будет в числе первостепенных дел. Моих и ваших.

— Ваше императорское величество, — твердо ответил Гурко. — Я понимаю ваши чувства — но тем не менее считаю своим долгом решительно возразить. В армии недопустима полицейщина и наушничество между товарищами — более чем где… Из-за ничтожной кучки… сомнительных личностей оскорблено недоверием — Царским недоверием — окажется все офицерство, и не побоюсь обобщения — всё воинство российское и сам дух его. Особенно учитывая то как — о чем напоминать нужды нет — у нас относятся к жандармерии.

— Вы при моем поступлении на должность просили говорить Вам правду — и я высказываю вам то что думаю.

Гурко хотел было добавить что при введении в войсках жандармских отделов он подаст в отставку но сдержался — зачем раньше времени бросаться словами?

— Ну что вы — Иосиф Владимирович — я даже готов признать некоторую правоту в ваших словах, — согласился Георгий. Но коль скоро полиция и жандармы должны как можно меньше касаться армейских дел — то значит следует учредить свою — особую службу для розыска и покарания преступников в военной среде — которую бы не связывали бы с ведомством Его высокопревосходительства Плеве — ни официально ни… Георгий помедлил подбирая слова — в репутации.

Гурко как-то странно посмотрел на монарха.

— Государь, — начал он в явном замешательстве — мне и самому приходило в голову что полезно было бы учредить при военных судах особую службу дознания — и к тому есть немало доводов. Даже была мысль о пользе восстановления должности генерал-аудитора и при нем — канцелярии с департаментом расследований. Но где скажите на милость набрать для такого дела достаточное число офицеров получивших образование в области юриспруденции? Таковые в армии встречаются лишь несколько чаще белых ворон… — позволил себе генерал улыбнуться. Военно-юридическая академия готовит весьма мало людей — а окончившие университеты не стремятся к военной карьере.

Надо сказать — сейчас Гурко почти не лукавил — такие мысли его посещали — ибо политика — политикой — но преступления в армии случались нередко и число их не убавлялось.

И не одни лишь фельдфебельские избиения новобранцев с покалеченными и даже мертвыми — или вольное обращение с казенными суммами — воистину бич русской армии.

Вот не далее как о прошлую неделю вскрылось весьма нехорошее дело в Варшавском округе — можно сказать в его родном округе.

Началось с того, что трое юнкеров так кутили, что избили жандарма, но дали ему две сотенных — и тот обещал молчать («Упеку в тюрьму шельму!»). По их возвращении в части был найден убитым старший унтер-офицер. И подозрение командира — подполковника Наглевского пало на этих кутил — несмотря на явное как будто алиби. Ибо весь батальон знал что все трое «дурно жили» как деликатно говорит рапорт с означенным унтером. (Воистину — что за времена!) Обвиняемые настаивали что были в день убийства далеко и ссылались на жандарма — но тот вызванный в военный суд — отнекивался — мол знать не знаю — а на напоминание о двух сотенных бумажках бормотал что человек честный и взятку взять никак не мог. («В Сибирь шельму!»). Суд и приговорил юнкеров к «расстрелянию». Один из них был сыном сын московского купца мильонщика Перлова. Безутешный отец просил отложить расстрел до его приезда, вносил как поручительство четыреста тысяч рублей — хотел проститься с сыном. Но ему и в этом отказали. Приговор исполнили без царской и даже его — министра — конфирмации. И сразу по казни Наглевский снова начал искать убийцу — теперь под подозрение как сообщник отчего-то угодил городской мясник. Пойти бы бедолаге по этапу на каторгу — но на его счастье Перлов-старший привлек к делу трех лучших варшавских присяжных поверенных («Лучше б отпрыска как следует воспитывал!») и те начали искать концы а заодно — писать жалобы в Сенат. Мясника отпустили — и тут нашелся настоящий убийца — кузнец-солдат, имевший привычку написаться в дугу — и в один из таких моментов его, пьяного «оттапетил» покойный унтер — точно как стратег Парменион юного гетайра Павсания — убийцу Филиппа Македонского, вспомнилось отчего-то Гурко к случаю из древней истории. После убийства солдат впал в многодневный запой — думая как он клялся выпить с горя да явиться с повинной — а протрезвев — узнал что его месть стоила жизни трем невинным людям.