Арбалетчики князя Всеслава - Безбашенный Аноним "Безбашенный"

Но главное достоинство селений горцев было в том, что они служили надёжными ориентирами. Не то, чтоб полноценные карты, но более-менее приемлемые схематичные изображения местности иберы знали и применяли. Деревушки помогали точнее определиться с текущим местоположением. Сносясь через конных гонцов с отрядом, идущим по следу противника, мы могли держать друг друга в курсе обстановки. Уже на третий день похода погоня сообщила, что идёт по следу суточной давности, из чего Тордул, сверив на своей «карте» местоположения обоих отрядов, вычислил, что мы с преследуемыми почти поравнялись.

Ближе к вечеру того же дня южнее и несколько впереди мы заметили добротный дымок — вскоре, впрочем, исчезнувший. На «карте» там была обозначена мелкая деревушка в несколько дворов. Это нас несколько озадачило — до сих пор противник, по сообщениям погони, все встречные селения старательно обходил, стремясь даже не попадаться на глаза их обитателям. Но предположение о пожаре по недосмотру самих горцев выглядело ещё маловероятнее, и наш командир, поколебавшись, пришёл к выводу, что что-то у преследуемых нами головорезов пошло не так. И действительно, на следующий день гонец от погони сообщил, что все обитатели деревушки убиты, несколько женщин перед смертью изнасиловано, а один из убитых никем из местных не опознан и похож на наёмника из числа преследуемых. Дальше же следопыты погони по кровавому следу обнаружили в зарослях ещё трёх мёртвых наёмников — видимо, добитых своими же тяжелораненых…

По оценкам нашего командования получалось, что у противника осталось не более полутора десятков полноценных бойцов, и этим было бы грех не воспользоваться. В тот день мы должны были уже опередить их, а на их пути лежал небольшой городишко.

Собственно, по меркам долины это была обыкновенная деревня — размеров, скорее даже малых, чем средних, но сейчас она обнесена валом со стеной, что и делало её в глазах горцев городом. Его силы последние из примкнувших к нам горцев оценивали в пять, максимум шесть десятков более-менее боеспособных мужчин. Немного по нашим меркам, но для преследуемой нами банды явно чересчур, и по всем видам выходило, что её главарь обойдёт этот городишко десятой дорогой, а поскольку стоит «город» на берегу притока Бетиса — форсирует его севернее или южнее. Речка была довольно бурной и подходящими для переправы местами не изобиловала — в каждом из интересных для нас мест всего только по одному и имелось.

Подумав, Тордул отправил гонца обратно с приказом немедленно выслать вперёд всадников и занять южную переправу, а пешим ускорить преследование. Наши же конные понеслись к северной переправе, а мы, пехота — со всей возможной поспешностью следом за ними. Приближался решающий момент — тот самый, ради которого мы и ломанулись в этот бешеный поход «по долинам и по взгорьям»…

По нашим расчётам главарь банды должен был выбрать северную переправу — с юга слишком близка была уже равнинная часть долины с бушевавшим на ней мятежом, что было бы для него рискованно. Поэтому, оседлав брод и разместив в зарослях засаду, наш «почтенный» занервничал, когда противник так и не появился. Сил было более, чем достаточно, и два десятка он послал на всякий случай к южной переправе. Но прибывший оттуда гонец сообщил, что и там противник не появлялся. А потом прибежал пеший гонец от основных сил погони, от которого мы узнали, что преследуемая нами банда вместе с похищенными неожиданно направилась прямо к городишке и, после коротких переговоров с привратной стражей, была впущена внутрь.

Подступив к «городу», наш командир с небольшой свитой приблизился к воротам и объявил страже, что желает говорить с вождём. И получил весьма оскорбительный ответ, суть которого сводилась к тому, что великий царь — ага, именно царь — Реботон прощает ему его дерзость и повелевает убраться восвояси, покуда он не передумал.

— Кто такой этот Реботон? — озадаченно спросил Тордул у сопровождавших нас горцев. И был поражён, когда услыхал, что это и есть вождь «города», ничем кроме него больше и не владеющий. То есть те пять-шесть десятков человек, включая и мало что умеющих ополченцев, о которых горцы сообщили ранее, составляли вообще ВСЁ его войско.

— Ясно. Я испуган. Быстро бежим отсюда, пока великий царь не передумал! — нарочито дрожащим голосом предложил наш командир, заставив нас едва не надорвать животы от хохота. Слыхавшие передавали по цепочке тем, кто не слыхал, и вскоре уже хохотали все полторы сотни подступивших к «городу» людей. Смеялись даже горцы, в чьих глазах «городские» укрепления выглядели куда солиднее, чем в наших.

9. На войне — как на войне

— Мы осаждали город три дня, а на четвёртый Соколиный Глаз увидел, что у города нет южной стены! — специально для иберов Володя несколько отредактировал в более злободневном на данный момент духе бородатый анекдот про Чингачгука и его друзей, пленённых гуронами и посаженных ими под замок в сарай. Такой юмор оказался вполне интернациональным, и наши местные сослуживцы ржали, хлопая себя ладонями по ляжкам.

У «города», осаждённого нами, южная стена имелась. Но стена — так, одно название. Обыкновенный деревянный частокол. И чтобы увидеть это, нам не требовалось никакого Соколиного Глаза — всё было прекрасно видно и нашим собственным глазам, когда мы разглядывали крепость сверху. Если рассудить по справедливости, то вины «великого царя» Реботона в неравномерной защите его «города» не было — он просто не успел. Как объяснили горцы, «великим царём» он сделался не так давно, и времени на преобразование обыкновенной деревни в «город» ему не хватило. До идеи советского армейского стройбата в местном социуме как-то не додумались, и отважным воинам «великого» вкалывать на строительстве укреплений было категорически «невместно». А рабов самопровозглашённый «царь» добыл лишь пару десятков, и выполненный ими объём работ, учитывая их количество, невольно внушал уважение. Но мы нагрянули «вероломно, без объявления войны», не предупредив заранее и не дав «великому царю» времени на замену частокола с южной стороны полноценной стеной. Не по рыцарски, короче. Справедливо ли было бы винить в этом его?

Известная нам четверым история знавала великих правителей, начинавших с куда меньшего, чем Реботон. Если уж наше командование, многократно шаставшее по стране в силу служебных надобностей, слыхало о нём впервые — скорость его «выхода в люди» впечатляла. Выбившись в царьки из состояния «сам ты никто и звать тебя никак», он в неразберихе войны имел бы неплохие шансы урвать тут, урвать там, усилиться, ещё урвать — и так, шаг за шагом, в «дамки». Если бы не сглупил. Не следовало ему при столь далеко идущих наполеоновских планах ссориться с теми, кто здесь и сейчас сильнее его, а мы были сильнее…

Осаждать его «город» три дня мы не собирались. Продемонстрировав защитникам стен наше численное превосходство, Тордул решил дать им шанс одуматься. В конце концов, пролитой крови между нами нет, и не по людски было бы начинать драку, не попробовав договориться по-хорошему. Пока наши люди рубили хворост, резади лозу, вязали фашины и лестницы, плели большие щиты и перекрывали все мыслимые и немыслимые лазейки, он снова подъехал к воротам и объявил, что всё понимает. И то, как храбры воины «великого царя», и то, как славно, должно быть, пирует царь со своим славным войском, и то, как бьёт в голову выпитое на славном пиру достойное этого пира вино. Поэтому он не держит обиды и предлагает поговорить поутру, на трезвую голову. Делить ему с «великим» нечего — кроме людей, которых мы преследовали и которые укрылись в славном городе «великого» Реботона.

Но и наутро никто не вышел поговорить, и теперь наш начальник уже со спокойной совестью приступил к военным действиям. Суть их подсказывали сами укрепления — деревянные сверху, как и у всех иберийских городов. Командир объяснил нам, что обычно этого достаточно. К городам подступают, чтобы покорить их. Если завоеватель уверен в своих силах — а иначе он бы и не сунулся — зачем ему жечь без пяти минут СВОЙ город? Тут или штурм напрашивается, если времени мало, а потери не критичны, или осада, если времени хватает, а помощи осаждённым ждать неоткуда. Но Реботону фатально не повезло — мы-то ведь пришли не завоёвывать…