— Давайте присядем, ваше величество, — Константин указал на лавку, что стояла под прикрытием густого раскидистого куста. Здесь, в полсотне метров от своей усадьбы, он часто любил сидеть с женою, жадно вдыхая свежий влажный ветерок, что шел от Ушаковки.
Спасские казаки хорошо знали место, где любили отдыхать супруги Арчеговы, потому их детишки здесь не игрались, не торчали на бережку с удочками, ловя гальянов и ельцов, а приветливые казачки не полоскали белье с дощатого мостика. И лавочки специально поставили, крепкие, тщательно оструганные, с высокими спинками.
Константин вздохнул — он до сих пор не привык, что менталитет у народа в это время совсем другой. На берегу совершенно не было мусора, а на лавках каких-либо надписей, которые в его время буквально покрывали похабными словесами, вырезанными перочинными ножиками и гвоздями, любую скамейку в скверах и парках, у подъездов домов.
— Я жду вашего честного ответа, Константин Иванович. — Голос монарха выдернул Арчегова из воспоминаний, и генерал сморщился. Он не хотел говорить Михаилу Александровичу истинную подоплеку случившегося, но выбора не было. Ложь, пусть даже во благо, могла полностью разрушить их отношения, а значит, и все будущие планы. Если эта мутота касалась только его одного, то Константин бы солгал, не моргнув глазом, но тут неизбежно страдало дело.
— Хорошо, государь, я расскажу вам все…
— Даете мне в том свое слово?
Голос Михаила Александровича Арчегову очень не понравился, и он невольно сглотнул, продавив внезапно появившийся комок в горле. Да, таким тоном к нему еще не обращались, и врать себе дороже выйдет.
— Даю, государь!
— Нет!
— Почему нет? — генерал с нескрываемым удивлением посмотрел на монарха. Тот натянуто улыбнулся:
— Его величеству ты не можешь дать слово, я тебя прошу как друг. Если ты продолжаешь считать меня таковым.
— Хорошо, Мики, — кивнул Константин, подчеркивая произнесенным им детским прозвищем царя свое на то согласие. — Я вчера говорил с Семеном Федотовичем о предательстве.
— Ты имеешь в виду майские события?
— Не только. Вернее, они имели к нашему с ним разговору косвенное отношение. Главное не в них, а в том, что произошло в нашей истории в сорок первом году.
— Ты говоришь о второй войне с германцами?
— С нацистами, Мики, с нацистами. О том, что они натворили на нашей земле. И о том, какое участие в этом принял Семен Федотович…
— Он дрался с большевиками!
— Да?!
В тихом голосе генерала явственно прозвучала такая едкая ирония, что Михаил Александрович невольно поежился. Он почувствовал, как в генерале заклокотала еле сдерживаемая ярость.
— В той страшной войне, Мики, погибло двадцать миллионов наших с тобой соотечественников, и часть этой крови на руках генерала Фомина и его подельника по майским делам.
— Двадцать миллионов?! — Цифра настолько ошарашила монарха, что он упустил последующие слова Арчегова. — Не может быть! Ведь немцы… они культурная нация…
— Очень культурная, — тихо произнес Арчегов, но таким голосом, что у Михаила Александровича волосы встали дыбом. — Набивали нашими бабами и детишками эшелоны и везли в Германию. Якобы на работу. Попадали они в концлагеря, где дымили жирной копотью высокие трубы крематориев. Ты знаешь, как там «мыли» этих несчастных?
— Нет, — еле выговорил монарх, лицо побледнело, нервы напряглись в чудовищном ожидании.
— Забивали голых в моечную, где высоко над потолком были душевые разбрызгиватели. Вот только не вода с них лилась, а «Циклон-Б».
— Это что такое?
— Ядовитый газ, намного более мучительный, чем знакомый тебе по фронту иприт или хлор. Люди умирали от него в страшных корчах чуть ли не полчаса. А культурные, — Арчегов так протянул голосом это слово, что царь отшатнулся, — германцы смотрели в окошечки и делали записи, рассчитывая наиболее экономичную дозу газа. Скупые они — пусть смерть будет дольше людей мучить, зато какое сбережение ядовитой гадости? Трупы разрубали и в печки крематориев отправляли, а пепел на поля. Для лучшей урожайности. Или из людей мыло варили — тоже польза в хозяйстве. Все пригодится. Вот так они и несли свою «высокую культуру» для русских.
— …?!
— Это правда, Мики, чистая правда. — Арчегов произнес слова настолько тихим голосом, что Михаил Александрович моментально взмок и принялся вытирать платком обильно потекший пот.
— Семен не мог этого делать…
— А я и не говорил, что он такое творил. Придушил бы враз за такое! Но вот руки свои к сему мерзкому занятию Фомин приложил!
— Он воевал с большевиками!
— Заладил! Не горячись, Мики. Да, воевал с коммунистами, считая их врагами. Это так!
— Но разве большевики не враги?! Посмотри, что творится кругом. Ты же их дела хорошо видишь, в Москве был, переговоры с ними вел.
— Да я не возражаю тебе! Враги они России, враги. Иначе я бы с ними не воевал сейчас. Но дело в том, что после 22 июня 1941 года их уже надо оценивать совсем по-другому!
— Что, они в один день совсем другими стали? — Михаил Александрович спросил с иронией, его затрясло самым натуральным образом — кровавая, совершенно безумная цифра в 20 миллионов погибших соотечественников намертво вплавилась в разум и душу.
— Да нет, конечно. Только они смогли поднять народ на войну, спасти его от уничтожения нацистами. Видишь, Мики, большевики не только несли зло, иначе бы их просто скинули и раздавили.
— Ты хочешь сказать, что вторая война с германцами есть война добра против зла, большевиков супротив нацистов? — Теперь ирония прорезалась в голосе монарха, и особенно жгучее неприятие прозвучало на предпоследнем слове, такое, что Арчегов его сразу ощутил всей кожей. Генерал натянуто усмехнулся, раскуривая папиросу.
— Большевики для нашего народа зло привычное. А вообще, я что-то не припомню, чтобы наше государство для народа всегда добрым было. Разве не так? Стоит поковыряться в нашей истории хорошенько — такое там найти можно, что волосы дыбом встанут. Понимаешь, о чем я?
На слова генерала Михаил отвечать не стал, только кивнул в ответ — как говорится, крыть на такой риторический вопрос было нечем. Арчегов же продолжил разговаривать дальше, медленно и спокойно, делая неторопливые затяжки папиросой.
— Привычное зло, я бы так сказал. Зато нацисты с Гитлером не зло… нет, не зло! Это наяву оживший кошмар, который нормальному человеку и представить нельзя. Это как сам… Ну тот, не к ночи будь упомянутый, рядом с мелкими бесами. И с ним самим, чтобы покончить с последними тварями, наш Семен Федотович соглашение подписал. С сатаною! Причем пролитой русской кровью, и это не аллегория. Натуральная кровь лилась, потоками! И он к этому делу руку приложил. Ну и как такое оценивать?
Михаил Александрович молчал, только под смертельно бледной кожей на щеках заходили желваки. Арчегов затушил окурок и наклонился, тихо, с нескрываемой горечью выплевывая слова.
— На фронте наши солдаты в атаку на немцев шли — а их пулеметами слоями косили. Вина в том советских «енералов» велика, они по-другому и воевать тогда не умели. Вот и получали каждый раз сотни новых «ржевов». А немцы патроны спокойно везли через Брянщину и Орловщину, совершенно не боясь наших партизан, что повсюду диверсии оккупантам устраивали, из пулеметов продолжали дальше наших бойцов скашивать. А потому спокойно везли, что в тех местах «борцы с коммунистами» в услужение нацистам подались, против своего собственного народа. И как их после этого называть прикажешь? Молчишь? Тогда я скажу — это каины, предатели!
— Они с большевиками воевали!
— Заладил, как заевший патефон! Эти ребята в первую очередь со своим народом воевали, который за свое существование, за право жить и дышать всем миром на войну с немцами поднялся! Понимаешь это?! За право жить, растить детей, а не подыхать в газовых камерах! Большевики просто этот народный подъем грамотно использовали!
— Так ведь они же ничего не дали людям после победы!
