Зимняя бегония. Том 2 - Тянь-Эр Шуй Жу

Шан Сижуй ответил со смехом:

– Я уже больше года не играл эту пьесу. Сейчас здесь Юй-лаобань, и я думаю воспользоваться случаем, чтобы побольше сыграть куньцюй. Как отыграем «Записки о прячущемся драконе», в следующем году собираемся с Юй-лаобань поставить «Любимую подругу»!

Господин Чу захлопал в ладоши, радостно засмеявшись:

– А эта пьеса еще лучше! Люди сейчас знают только пекинскую оперу «Любимая подруга», а о куньцюйской и не слышали, хотя очевидно же, что это две разные истории, их следовало бы и назвать по-разному. Разве ты не пел ее с Цзюланом когда-то? Твоя Цао Юйхуа была поистине великолепна!

Чэн Фэнтай ясно себе представил, как Шан Сижуй, получив похвалу, принял одухотворенный вид и задрал свою мордашку с острым подбородком.

Но вдруг господин Чу снова заговорил с грустью в голосе:

– Жаль только, что в этот раз я вас не услышу. После Нового года я со стариком отправляюсь в Нанкин по службе, не знаю пока, смогу ли вернуться в Бэйпин. Старикану уже много лет, не помешало бы ему и умереть…

Шан Сижуй хотел было что-то сказать, но господин Чу, едва не заливаясь беззвучно горькими слезами, перебил его:

– За все эти годы, что я провел подле старика, нажил себе немало врагов, всем им не терпится, как только старикан сомкнет глаза, тут же сожрать меня! Мне, пожалуй, больше и не посчастливится вернуться. Почтенный Жуй, это наша с тобой последняя встреча!

Шан Сижуй вздохнул в нетерпении, разгневанный его нежеланием бороться, видимо, он снова собрался высказаться о предательстве и побеге. Только эти слова сорвались с его языка, как охранник оттолкнул Чэн Фэнтая в сторону, выбил дверь и, низко склонив голову, проговорил с необычайным почтением:

– Господин Чу, время уже позднее, нам и в самом деле пора.

Чэн Фэнтай переглянулся с Шан Сижуем, а затем посмотрел на этого господина Чу, пораженный им с первого же взгляда. Он давно уже знал, что все актеры театра по-своему красивы: будь то безмятежная красота Цзян Мэнпин или изящность Шан Сижуя, в труппе «Шуйюнь» собрались прямо-таки небожители и небожительницы, сошедшие со старинных свитков. Ясно было, что и Чжоу Сянъюнь обещает вырасти красавцем. Даже Юй Цин, которая пришла в эту профессию уже взрослой, была ослепительно прекрасна. Но вот господин Чу… Лицо его будто было покрыто легкой дымкой, черты, тонкие и нежные, выведены тушью, и во всем его облике сквозила обида вперемешку с негодованием. Он был хрупок, словно веточка ивы, раскачивающаяся на ветру, излишне худой, казалось, что и традиционный китайский костюм для него слишком тяжел. В голове Чэн Фэнтая мгновенно всплыло три иероглифа – Линь Дайюй  [78].

Обликом господин Чу и в самом деле напоминал Линь Дайюй, и пусть судьба у них была схожа, нрав у него был намного круче, чем у нее. Он свирепо воззрился на того охранника, однако глаза его заволокло влажной дымкой, словно он вот-вот прольет слезы. От этого жестокость его развеялась, и у людей он вызывал жалость. А затем, прежде чем хоть одна слезинка сорвалась с его глаз, господин Чу подошел к охраннику и зарядил ему оплеуху:

– Попробуй только вернуться и начать сплетничать!

Возвышающийся над ним охранник, уже привыкший к его нраву, даже не шелохнулся, лишь еще ниже опустил голову:

– Не смею, прошу господина Чу вернуться домой.

Господин Чу встал у двери, спрятав обе руки в широкие рукава, тяжелым взглядом он рассматривал Чэн Фэнтая, а затем повернулся к Шан Сижую и сказал со смехом:

– У каждого своя судьба. Цюнхуа высоко ценит доброту Шан-лаобаня, но принять ее не сможет. Вы берегите себя, ни в коем случае не ходите по моей дорожке. Чему суждено случиться, от того не получится бежать всю жизнь, – голос его внезапно переменился, если с Шан Сижуем он говорил нежно, сетуя на обиды, то теперь зазвучал холодно и отстраненно, всем своим видом выражая нарочитую непринужденность и независимость.

Шан Сижуй проводил его до двери, господин Чу прошел немного по коридору, затем оглянулся и посмотрел на Шан Сижуя, тот кивнул ему и помахал рукой на прощание. Дойдя до театральных подмостков, он снова остановился и в оцепенении устремил взгляд на сцену. Высокий и болезненно худой, один-одинешенек он стоял за пределами сцены, напоминая душу, так и не нашедшую перерождения, что напрасно мечтает о великолепии прежней жизни. Так он и простоял там в забытьи, уйдя лишь спустя долгое время.

Проводив Чу Цюнхуа, Шан Сижуй в волнении притянул Чэн Фэнтая к себе:

– Второй господин, второй господин! Как вам мое сегодняшнее выступление?

Чэн Фэнтай погладил его по голове и сказал со смехом:

– Великолепно! Никогда не видел ничего лучше! У Шан-лаобаня был такой величественный вид! Солдаты, которых привел второй господин, не очень-то соответствовали Шан-лаобаню! А какой Шан-лаобань выдающийся талант!

Шан Сижуй прищурился в улыбке:

– Ну это само собой!

Так они и разговаривали, обсуждая судьбу Чу Цюнхуа, пока Чэн Фэнтай помогал Шан Сижую снять грим. Когда грим был снят, Шан Сижуй словно смыл с себя и бодрость духа, тут же принялся зевать аж до слез, выступавших на глазах. Чэн Фэнтай взглянул на часы – скоро начнет светать, поглаживая Шан Сижуя по спине, он рассеянно улыбнулся:

– Ох… Неужели господин Чу признал такого большого человека своим покровителем? На сей раз он едет в Нанкин, кто знает, может быть, станет и премьер-министром Цзяном. А господин Чу теперь наследник престола.

Сонный Шан Сижуй, услышав эти слова, глупо захихикал. Его охватила полудрема, разум затуманился, как у пьяного, самый что ни на есть настоящий дурачок. Улучив момент, Чэн Фэнтай тихо заговорил о другом:

– Почему ты покинул резиденцию командующего, когда он так горячо о тебе заботился?

Глаза Шан Сижуя почти закрылись:

– Потому что я хотел выступать. Добиться славы в Бэйпине для моего отца.

– А что же насчет третьей барышни?

– Какой еще третьей барышни?

– Третьей дочери командующего Цао!

Шан Сижуй говорил все прерывистее:

– Я… пою. Какое мне дело до нее? …Что она говорила?

Чэн Фэнтай похлопал его по щекам, приводя в чувство:

– Кажется, ты ей очень нравился?

– Мм… Правда? Нравился… – Шан Сижуй наполовину уже погрузился в сон.

– А что же ты? Тебе нравилась третья девчонка Цао?

На этот вопрос ответа он так и не получил. Шан Сижуй мгновенно заснул, тихонько похрапывая, белоснежную сценическую рубашку он так и не снял, и теперь крепко прижимался к Чэн Фэнтаю.

Чэн Фэнтай ущипнул его за щеку и с улыбкой покачал головой.

Так они и сидели в тишине некоторое время, пока дверь не отворилась со скрипом. Все актеры уже разошлись, и Сяо Лай наконец высвободилась. Увидев этих двоих в тусклом свете лампы, прильнувших друг в другу с улыбками на лицах, Сяо Лай и сама не поняла, что за чувства на нее нахлынули, она вот-вот готова была заплакать, да так и застыла в оцепенении.

Было уже за полночь. Слушая дыхание Шан Сижуя, Чэн Фэнтай тоже наконец почувствовал усталость и вздохнул:

– Вещи собирать не будем, пойдем! Возвращаемся домой! – с этими словами он с особой осторожностью как следует укутал Шан Сижуя в свое суконное пальто, поднял его на руки и прижал к себе:

– Нельзя застудить нашего Шан-лаобаня. Ай, а он тяжелый.

На руках его оказался актер, придавленный многовековой оперной историей, разве мог он оказаться легким? Огни на сцене и за кулисами уже погасли. Сяо Лай шла впереди, освещая путь фонарем. В коридоре валялись разбросанные тут и там сценические костюмы, окурки да искусственные бархатные цветы для украшения головы. Чэн Фэнтай шел очень осторожно, бормоча себе под нос:

– Эх, если я споткнусь и упаду, наш маленький актер разобьется вдребезги.

Вот почему он шагал все медленнее, чуть ли не переминаясь на месте как старик, каждый шаг давался ему с трудом, словно он делал его наугад, потратив немало времени. Казалось, он прошагал с Шан Сижуем на руках целую жизнь, так он устал. В неверном свете фонаря, покачивающемся впереди, ему почудилось, что они оказались во сне, и нет у них больше пристанища, некуда им возвращаться.