Распутин наш (СИ) - Васильев Сергей Александрович

– Приличные люди, попав в неловкое положение, обычно извиняются и покидают присутственное место. А вот непонятливых приходится выводить, – нараспев проговорил Булак-Балахович, беря гостя двумя пальцами за кончик воротника, – пока не найдётся тот, кто их представит, как положено…

– Да нет проблем! – ещё шире улыбнулся доктор, сделав неуловимое движение.

Корнет ойкнул, приподнялся на цыпочки и стремительно развернулся вокруг своей оси, оказавшись спиной к гостю. Его правая рука с причудливо изогнутым запястьем описала круг и оказалась у него же за спиной, будто офицер силился, но никак не мог почесать между лопаток.

– Станислав Никодимович, – сахарным голосом в тон корнету продолжил гость, – если только это вас не затруднит и не унизит, не будете ли так любезны представить меня господам офицерам? Только умоляю – поторопитесь, ибо ваше тело находится в очень нестабильном положении. Стоит мне отойти – у вашей спины исчезнет опора, вы рухнете всей тяжестью веса на свою кисть и всенепременно её сломаете. А зачем вам такие приключения?

– Кто вы такой, чёрт вас побери?

– Зовите меня просто доктор, или Жорж. Хотя второе – если подружимся… Ну?!

– Господа, – сдавленным голосом просипел корнет, – хочу представить вам моего знакомого – доктора Жоржа.

В штабном блиндаже воцарилась тишина. Гость аккуратно вернул руку Булак-Балаховича в исходное состояние, заглянул через плечо в комнату с дневальными, сказал “айн момент” и пропал, будто его и не было. За перегородкой послышалась возня, бурчание, и в комнату влетел растрепанный денщик Грибеля, красный, как рак.

– Ваше благородие! Прошу простить покорно! Я бы никогда! Но этот чёрт… Я даже рот открыть не успел…

– Свободен, – скомандовал поручик, – зови!

На пороге, как джин из бутылки, опять появился новый знакомый. Корнет, переживший неожиданный переход из альфа-самцов на другой уровень, жаждущий реванша, лёгким движением выхватил свой револьвер и ткнул им в нос гостю.

– А если так?

– Боже мой, ну как дети! – пробормотал доктор, поднял глаза в потолок, качнулся и опять сделал какое-то неуловимое движение руками. Шлепок, и оружие Булак-Балаховича, оказалось в руке гостя.

Посмотрев на озадаченную физиономию корнета, не понявшего, каким образом у него из руки исчез пистолет, доктор вернул револьвер офицеру.

– Ещё пробовать будем?

– Корнет! Отставить! – рявкнул со своего места Грибель.

На Булак-Балаховича было больно смотреть. Лицо его побагровело и пошло пятнами, ноздри раздувались, а руки безуспешно, на ощупь, пытались затолкать оружие обратно в кобуру…

– Прошу прощения, господа! – отчеканил корнет, не отрывая глаз от гостя, – но я только что вспомнил – у меня неотложные дела в эскадроне. Разрешите откланяться!

Грохоча каблуками и ножнами по ступеням, он вылетел из штабного блиндажа, оставив за собой шлейф бессильной ярости.

– Поздравляю вас, доктор! – резюмировал поручик Ставский, – вы только что обрели горячего и страстного недруга…

Гость пожал плечами и обернулся к оставшимся в блиндаже офицерам.

– Может всё-таки поговорим о деле? Времени очень мало! Его практически нет…

– Мы все – внимание, – Ставский опять пришел на помощь командиру, колеблющемуся между выражением солидарности с одним из самых авторитетных офицеров отряда и необходимостью переходить от пикировки к делу, – только пока не поняли, где и каким образом медицинское ведомство собирается использовать наш отряд. На ум пока приходит заботливое шефство над сестричками милосердия.

– Такие радости, к сожалению, предложить не могу, – наигранно вздохнул доктор, – сестричек не держим-с, а вот “братишки” из штаба восьмой армии кайзера явно заскучали на русской земле, и мы, как рачительные хозяева, просто обязаны их навестить на Рождество.

Историческая справка:

Станисла́в Никоди́мович Була́к-Балахо́вич

К фамилии Балахович приставка “Булак” приклеилась только в 1919 году, но так как именно под этой двойной фамилией его знает большинство читателей, я позволил себе сразу привести конечный вариант. Беспокойный кавалерист успел послужить “всем царям”. Горячо приветствовал и февральскую, и октябрьскую революции, добровольно записался в Красную армию, получив назначение командиром Лужского партизанского (1-го конного) полка.

По приказу наркомвоенмора Троцкого, полк Балаховича участвовал в подавлении крестьянских восстаний, после чего Булак-Балахович со своим отрядом (около четырёхсот человек) перешёл к Юденичу.

После роспуска Юденичем своей армии, в феврале 1920 года Булак-Балахович при посредничестве военного атташе в Риге обратился к главе Польши Юзефу Пилсудскому с просьбой принять его на службу для борьбы с большевиками.

В конце июня 1920 года Партизанская Белорусская дивизия Булак-Балаховича вступила в бои с РККА. Балахович получил от Пилсудского звание генерала польской армии и лесную концессию в Беловежской Пуще. После оккупации Польши Третьим Рейхом был убит в Варшаве 10 мая 1940 года немецким патрулём.

Никола́й Алексе́евич Зу́ев

Четырнадцатилетний герой русско-японской войны, сын оренбургского казака-урядника, к началу русско-японской войны – сирота на воспитании у штабс-капитана, служащего в Порт-Артуре. В 1904 году дважды пробирался из осаждённого Порт-Артура через японские позиции для передачи депеш в штаб русской армии. Незадолго до боя у Вафангоу, за пять дней дошёл до русских войск и доставил командующему Маньчжурской армией А.Н.Куропаткину донесение от генерала Стесселя, а затем вернулся обратно. В ходе боевых действий был ранен в обе ноги. За свои вылазки был награждён командующим тремя знаками отличия Военного ордена. В Гражданскую войну служил в Белой армии на бронепоезде «Офицер», затем командовал им, был произведен в полковники и принял дивизион бронепоездов.

После эвакуации 1920-го года жил в Болгарии, затем во Франции, работал шофёром такси. Примкнул к Русскому общевоинскому союзу, с 1927 по 1938 год четыре раза ходил в СССР с разведывательно-диверсионными заданиями. После нападения Германии на СССР в 1941 году Зуев направился на германский Восточный фронт, где оставался до конца войны. С 1951 года – в США.

Глава 11. Метель

Ветер с гулом раскачивал длинные прибалтийские сосны. Словно стрелки маятников, они синхронно наклонялись влево-вправо.

“Бабушкины ходики с кукушкой «тик-так, тик-так», – пришло на ум неожиданное сравнение поручику Грибелю, – только стрелки десяти сажен длиной.”

Он поёжился и поднял воротник бекеши. Мороз кусал щёки, снег забивался во все щелочки одежды. Мимо него в белых балахонах [22] на лёд реки Аа скользили бойцы отряда особой важности и растворялись в снежной карусели, словно призраки. “Как саваны,” – подумал Виктор, украдкой бросая взгляд на доктора, стоявшего ближе к срезу берега. За двое суток подготовки к рейду пренебрежение, испытываемое любым военным в отношении партикулярных чинов, сменилось почти религиозным почитанием этого мистического человека непонятного происхождения, с неизвестной биографией, объёмом знаний, превышающими таковые среди выпускников академии Генштаба, и навыками, завидными для любого разведчика-пластуна. Глядя на профиль доктора, смутно угадываемый сквозь вьюжную завесь, Виктор мыслями возвращался в позавчерашний вечер, к разговору в командирском блиндаже, разделившему всю его жизнь на «до» и «после».

– Штаб восьмой армии – это абсолютно нереально, – категорично заявил Грибель, как только Распутин озвучил своё предложение. – Мы уже дважды пытались прорваться к нему в прошлом году и каждый раз уносили ноги, несолоно хлебавши. Патрули, посты, секреты под каждым кустом, а пройти надо больше двадцати вёрст. Зимой! Бездорожье! Нет, это решительно невозможно.