Левиафан шагает по земле - Муркок Майкл Джон

Теперь ярость моя была столь велика, что я вообще не смог ему отвечать. Президент Ганди тактично увлек генерала Гуда разговором, и немного позднее за моей спиной появился Корженёвский, он постучал меня по плечу и вывел из зала.

Мои чувства были, мягко говоря, взбудоражены. Меня рвали на части кипящая злоба, память о публичном позоре, желание сохранить верность президенту Ганди и его мечте о мире; моя собственная реакция на Гуда. Теперь мне вовсе не казалось чудом, что ему удалось добиться такого трепета во всем мире. Пусть он тиран и убийца – ему великолепно удается изображать из себя личность необычайной притягательности, обладающей силой завораживать даже тех, кто его ненавидит. Я ожидал встретить буйного варвара, а вместо этого увидел утонченного политика, американца (как я позднее узнал), получившего образование в Оксфорде и Гейдельберге и имевшего выдающиеся перспективы в академической карьере, прежде чем он отложил в сторону книги и взялся за меч.

Я весь дрожал и был готов разрыдаться, когда Корженёвский доставил меня на квартиру и попытался успокоить. Прошло несколько часов, прежде чем я избавился от бессмысленной ярости. Я много пил, слишком много, и, вероятно, изрядное количество алкоголя в соединении с моральной усталостью дали себя знать. Вот я еще изрыгаю проклятия Черному Аттиле, а в следующее мгновение валюсь без сил на пол.

Корженёвскому пришлось уложить меня в постель. На следующее утро я проснулся с самой ужасной головной болью, какую когда-либо испытывал; все еще во вчерашнем настроении, однако больше был не в силах выразить его словами. Стук в дверь разбудил меня окончательно. Прислуживавший мне паренек открыл ее и спустя короткое время принес поднос с моим завтраком. На подносе лежало письмо с президентской печатью. Я отодвинул поднос в сторону и принялся рассматривать конверт. Я почти боялся его открывать. Без сомнения, письмо содержит строгий выговор за мое поведение на вчерашнем банкете. Но я ни о чем не сожалел.

Я улегся в постель все еще с конвертом в руке и принялся выдумывать блестящие ответы, которыми пригвоздил бы Гуда к позорному столбу, если бы только меня не покинул здравый человеческий рассудок.

Я не позволю ему очаровывать меня! Я стану судить о нем только по его поступкам, я не смею больше забывать, что он разрушил все европейские города и поработил их жителей. Я сожалел, что при встрече не смог привести ни один из этих аргументов. Никогда не думал, что политические проблемы можно разрешить силой, но у меня сложилось впечатление, что если и есть человек, заслуживший, чтобы его убили, то это Цицеро Гуд. Тот факт, что он получил блестящее образование, делало его в моих глазах еще большим негодяем, потому что он обратил полученные знания во зло и использовал их для своего расистского крестового похода. Он может опутывать политику геноцида смелой ложью, но то, что он делал в прошлые годы, говорит само за себя. В это мгновение я, как Капони, с величайшим удовольствием разорвал бы его голыми руками.

Появление Корженёвского заставило меня немного успокоиться. Он встал в ногах моей кровати, поглядел на меня с насмешливым сочувствием и осведомился, как у меня дела.

– Ничего особенного, – заверил я и показал ему письмо. – Полагаю, я созрел для того, чтобы меня выкинули вон. Меня ничуть не удивит, если вскоре я буду вынужден покинуть Бантустан.

– Но вы ведь даже не распечатали письма, старина!

Я передал ему конверт:

– Вскройте его! И скажите мне самое худшее!

Корженёвский подошел к моему письменному столу, взял нож для разрезания бумаг и вскрыл конверт. Он пробежал глазами содержимое – один-единственный листок бумаги – и прочитал со своим гортанным акцентом:

– «Дорогой мистер Бастэйбл! Если у Вас сегодня будет время, то я был бы Вам благодарен за визит. Около пяти мне бы подошло, если Вас это устроит, в моем рабочем кабинете. Сердечно Ваш, Ганди».

Корженёвский протянул мне письмо.

– Как это похоже на него, – сказал он восхищенно, – «Если у Вас будет время, мистер Бастэйбл». Он оставляет вам выбор. Не стоит думать, что это означает отставку, дружище. А что вы думаете?

Я сам прочитал письмо и нахмурился.

– Что же это тогда означает, во имя всего святого?

Глава восьмая

Хладнокровное решение

Осталось лишь сказать, что, как бы я ни мечтал отвертеться, в конце концов ровно в пять, тщательно выбритый и исключительно скромный, явился в президентский дворец, где меня тотчас проводили в кабинет президента. Его кабинет был таким же скромным, как все помещения, которые он занимал. Он сидел за своим письменным столом и смотрел чрезвычайно серьезно. Из этого я заключил, что мне все же предстоит изрядный нагоняй, за чем последует и моя отставка. Так что я быстро встал по стойке «смирно» и приготовился встретить все, что скажет мне президент. Он поднялся, провел рукой по начисто выбритой голове; стекла его очков блеснули в солнечном свете, лившемся в открытое окно.

– Прошу вас, сядьте, капитан, – он редко употреблял военные звания. Я сел.

– Сегодня у меня была долгая беседа с генералом Гудом, – начал Ганди. – Как вы знаете, мы обсуждаем возможности укрепления добрососедских отношений между Бантустаном и государством Новый Ашанти. В большинстве пунктов мы достигли дружественного согласия, осталась одна деталь, которая касается вас. Вы знаете, что я всегда выступал за свободное волеизъявление каждого человека и не в моих принципах заставлять человека делать то, чего он делать не хочет. Поэтому я изложу вам ситуацию, чтобы вы сами могли принять решение. Генерал Гуд вчера вечером вовсе не шутил, когда предлагал вам пост…

– Не шутил? Хотел бы я надеяться, сэр. Я не хочу, чтобы меня выставляли пособником убийцы…

Президент Ганди поднял руку:

– Нет, разумеется. Но генерал Гуд, кажется, испытывает к вам известную симпатию. Ему понравилось, каким образом вы отвечали ему вчера вечером.

– Думаю, скорее, что это было довольно жалкое выступление. Я хотел бы извиниться, сэр.

– Нет, нет. Я полностью понимаю вашу позицию. Вы сохранили большое самообладание. Вероятно, генерал Гуд намеревался также… устроить вам испытание. Он действительно благодарен вам за ту роль, которую вы сыграли, спасая жизнь мисс Перссон в Англии. Я могу и ошибаться, однако у меня сложилось впечатление, что он хотел бы оправдаться в ваших глазах. Возможно, он рассматривает вас как – как он это называет – представителя лучшей части белых. Возможно, он устал от убийств и действительно хотел бы построить лучший, более надежный мир, даже если его теперешние военные планы и выглядят несовместимыми с этим. Что бы ни было причиной, Бастэйбл, но он настаивает на том, чтобы вы были включены в число сотрудников дипломатической миссии, которая будет размещена в его столице, Новом Кумаси. Точнее говоря, это одно из условий. Вы будете единственным… э… белым сотрудником миссии. Если вы не согласитесь, он отказывается продолжать наши переговоры.

– Ну вот, сэр, если это не образ поведения сумасшедшего деспота, то я не знаю, что это такое! – сказал я.

– Разумеется, его поведение базируется не на той логике, которая нам знакома. Генерал Гуд привык, что его воля выполняется – особенно если речь идет о судьбе белого человека. Этого я не отрицаю. С другой стороны, вам также известно, как важны для меня эти переговоры. Я надеюсь, что смогу оказать влияние на генерала, чтобы он, по крайней мере, в будущем смягчил свою политику по отношению к завоеванным народам. Сейчас решается судьба всех моих надежд. Спросите свою совесть, мистер Бастэйбл. Я не хочу влиять на ваше решение, я и так пошел против своих принципов, поскольку уже заметил, что оказываю на вас моральное давление. Забудьте о том, чего хочу я, и делайте только то, что вы считаете правильным.

В этот момент я пришел, вероятно, к самому холодному решению моей жизни. Если я приму предложение, у меня будет отличная возможность приблизиться к Гуду и, если потребуется, раз и навсегда положить конец его авантюрам. Я убью его, как только получу возможность сделать это. Я решился ехать в Новый Кумаси. Я буду наблюдать деяния Черного Аттилы. Я стану судьей Гуда. И если приду к выводу, что он виновен, то возьму на себя обязанность стать его палачом!