Сотник (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

– Все одно – посоветоваться с Государем требовалось в таких делах! – достаточно резко заметил Шереметьев.

– Если я виновен в том перед Государем, то отвечу перед ним. А более о том и болтать нечего. – нахмурился Андрей, раздраженный излишней осторожностью Шереметьева.

Вероятно, он сказал излишне резко или слишком утвердительно, выдав свое раздражение сверкнувшими глазами, но на эти слова все отреагировали странным выражением лица и нервными взглядами. Иван же Шереметьев было дернулся что-то ответить, да замолчал, не ввязываясь в перепалку. Слишком уж твердо и решительно Андрей смотрел ему прямо в глаза. Для простого сотника чрезвычайно дерзновенно. Не посмел бы он такое себе позволить. А вот Дмитрий Иванович улыбнулся и кивнул каким-то своим мыслям…

На этом разговор в целом и заглох.

Шереметьев и Вишневецкий удалились для обсуждения условий совместного похода, а Андрей занялся обустройством лагеря для своей сотни. По ходу дела напряженно думая.

Он не помнил, чтобы в походе принимали участие ни казаки, ни Вишневецкий. Однако они пришли. Что это? Неточность описания или начало изменений истории, что стали накапливаться как снежный ком? И как эти изменения аукнулись на крымчаках?

Впрочем, выходка Сулеймана говорила о том, что история начала делать свой поворот. Насколько крутой – не ясно. Однако знания исторических реалий теперь все больше и больше обесценивались, ибо мир явно сошел со старых рельсов, уходя куда-то в сторону – на новый путь.

– Чем порадуешь? – не здороваясь спросил Иоанн Васильевич, вошедшего к нему патриарха Сильвестра. Очень холодно. Слишком холодно. Он всегда с ним так разговаривал теперь при личных встречах. Да и на людях не сильно цацкаясь.

– Государь, – поклонился тот. – Виноват я перед тобой без меры, гложет меня совесть с того самого дня. Но видит Бог – все сделаю, чтобы искупить. Прости ты меня, дурня окаянного.

Царь промолчал.

– Крест на том поцелую. Ибо верный твой слуга. – произнес Сильвестр после небольшой паузы.

Царь снова промолчал, ничего не говоря.

– Бес попутал. Клянусь. – вновь после небольшой паузы произнес патриарх и демонстративно поцеловал крест. – Верно, яки пес тебе служить стану. Живота за тебя не пожалею. За тебя и деток твоих. – быстро произнес он и вновь его поцеловал.

– Как проходит Собор? – немного смягчившись, спросил Иоанн Васильевич.

– Непросто. Просто взять и отнять у монастырей их обширные владения оказалось сложным делом. Монахов то много. Да и ремесла у них при монастырях с избытком. Сие можно махом порушить, но убытков понесем изрядно. И вместо добрых прибытков тебе одно разорение устроим.

– На попятную, стало быть пошли? – снова посуровел Царь.

– Упаси Боже! – истово перекрестился Сильвестр. – Придумаем, обязательно придумаем, как сложность сию разрешить. Над тем и думы думаем уже который день.

– А что с Андреем? Мне доносили, что ты на торговом ряду сам кричал, будто бы он чуть ли не святой. А ныне молчок.

– Государь, – замялся Сильвестр. – Мы просто не ведаем как сие объяснить. Грешен. Пока протопопом был – не ведал, как вельми трудно дела делать на московской кафедре.

– Так может быть тебе подыскать того, кто лучше справится? – выгнув бровь, поинтересовался Иоанн Васильевич. – Один раз ты меня уже разочаровал. Я верил тебе. Как отцу родному верил. А ты предал. Что каешься – молодец. Только веры тебе это не добавляет. Делами, а не словами сие надобно доказывать. И поверь – не стоит меня больше разочаровывать, не стоит…

– Не разочарую! – порывисто произнес Сильвестр, упав на колени.

– Ступай, – вяло махнул рукой Царь, но смотрел он на нового патриарха без злобы. Ему доносили, что тот токмо хорошее о нем болтает. И нигде, ни словом не обмолвился дурным. Долго ли это продлится? Бог весть. А может и правда, бес попутал? Иоанн Васильевич не знал, но пока давал ему шанс оправдаться…

Султан Сулейман медленно шел по тропинке пышного сада, организованного в дворце Топкапы. Тихо. Молча. Задумчиво. Он был погружен в собственные мысли, обдумывая новости о делах в Венгрии.

Уже три года шла война между османами и австрийцами, проходящая традиционно в землях Венгрии. В 1552 году османы сумели нанести имперцам серию болезненных поражений, заняв несколько крепостей. Позже же, будучи отвлечены на боевые действия с Персией [49], предпринимали лишь локальные операции и давили дипломатически, не гнушаясь угрозами и банальным шантажом. И вот – в апреле 1555 года, не выдержав, эрцгерцог Австрии отправил от своего имени дань за Трансильванию и письмо с предложением мира.

Султан не спешил с ответом.

Он прощупывал почву в Венгрии и думал, как с этой войны получить наибольшую выгоду. И вот, только что поступили свежие известия из Венгрии, которые ему сообщил визирь [50]. Сообщил и теперь шел молча за ним, стараясь не мешать все обдумать как следует. Воины же охраны так и вообще отстали шагов на тридцать. Все-таки это Топкапы, а не городская площадь.

И тут до Сулеймана донеслись приглушенные голоса. Это разговаривали садовник с одной из служанок. Он остановился и поднял руку, приказывая не мешать, а сам стал слушать, благо, что их отделяли густой, высокий кустарник и эти слуги могли говорить свободно…

– Ты слышал?

– Что? Опять ты говоришь загадками.

– Весь город только об этом и судачит.

– Опять какая-нибудь чепуха? – фыркнул садовник. – О чем еще могут люди так увлеченно болтать? Как будто у них нет дел?

– О! На дверях Айя-София кто-то ночью прибил письмецо одно.

– И из-за этого все болтают?

– А ты не хочешь послушать, что было в том письме?

– Вряд ли что-то дельное.

– Так мне не говорить?

– Ох! Ты меня потом с ума сведешь и все равно разболтаешь. Говори сейчас. Что там было?

– Там некто Андроник из Тулы объявлял самого султана, да будут его дни вечны, лжецом и вызывал на поединок, дабы Всевышний рассудил их. А ежели от откажется от поединка до ближайшего рождества пророка Иссы, то этот наглец объявлял награду за его голову в одно акче.

– Ты в своем уме?! Ты зачем мне это рассказываешь?! Безумная!

– Ты чего?

– Такие глупости даже пересказывать – дурость! Вот уж куриные мозги! Не смей мне больше такого говорить! Не хочу даже слушать, как ты возводишь хулу на моего господина. И никому больше не болтай, если головы лишиться не хочешь! Поняла?

– Да… – как-то подавленно произнесла служанка.

И они замолчали. Ненадолго. Служанка фыркнула и куда-то пошла. А садовник вернулся к своим делам, начав возиться с чем-то в земле.

Сулейман немного постоял. Пожевал губы. После чего подозвал визиря:

– Садовнику этому выдай тысячу акче. Нет, пять тысяч. А дуру эту выгнать, чтобы я ее больше во дворце не видел.

– Слушаюсь, – поклонившись, произнес визирь, который также, как и султан все слышал. Он махнул рукой и начал распоряжаться. Султан же отправился в свои покои.

Чуть погодя туда зашел этот визирь и сообщил, что указания Сулеймана выполнены в точности и без промедления.

– Письмо, – тихо произнес султан. – Добудь мне это письмо.

– Оно на эллинском. Вряд ли русич его ведает.

– Так ты знал?

– Да, но не посмел беспокоить столь малозначительными вещами.

– МАЛОЗНАЧИТЕЛЬНЫМИ?! – взревел султан. – За мою голову назначили награду! И ты называешь это малозначительная вещь?! Да так, что об этом знает уже весь город! И не какую-то достойную, а всего в одно акче! Это… это… это просто унизительно! Найди того мерзавца и пособника, что переводил письмо! Слышишь?!

– Его уже ищут. С самого утра.

– Письмо у тебя?

– Перевод.

– Я хочу его прочесть. Это же надо! Какая-то блоха посмела открыть пасть! – раздосадовано воскликнул султан.

Он был обескуражен наглостью Андрея. Хуже того – тот умудрился своей выходкой подмочить его репутацию. В какой-то мере. Ведь теперь по всей державе будут о том судачить и среди всех его врагов. О! Эти мерзавцы особенно станут раздувать эти мерзкие слухи…