Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег

— Мы по-французски разговариваем? — спросил Зиновьев.

— Смотрите… — сказал Саша. — Во-первых, я не хочу воздвигать языковый барьер между мной и моим братом. Во-вторых, у нас сегодня образовался вечер японской культуры, и мне еще много есть, что сказать, если, конечно, Никсе интересно.

— Еще бы! — подтвердил Никса.

— А переключаться с японского на французский и обратно мне будет тяжеловато, — заключил Саша. — Так что давайте сегодня тайм-аут, но вообще не отказываюсь от этого ни в коей мере.

— Пойдемте на террасу, я велю подавать чай, — позвал Никса.

— А вакидзаси у тебя есть? — спросил Саша, когда они расселись вокруг чайника и налили чаю.

— Давай ты сразу будешь говорить вместе с русским переводом, — попросил брат.

— Вакидзаси — это короткий меч, который самураи носят в паре с длинным, — объяснил Саша.

— Вакидзаси нет, — сказал Никса. — Про два меча я у Гончарова читал. А зачем два?

— Все сложно, — сказал Саша. — Ну, во-первых, когда самурай входит в дом, катану он оставляет слуге, а вакидзаси всегда с ним. Во-вторых, есть техники фехтования с двумя мечами: катана в одной руке, а вакидзаси — в другой. Но это для мастеров. Я вообще не представляю, как это делается. Ну, и в-третьих, вакидзаси для харакири все-таки несколько удобнее, чем катана, если почему-то танто (это кинжал) под рукой нет.

— Что такое «харакири»? — спросил Зиновьев.

— Никса, ты тоже не знаешь? — поинтересовался Саша.

— Нет.

— Вообще-то, во всех официальных документах пишут «сэппуку», — пояснил Саша. — Сэппуку — это высокий штиль. А «харакири» — бытовое название. Ритуальное самоубийство через вспарывание себе живота. Неужели у Гончарова этого нет?

— Есть про обычай «вскрывать себе брюхо», — сказал Никса. — Нет слова «харакири», не говоря о «сэппуку».

— О, эти грубые южные варвары! Ну, как можно так все опошлить! — воскликнул Саша. — «Вскрывать брюхо»! Как можно насколько не понимать утонченную японскую культуру!

И он отпил чаю.

— А почему южные? — улыбнулся Никса.

— Потому что европейские корабли, в том числе голландские, приходили в Японию всегда с юга, — пояснил Саша. — Так вот. Сэппуку — это сложный, расписанный до мелочей обряд, который различается в зависимости от того, кто делает сэппуку и при каких обстоятельствах. Например, существует упрощенное, женское сэппуку. Даме не обязательно вскрывать себе живот, а можно перерезать себе сонную артерию или нанести удар кинжалом в сердце. И этому с детства учили девочек из самурайских родов.

— И женщины делали харакири? — удивился Никса.

— Конечно, — кивнул Саша. — Разные обстоятельства бывают. Вслед за мужем, для защиты чести. Ради верности и любви. Но вернемся к доблестным японским воинам. Харакири могло быть, как вполне добровольным, так и по приговору суда. В первом случае, например, после поражения в войне или, если приказ дайме и представления о чести противоречили друг другу. Душу — Богу, сердце — даме, жизнь — государю, а честь ведь все равно — никому.

— Долг — отечеству, — добавил Зиновьев.

— Тоже хорошо, — кивнул Саша. — А вот, что делать, если приказ государя противоречит чести?

— Папá ничего такого не прикажет, — заметил Никса. — Он христианин.

— Ладно, ладно, насчет папá я не сомневаюсь, насчет тебя — тоже, а вот японским самураям не всегда было так просто, ибо нехристи. Зато и выход был известен: харакири. Кстати, зря европейцы думают, что после открытия страны в Японию хлынут европейские товары. То есть хлынут, конечно. Зато встречным потоком к нам хлынет японская культура. Никса, ты знаешь, что такое японская дуэль?

— Нет.

— Тебя ведь нельзя вызвать, да?

— Ни в коем случае! — сказал Зиновьев. — Поднять руку нельзя!

— Я помню «Уложение» Николая Павловича, — сказал Саша. — Смертная казнь.

— Вас тоже нельзя вызвать, Александр Александрович, — заметил воспитатель.

— Это на обычную дуэль нельзя, а на японскую можно! Вот представь себе, Никса, наорал ты на кого-то в сердцах…

— Не представляю, — улыбнулся Никса.

— Ладно, ты сдержанный, а я вот не всегда. Ну, представь себе, что я наорал на кого-то непечатно. И получаю я письмецо: «Ваше Императорское Высочество! Вы меня сегодня оскорбили, и если сегодня до полуночи, Вы не принесете мне свои извинения, то, чтобы сохранить свою честь, мне ничего не остается, как сделать себе харакири. Ваш верный слуга такой-то». Вот это и называется «японская дуэль». Извиняться устанем.

— Гм… — сказал Зиновьев. — Живот себе вспорет?

— Не суть, — сказал Саша. — Пуля в висок тоже эффективно работает. Можно, конечно, решить, что кишка у него тонка, и не извиняться. Но потом есть хороший шанс пройтись по его крови и мозгам и выловить там его последнее стихотворение, написанное Онегинской строфой китайской кисточкой на рисовой бумаге. А потом пройти по всему Петербургу за его гробом, с непокрытой головой. Да, ну его нафиг! Я лучше извинюсь. У меня и «сумимасэн» на языке не задержится. «Мне нет прощения…»

— Николай Павлович и без этого извинялся, — заметил гувернер.

— Дедушка был идеален, не сомневаюсь, — сказал Саша. — Русское общество, правда, с этим не согласно. Но давайте не будем об этом, а то мы далеко от Японии уйдем.

— Ладно, — поморщился Зиновьев.

— Так как насчет японской дуэли? — спросил Саша. — Тонка кишка у русского дворянина?

— Нет, — сказал Зиновьев.

— А я и не сомневался! Кстати, отсюда следует, что власть сёгуна ограничена. И не только советом князей, но и самурайской честью.

— А, что за «последнее стихотворение»? — спросил Никса.

— Перед харакири считалось правильным написать последнее стихотворение. Не Онегинской строфой, конечно. Обычно это была танка, то есть короткое стихотворение из пяти строк. Но, да, китайской кисточкой и на рисовой бумаге. Все эти стихи сохранились. Начиная с первого века от рождества Христова. Есть сборник. И в нем, понятное дело, кроме всех прочих, сорок семь танка сорока семи верных ронинов из Ако.

— Что за сорок семь ронинов? — поинтересовался Никса.

— Неужели не знаете? — удивился Саша. — Это вообще главная японская легенда. Впрочем, почему легенда? Главная японская быль! Николай Васильевич, тоже не знает?

— Я даже не знаю, что такое «ронин», — сказал Зиновьев.

— Ронин — это самурай, оставшийся без господина, а заодно и без средств к существованию. Например, господин, кормилец и благодетель сделал харакири. И, куда тебе после этого податься? Либо в торговцы, что не комильфо, либо в ремесленники, что тоже не комильфо, либо наняться к другому князю, что уж совсем не комильфо. Ну, либо в разбойники, что тоже, конечно, не совсем комильфо, но хоть искусство меча не пропадет даром. Именно этот последний путь и выбирает большинство ронинов, поэтому в Японии их не то, чтобы любят. Готов ли ты выслушать, Никса, довольно длинную историю о верности, чести и японском военном кодексе «Бусидо», то есть пути воина. Потому что «буси» по-японски «воин», а «до» — путь.

— Рассказывай! — сказал брат.

— А Николай Васильевич?

— Я тоже послушаю, — кивнул Зиновьев.

— Итак, мой господин, — начал Саша, обращаясь к Никсе. — Случилось это в самом начале 18-го века, еще до основания Петербурга, в правление одного из сегунов из рода Токугава, династии, которая, насколько я знаю, и сейчас там правит.

Глава 13

— Жил был в городе Ако, что на острове Хонсю, дайме по имени Асано, — продолжил Саша. — Дайме — это вроде нашего князя. У князя Асано, конечно, была длинная японская фамилия и сложный титул, но я их все равно не помню, да и мудрено запомнить. Был господин Асано молод и честен. И пригласили его ко двору сёгуна участвовать во встрече посланников императора.

И вот незадача. Придворного этикета князь Асано совсем не знал. А сёгун, который тогда правил, был просто помешан на всяких китайских церемониях. И не дай бог тебе не в такое платье одеться, не те подарки преподнести посланникам, не там их встретить и застегнуться не на все пуговицы… сумимасэн… не так, как должно выбрать традиционный японский пояс оби, то бишь не того цвета.