Ознакомительная версия. Доступно 80 страниц из 400
В конце концов, Артур произнес:
– Так чего же ты от меня хочешь, моя Гвенвифар?
– Сегодня – святой день Пятидесятницы, – отозвалась Гвенвифар, вытирая глаза и стараясь сдержать всхлипы, – день, когда дух Божий снизошел на людей. Неужто ты пойдешь к обедне и к причастию с таким грехом на душе?
– Думаю… думаю, мне не следует так поступать, – произнес Артур. Голос его дрогнул. – Если ты и вправду в это веришь, моя Гвен, я не откажу тебе в этой просьбе. Я покаюсь – насколько я могу раскаяться в том, что не считаю грехом – и выполню епитимью, которую наложит на меня епископ.
Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной.
– И ради тебя, любовь моя, я надеюсь, что ты не ошибаешься насчет воли Божьей.
Гвенвифар обняла мужа и расплакалась от благодарности, но на миг ее пронзил сокрушительный страх и сомнение. Ей вспомнилось, как тогда, в доме Мелеагранта она вдруг поняла, что никакие молитвы не спасут ее. Бог не вознаградил ее за добродетель. И потом, когда Ланселет пришел к ней на помощь, не она ли поклялась в душе своей, что никогда больше не станет ни скрывать своей любви, ни каяться в ней – ибо раз Бог не вознаградил ее за добродетель, то, значит, он и не станет карать ее за прегрешения? Бога не волнуют людские дела…
Но Бог все-таки покарал ее. Бог отнял у нее Ланселета и отдал его Элейне – и получилось, что она лишь понапрасну подвергла свою душу опасности… Она покаялась и исполнила епитимью, но Бог так и не избавил ее от кары. И вот теперь она узнала, что в том, быть может, и вовсе не было ее вины – она всего лишь разделяет груз Артурова греха, который он совершил вместе со своей сестрой. Но если они оба освободятся от греха, если Артур смиренно покается и искупит свой великий грех, тогда Бог, конечно же, простит и его…
Артур поцеловал жену в макушку и погладил по голове. Потом он отошел, и Гвенвифар вдруг стало холодно и одиноко без его объятий, словно она не находилась под защитой крепких стен, а стояла среди вересковой пустоши, и ее переполнили растерянность и ужас. Она потянулась к мужу, чтоб снова обнять его, но Артур тяжело опустился в кресло и остался там сидеть – изможденный, измученный, отделенный от нее тысячей лиг.
В конце концов он поднял голову и со вздохом, исторгнутым из самых глубин его души, произнес:
– Пошлите за отцом Патрицием…
Покинув Артура и Гвенвифар в их покоях, Моргейна схватила плащ и выскочила под открытое небо, не обращая внимания на дождь. Она поднялась на стену замка и принялась расхаживать там в одиночестве; вокруг Камелота пестрели шатры соратников Артура и его подданных, подвластных ему королей и гостей, и даже сейчас, во время дождя, над шатрами весело реяли вымпела и знамена. Но небо было серым, и тяжелые тучи едва не задевали вершину холма; безостановочно расхаживая по стене, Моргейна подумала, что Святой Дух мог бы выбрать день получше, чтобы снизойти на людей – и особенно на Артура.
О, да! Теперь Гвенвифар от него не отступится, пока он не предаст себя в руки священников. А как же клятва, которую он дал Авалону?
Однако же, если Гвидиону суждено взойти когда-нибудь на престол своего отца, если именно это замыслил Мерлин… "Никому не дано уйти от своей судьбы. Никому – ни мужчине, ни женщине", – безрадостно подумала Моргейна. Талиесин, знаток музыки и древних историй, рассказал ей когда-то повествование древних греков – они обитали на юге, в Святой земле или где-то неподалеку от тех мест, – о человеке, на котором с самого рождения лежало проклятие: предсказали, что он убьет своего отца и женится на матери. Родители прислушались к проклятию и выбросили ребенка из дома, чтоб он умер; но чужие люди подобрали его и вырастили, и однажды, встретившись с родным отцом и не узнав его, юноша поссорился с ним, убил его и женился на его вдове; и так те самые меры, что были приняты для предотвращения проклятия, привели к его исполнению – если бы юноша вырос в отцовском доме, он не сделал бы того, что совершил по неведению…
Они с Артуром тоже совершили то, что совершили, по неведению, и все же женщина-фэйри прокляла их сына. «Избавься от ребенка или убей его сразу же, как только он выйдет из твоего чрева; на что нужен Король-Олень, когда вырастает молодой олень?» И Моргейне почудилось, что мир вокруг сделался серым и странным, словно она брела сквозь туманы Авалона, а сознание ее заполнил странный гул.
В воздухе повис ужасающий грохот и дребезг – у Моргейны даже заложило уши… Нет, это просто церковные колокола зазвонили к обедне. Она слыхала, что фэйри тоже не выносят звона церковных колоколов и что именно поэтому они уходят подальше от людей, в холмы и пещеры… Моргейне показалось, что она не может, просто не может пойти и тихо высидеть обедню, вежливо слушая священника – ведь придворной даме королевы полагалось подавать пример всем прочим. Она задохнется среди этих стен; бормотание священника и запах ладана сведут ее с ума. Лучше уж остаться здесь, под чистым дождем. С этой мыслью Моргейна натянула на голову капюшон; ленты в ее волосах промокли и наверняка испортились. Моргейна попыталась развязать ленты, но безуспешно. На пальцах остались красные пятна. Такая дорогая ткань и так скверно выкрашена…
Но дождь слегка утих, и меж шатров замелькали люди.
– Сегодня турнира не будет, – раздался за спиной у Моргейны чей-то голос, – а то я попросил бы у тебя одну из этих лент, леди Моргейна, и пошел бы с нею в сражение, как со знаменем чести.
Моргейна моргнула, пытаясь взять себя в руки. Молодой мужчина, стройный, темноволосый и темноглазый; лицо его показалось Моргейне знакомым, но она никак не могла вспомнить…
– Ты не помнишь меня, госпожа? – укоризненно спросил мужчина. – А мне рассказывали, что ты поставила на кон ленту, ручаясь за мою победу на турнире, проходившем два года назад – или уже три?
Теперь Моргейна вспомнила его; это был сын Уриенса, короля Северного Уэльса. Акколон – вот как его звали; и она побилась об заклад с одной из дам королевы, заявлявшей, что никто не сумеет выстоять в схватке против Ланселета… Она так и не узнала, кто же победил в том споре. Это была та самая Пятидесятница, когда погибла Вивиана.
