Беглый (СИ) - Шимохин Дмитрий

— А что-нибудь казнозарядное, для более быстрой стрельбы? — поинтересовался я.

— Есть и такие, господин Тарановский. Льежские ружья системы «Лефоше», двуствольные, казнозарядные, под тот же шпилечный патрон, что и револьверы. Очень удобны на охоте. Цена на них, конечно, повыше — от тридцати пяти до шестидесяти пяти рублей, в зависимости от мастера и отделки. Есть и английской работы, те еще дороже — от сорока до семидесяти пяти рублей, но качество отменное.

— А если на зверя покрупнее соберетесь, господин Тарановский, — Еремей Кузьмич хитро прищурился, — то без штуцера вам не обойтись. Вот, поглядите, — он снял со стены тяжелое, внушительного вида ружье с нарезным стволом. — Штуцер немецкой работы. Калибр крупный, пуля тяжелая — медведя или лося с одного выстрела положит. Такое оружие, конечно, дорогое. Хороший штуцер, английский или немецкий, может и в двести пятьдесят, и в триста пятьдесят рублей встать. Этот немного попроще, отдам за сто семьдесят, как для хорошего человека.

— Беру, — решил я. — И пуль к нему соответствующих да пороху хорошего.

Из ружей я выбрал по крепкой тульской капсюльной винтовке — они славились своей надежностью и точностью на умеренных дистанциях. Кузьмич назначил цену в двадцать четыре рубля за штуку, но удалось сторговать скидку за «мелкий опт». К ним — по хорошему охотничьему ножу с широким лезвием, которые вполне могли сойти и за боевые. Винтовок я взял десяток, так сказать, про запас, а то, как водится, сломаем-потеряем, а в тайге замену не найти.

Взвесив все за и против, я взял еще четыре «Лефоше»: Левицкому, Сафару, остальные в запас. К ним я решил купить пять сотен патронов. Такой огромный заказ вызвал неподдельное изумление Еремея Кузьмича, но у меня были свои резоны: ведь пока пристреляешь и освоишь, не один десяток патронов изведешь!

Изе, который всегда отказывался от огнестрела, мы все же купили небольшой одноствольный капсюльный пистолет — больше для самообороны, психологического комфорта и подачи сигнала, чем для реального боя.

Левицкому, помимо приглянулась элегантная шпага с гравированной рукоятью — «для поддержания статуса секретаря европейского коммерсанта», как он выразился. Да и смотрел он на нее с любовью, так что пришлось брать. Правда, на кой она в тайге…

Мы также сделали значительный запас пороха в бочонках, свинца в чушках для литья пуль, пулелейки к большинству ружей и револьверов прилагались или продавались отдельно, капсюлей нескольких размеров.

Изя после скрупулезно записал каждую копейку в свою бухгалтерскую книгу, периодически цокая языком от цен, но понимая необходимость этих трат.

— А винтовки американские, казнозарядные, у вас бывают? — спросил я напоследок, вспомнив о системах Шарпса или Спенсера, о которых читал когда-то. Еремей Кузьмич покачал головой.

— Я слышал о таком оружии, но в наших краях их не продают. Это уж совсем экзотика, господин Тарановский. Штучный товар, под заказ, да и то не всякий достанет. Винтовка Кольта М1855 со штыком, бывало, появлялась, цена ей была около пятидесяти рублей. Или австрийская винтовка Лоренца, та подешевле. Но это все не для постоянного ассортимента. Народ у нас больше к проверенным системам тяготеет, к тульским да льежским.

Расплатившись с Еремеем Кузьмичом внушительной суммой, мы, нагруженные покупками, покинули лавку. Еремей Кузьмич остался доволен сделкой, да и мы тоже. Теперь наша небольшая «экспедиция» была вооружена куда лучше, чем в начале скитаний. Это вселяло некоторую уверенность, хотя я прекрасно понимал, что никакое оружие не спасет нас от предательства или от встречи с превосходящими силами закона, если наша легенда рухнет.

Помимо оружия, мы закупили в других лавках шостиного двора и на кяхтинском торжище все необходимое для долгого и трудного пути: теплую одежду — тулупы, валенки, меховые шапки; запас провизии — сухари, солонину, крупы, соль, сахар и, конечно, еще чая, но уже для собственных нужд; инструменты — топоры, пилы, лопаты, кирки, эти особенно тщательно выбирал Захар, вспоминая свой каторжный опыт, котлы для варки пищи, кресала и трут для разведения огня, веревки, ремни, конскую сбрую. Брали больше, с запасом, да и как предположил Изя в тайге и топором можно расплатиться, коли нужда появиться, и примут его охотней.

Когда все необходимое было закуплено и упаковано, встал вопрос о проводнике.

И Изя проявил себя, разложил на столе потрепанную карту, которую неизвестно где раздобыл. Но вид имел весьма довольный и гордый. Он ткнул пальцем в извилистую синюю линию, обозначавшую Аргунь:

— Вот, господа, смотрите! От Кяхты мы пойдем сначала на восток, по Иркутскому тракту, а затем вот здесь, — он указал на почти неприметное ответвление, — свернем на север. Дней через пять-шесть, если карта не врет и мы не заблудимся, должны выйти к верховьям Аргуни. А уж она нас вынесет куда надо — к самому Амуру!

— Плоты надо строить, братцы! — подхватил Захар, сразу оценив идею. — Леса там по берегам завались! Сколотим пару крепких плотов, погрузим весь наш скарб — и вперед, по течению! И быстро будет, и лошадей побережем. Тащить их по тайге с тяжелыми вьюками — одно мучение.

Все согласились, что идея со сплавом — самая разумная.

И в один из дней ранним утром, когда первые лучи солнца только-только коснулись золоченых куполов кяхтинских церквей, наш небольшой, но хорошо снаряженный караван покинул гостиный двор и двинулся на восток по Иркутскому тракту. Легенда «австрийского коммерсанта Тарановского, отправляющегося в научную экспедицию для изучения сибирской природы и этнографии» была нашей основной защитой. Впереди ждала дикая, необъятная тайга.

Первые дни пути от Кяхты по Иркутскому тракту были относительно привычными. Дорога, укатанная обозами, хоть и пылила нещадно, но позволяла двигаться довольно быстро. Мы старались держаться особняком, останавливаясь на ночлег в стороне от больших постоялых дворов, чтобы не привлекать лишнего внимания. На редких встречах с другими путниками или жителями небольших селений я в роли «господина Тарановского» отвечал на вопросы вежливо, но кратко, ссылаясь на научные цели нашей экспедиции. Левицкий «мсье Верейски» изображал увлеченного натуралиста, делая зарисовки в купленном для этого дела альбоме.

Через четыре дня, как и предсказывал Изя по своей карте, мы достигли места, где необходимо было свернуть. Одно дело — двигаться по оживленному тракту, другое — углубляться в безлюдную тайгу без опытного проводника.

Можно, конечно, было поискать дорожку, которой мы уже раз добрались до Аргуни, но все помнили встречу с казаками, так что от этой мысли отказались и пошли своей тропой.

Здесь цивилизация закончилась окончательно. Бескрайнее море тайги расстилалось вокруг, дремучее, дикое, полное неведомых опасностей. Двигаться приходилось значительно медленнее. Тропа часто терялась, и нам приходилось полагаться на карту Изи и чутье Захара и Софара, которые шли впереди, высматривая направление и возможные опасности. Часто приходилось прорубать себе путь топорами через густые заросли или объезжать огромные буреломы.

У костра мы теперь неукоснительно выставляли дозорных. Я сам не раз просыпался от треска сучьев или далекого воя волков, и каждый раз рука непроизвольно тянулась к револьверу. Встреча с медведем или стаей голодных хищников была здесь куда реальнее, чем с разбойниками, хотя и такую вероятность мы не сбрасывали со счетов.

На пятый день пути по этой глухомани, когда силы наши были уже на исходе, а запасы воды подходили к концу, мы услышали впереди шум — сначала тихий, едва уловимый, а затем все более отчетливый. Это был плеск воды.

— Река! — воскликнул Захар, который шел в головном дозоре. — Кажется, вышли!

Прибавив шагу, мы вскоре выбрались на высокий, обрывистый берег. Под нами, извиваясь темной лентой среди вековых сосен и лиственниц, текла река. Это была Аргунь. На противоположном берегу стеной стоял такой же дремучий лес.