Денарий кесаря - Дроздов Анатолий Федорович

– Где тебя учили танцевать? – спросил отец Акима.

– Родители хотели, чтобы я умел все! – ответил гость, улыбаясь. – Надеюсь, тебе понравилось?

– Да!

– Я станцую еще! Разреши женщинам сесть за стол!

– Они свободнорожденные? – насторожился отец.

– Конечно! Рабы так не танцуют!

Утверждение было спорным, но отец возражать не стал. По его знаку рабы принесли селлы, и танцовщицы, улыбаясь, порхнули к столу. Случайно или нет, но пухленькая оказалась рядом со мной; млея, я смотрел на ее покрытый бисеринками пота лобик, красивую грудь, вздымавшуюся под тонким виссоном, пухлые приоткрытые губы… Аким тем временем что-то объяснял музыкантам, напевая. Наконец кифаред согласно кивнул, и наш необычный гость вышел вперед.

Такой музыки я не слышал больше нигде и никогда. В ней было нечто дикое, варварское, и в то же время несокрушимо влекущее. Вначале зазвучала флейта – зазывно и мягко; Аким, заложив одну руку за голову, а вторую вытянув вперед, заскользил сначала в одну сторону, затем, сменив руки, в другую… К флейтисту присоединился кафаред, музыка зазвучала быстрее и быстрее; Аким стал отплясывать на месте. Он хлопал ладонями по груди, бедрам и коленкам, затем вдруг присел и ловко, выбрасывая ноги вперед, прошел вокруг стола. Затем вскочил и замолотил подошвами по полу, выкрикивая непонятные слова, среди которых чаще других слышалось какое-то непонятное "dusha". Трещотки музыкантов гремели все быстрее и быстрее, ноги гостя молотили в пол в такт им, а руки его скользили вдоль тела, хлопая по нему. Внезапно музыка оборвалась, Аким упал на колени и развел руки в стороны. Мы вскочили в едином порыве, что есть сил хлопая в ладоши. Аким встал, поклонился и пошел к столу. Лицо его было мокрым от пота.

– Что за слово ты выкрикивал? – спросил отец, подождав, пока гость осушит чашу. – Что означает "dusha"?

– Не знаю, как на латыни, но греки называют это "психея", – ответил Аким, показывая в улыбке белые зубы. – Моя "психея" радуется…

По знаку отца музыканты, сложив инструменты, присоединились к нам, и пир продолжился. Аким царствовал за столом: заставил меня провозгласить здравицу, затем потребовал того же от музыкантов, затем от каждой из танцовщиц. Отец мой смеялся и хлопал в ладоши; впервые после смерти матери я видел его таким радостным. Рабы сбивались ног, подавая кратеры с вином и новые кушанья. Аким их тоже не оставил в покое, заставив каждого осушить чашу за здоровье сенатора и его сына. Надо ли говорить, что рабы сделали это с удовольствием. Рядом сидела и улыбалась, показывая свои очаровательные ямочки, пухленькая сирийка Мариам, голова у меня кружилась, а радость распирала грудь. Я не заметил, как отец исчез, одновременно за столом не стало и танцовщицы со стройными ногами; когда я недоуменно перевел взгляд на Акима, тот заговорщицки подмигнул мне. Я склонился к Мариам и зашептал ей на ухо слова, которые не решился бы сказать ранее. Сирийка улыбнулась, и мы удалились ко мне в комнату. Последнее, что увидел, было: рыженькая танцовщица сидит на коленях Аким, тот целует ее в шею, и рыженькая хохочет, запустив пальцы в густые черные волосы гостя…

2.

Проснулся я поздно. Правильнее сказать, меня растолкал Аким.

– Десять денариев! – потребовал он бесцеремонно. – Скорее!

– Денарии?

Спросонок я плохо соображал. Зачем ему деньги? И почему "скорее"?

– Не медли, центурион – уходят они!

Я торопливо отыскал среди валявшейся на селле одежды кошелек и вытряхнул его в ладонь. Среди кучки медяков сиротливо виднелись две серебряные монетки – накануне я платил, не скупясь.

– Здесь и пяти не будет. Возьми у отца.

– Нету его, ушел! Давай сколько есть! Верну!

Аким сгреб монеты и выскочил из комнаты. Я накинул тунику и, движимый любопытством, поспешил следом. Танцовщицы стояли у ворот перистиля. Женщины успели переодеться: вместо вчерашнего виссона на них были обычные столы. В руках они держали узелки.

Аким быстром шагом подошел к рыженькой и высыпал монеты в подставленную ладошку. Что-то сказал, разведя руками. Рыженькая вместо ответа встала на цыпочки и чмокнула его в губы. Подруги танцовщицы сделали тоже самое, причем у Мариам получилось достать лишь до подбородка Акима. В мою сторону она не взглянула.

Аким проводил гостей за ворота и вернулся.

– Хорошие девочки! – сказал, подходя. – Добрые… Приехали из бедной провинции в Рим, живут втроем в одной комнате, на еду тратят по два асса в день, наряды для танцев купили в долг. Когда еще отдадут долги… За выступление музыкантам платят по пять денариев, им – по одному.

– Солдат в легионе получает меньше!

– Солдат так не станцует! И не погладит ласково… – Аким подмигнул мне. – Разве не так, центурион?

Я почувствовал, что краснею.

– Они с нами не за деньги легли, – пояснил Аким, – из благодарности. За то, что за стол усадили рядом с собой, накормили вкусно. Я сам решил их отблагодарить… – он махнул рукой и отправился в терму. Я поспешил следом.

Вымывшись, мы позавтракали свежеиспеченными, еще горячими лепешками с медом. Аким осушил чашу неразбавленного вина, я, поколебавшись, последовал его примеру. Вино теплой волной пробежало по телу, унимая сухость во рту и легкую боль в виске. Голова слегка потяжелела, а руки и ноги стали мягкими. Неудержимо захотелось снова прилечь. Однако Аким отдыхать не собирался.

– Идем смотреть Рим! – объявил, отодвигая чашу. – Всю жизнь мечтал! А ты?

– Куда же мы пойдем без денег? – сделал я робкую попытку если не отговорить его, то хотя бы отсрочить неприятное. – Отца нет, взять не у кого.

– Да? – Аким задумался только на мгновение. – Ахилл! – позвал громко.

В триклиний вошел раб – тот самый, что вчера выслушивал распоряжения Акима.

– Мой господин?

– Я тебе не господин, говорил ведь! Сможешь одолжить нам денег? До вечера?

– Сколько?

– Десять денариев.

Ахилл достал кошелек и невозмутимо отсчитал серебряные монеты.

– Можешь не отдавать! – улыбнулся он Акиму. – Юний платит. Хотите что-то купить?

– Пойдем бродить по Риму. Без денег нельзя.

Ахилл склонил голову, одобряя.

– Хорошо знаешь город, Аким? – раб слегка запнулся, но все же назвал гостя по имени.

– Совсем не знаю!

– А центурион?

Я развел руками.

– Дам вам Афинодора в спутники. Он покажет все, что захотите, и домой проводит. Рим очень велик, заблудитесь.

– Чтоб мы без тебя делали! – улыбнулся Аким. – Благодарю, Ахилл!

Раб молча поклонился и вышел.

– Какой он… – я не нашелся.

– Толковый? Не то слово. Золото, а не человек. Мы с ним вчера до ночи проговорили…

Очевидно, мое лицо отразило недоумение, Аким улыбнулся.

– После того, как вы с отцом ушли, я пригласил за стол всех. Не пропадать же добру – столько наготовили! Это вам, сенаторам, нельзя с рабами за одним столом, а я сам вчерашний пленник. Хорошие они люди! Римский гражданин, которого твой отец защищал от меня, недостоин Ахиллу ноги мыть! Работорговец, падаль…

Слова гостя не понравились мне, но я промолчал. Не хотелось ссориться. К тому же рядом с Акимом я чувствовал себя как новобранец-легионер перед центурионом-ветераном. Робел. Аким ребром ладони разделил лежавшие перед ним монеты и подвинул мне пять денариев.

– Возвращаю долг!

Я с радостью забрал серебро. Неприятна была сама мысль бродить по Риму с пустым кошельком, а попросить у Ахилла денег по примеру Акима я не решился. Почему-то был уверен, что он откажет, и сделает это с удовольствием…

Мы вышли за ворота в сопровождении Афинодора, юркого грека с хитроватым прищуром глаз, и отправились в центр города. Аким первым делом пожелал увидеть храмы и общественные здания, я не возражал. Мы осмотрели Форум Юлия, круглый храм Весты в обрамлении молочно-белых колонн; Афинодор бойко давал пояснения. На форуме Цезаря Аким долго стоял перед изваянием символа Рима – волчицы. Она грозно скалила мраморные зубы, защищая младенцев Ромула и Рема. Взгляд зверя был полон ненависти, напряженные мускулы выказывали готовность немедленно броситься на врага.