Аландская Звезда (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Да. А где папенька?

— Ваш отец арестован по обвинению в государственной измене. Вы тоже, поэтому извольте следовать за мной по доброй воле, иначе вас поведут силой!

— В таком виде? — с легкой усмешкой поинтересовалась барышня. — Или вы все-таки позволите привести мне себя в порядок?

— Простите, мадемуазель, — смутился и без того чувствовавший себя немного неловко офицер. — Конечно, вы можете одеться. Только побыстрее…

— Я вас не задержу, — в голосе совсем уже успокоившейся девицы мелькнуло что-то вроде презрения.

После этого Анненкова удалилась к себе в комнату, плотно прикрыв дверь. Некоторое время все было тихо, а потом раздался шум у черного хода. Бросившись туда, жандарм обнаружил унтера с расцарапанным лицом, тем не менее, крепко держащего визжащую и брыкающуюся Анненкову.

— Ах ты дрянь! — вырвалось у Беклемишева, после чего он вдруг сделал то, на что искренне считал себя неспособным, и отвесил барышне оплеуху.

Непривыкшая к подобному обращению девица только пискнула, после чего притихла и не доставляла более никаких хлопот.

— Вот что, э…

— Воробьев, ваше благородие!

— Да-да, заверни барышню в какую-нибудь хламиду, чтобы лица не было видно, да тащите в карету.

Спустившись вниз, он встретился глазами с мрачным, как смерть, Юшковым. Судя по всему, душа адъютанта находилась в полном раздрае. С одной стороны, офицеру флота явно не следовало участвовать в арестах, не говоря уж о похищении девиц. С другой, покушение на великого князя — это не шутка. За такое и виселицы маловато. Поэтому так и не решившийся подняться наверх капитан-лейтенант остался снаружи, командуя матросами в оцеплении. К счастью, из-за позднего времени улицы оказались пустынны, и никто его не видел.

Впрочем, если подумать, Беклемишев находился в таком же положении. Жандармов только называют цепными псами самодержавия. На самом деле, ему прежде не так уж часто приходилось участвовать в арестах и прочих силовых акциях. Отчего, собственно, Анненковой едва не удалось удрать. Спасибо Воробьеву, вызвавшемуся перекрыть черный ход и задержавшего злодейку.

Да, именно злодейку, в этом у молодого офицера не оставалось теперь никаких сомнений. Подробное знакомство с жизнью семейства Анненковых быстро избавило его от всякого почтения к их древнему происхождению и громкой фамилии. Отец — мот, кутила, авантюрист и попросту безалаберный человек. Без труда умудрился растранжирить доставшееся ему в приданное от супруги немалое состояние, но и после того совершенно не собирался менять привычный образ жизни.

А чтобы поддерживать его на прежнем уровне, не чурался никакой подлости. Устраивал карточные игры, не останавливаясь перед откровенным шулерством. Мошенничал, вымогая деньги у просителей за то, что якобы сможет устроить им встречу с высоким начальством. А выдоив наивных провинциалов, досуха тут же исчезал…

Мадемуазель Анненкова недалеко ушла от своего папаши, устраивая спиритические сеансы в аристократических салонах и получая за это вознаграждение от экзальтированных дамочек и сумасшедших старух. А теперь к этому добавилось покушение на Константина Николаевича…

Великий князь для молодого жандармского офицера был не просто начальником и надеждой на карьеру. Это был его герой, идол, образец для подражания. Можно сказать, надежда для всей России. И если бы его убили, это стало бы полной катастрофой не только для него, но и для страны!

Кавалькада из четырёх закрытых карет промчалась по набережной Фонтанки, свернула на Пантелеймоновском мосту и, пролетев мимо Марсова поля вдоль гранитного берега Лебяжьей канавки, вкатилась во внутренний двор превратившегося в осажденную крепость Мраморного дворца. На всех воротах и входах стояли вооруженные часовые с четким и недвусмысленным приказом — никого не пропускать!

— Заключенные доставлены, ваше императорское высочество! — четко отрапортовал Беклемишев.

— Проблемы были?

— Никак нет! То есть…

— Так были или нет?

— Мадемуазель Анненкова пыталась бежать, но была поймана подле черного хода.

— Понятно. Обыск делали?

— Никак нет. Да и когда…

— Тоже, верно. Но сейчас возвращайся и устрой тщательнейший осмотр. Переверни все верх дном, если потребуется, главное, ничего не упусти.

— Слушаюсь. Правда, в таком случае не обойтись без огласки.

— Без нее и так не обойдется. Хотя знаешь, что… Сам ни на какие вопросы не отвечай, но матросов подговори, пусть на вопросы любопытствующих несут всякий бред. Один пусть скажет, что случилось убийство хозяев, другой, что найдено место изготовления фальшивых кредитных билетов, третий еще какой-нибудь вздор. Сам придумай.

— Будет исполнено. Правда…

— Что еще?

— Осмелюсь предложить вашему императорскому высочеству свои услуги во время допроса. Все же у меня есть кое-какой опыт.

— Пожалуй, тут ты прав. Впрочем, полагаю, дознание можно немного отложить. Пусть помучаются неизвестностью…

— Прошу меня извинить, но делать это ни в коем случае нельзя! Наоборот, нужно воспользоваться тем, что преступники находятся в смятении и не успели прийти в себя. Впрочем, последнее касается только Анненкова-старшего. Марья Сергеевна оказалась на редкость хладнокровной особой. Но в любом случае, надо поторопиться. Как ни крути, а мы произвели арест представителей высшего общества, не поставив в известность ни департамент полиции, не шефа жандармов, ни государя-императора.

— Боишься?

— Не за себя. У вашего императорского высочества множество недоброжелателей, готовых представить случившееся в самом невыгодном свете. Поэтому следует поторопиться. Кто первым доложит о случившемся государю, тот и будет прав.

— Согласен. Но кому в таком случае поручить обыск? Не хотелось бы раньше времени посвящать посторонних

— Я сам все сделаю, но позже. На квартире осталось три матроса с приказом никого не пускать. Так что улики, если они есть, останутся нетронутыми. Мы же пока займемся главными виновниками.

[1] Напомним, что в середине 19 века завтраки и обеды проводились в другое, чем принято сегодня время. А. Ф. Кони в книге «Петербург. Воспоминания старожила» описывает ритм жизни в столице 1850-х так: «Жизнь общества и разных учреждений начинается и кончается ранее, чем теперь. Обеденный час, даже для званых трапез, четыре часа, в исключительных случаях — пять…… В гости на званый вечер приезжают в восемь-девять часов».

[2] Успех Амонтильядо (то есть хереса в стиле Монтильи) был таков, что в 1846 году, американский писатель Эдгар По даже опубликовал рассказ «Бочонок амонтильядо».

Глава 12

Наверное, не слишком прилично об этом говорить, но утро моего августейшего брата начиналось… как бы это… в общем, большую часть жизни он мучился запорами. Болезнь, что называется, совершенно не героическая, но от этого ничуть не менее неприятная. Перепробовав множество средств и снадобий, Александр пришел к выводу, что лучше всего в этом нелегком деле помогает кальян.

Ну а поскольку сидеть на фаянсовом троне довольно скучно, а смартфоны еще не изобрели, находящегося в неудобной позе императора скрывали ширмой, рядом с которой собирались наиболее доверенные придворные, задачей которых было развлекать своего сюзерена. И так уж случилось, что, явившись поутру в Зимний дворец, я застал именно это мероприятие. То есть скрывающегося за ширмой государя и азартно травивших скабрезные истории и анекдоты царедворцев.

Строго говоря, доступ к императору в такие минуты был строго ограничен, но посмотрел бы я на того, кто решился меня остановить.

— Все вон! — коротко приказал я

— Но… — попытался возразить какой-то хлыщ с камергерским ключом на заду.

— Резче!!! — пришлось рявкнуть, после чего поспешили убраться даже самые непонятливые.

— Что с тобой, Костя? — встревоженно спросил никак не ожидавший моего появления Александр.

— Ничего особенного, кроме того, что меня пытались убить.