Господин изобретатель. Часть II (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич

Начались исследования ПАСК и Ацетилсалициловой кислоты по схеме, предложенной врачами Академии. Не имея ученой степени и диссертации по математической статистике, не стал настаивать на проведении исследований по моей схеме, пусть будет все привычным для конца 19 века. Аппарат для внешней фиксации уже использовали почти у двух десятков больных, результаты были хорошие, но пока еще ни у кого лечение не завершилось, хотя двум первым больным уже разрешили передвигаться на костылях, чему они были крайне рады, а лежачие больные, закованные в гипс, им тихо завидовали. Ординаторы стали носить в карманах халатов маленькие гаечные ключи – где подтянуть гайки, где ослабить, чтобы усилия в конструкции распределялись равномерно (так и происходит с 20 века, в отделениях травматологии, где лечат с помощью аппаратов Илизарова) и коллеги из других отделений стали над ними беззлобно посмеиваться – мол, врачи-механикусы. Встал вопрос подачи заявки на привилегию, я не стал оформлять заявку на себя, а предложил, чтобы она была оформлена на Военно-медицинскую Академию: поскольку все еще состоял на службе по военному ведомству, и Академия числилась там же. Пашутин назвал решение патриотическим и сказал, что сам поедет в патентный департамент Министерства «пробить» привилегию, тем более, когда я рассказал ему, что пять моих изобретений по военному ведомству были отклонены.

Подошло время защиты диссертации. Как было принято в моем веке, заказал чертежнику Академии пять больших плакатов на которых были начерчены основные положения работы, выкладки и формулы, что обошлось в 25 рублей, правда, потом пришлось поправить ошибки в формулах, что допустил незнакомый с предметом чертежник. Как мне когда-то говорил мой научный руководитель, защита – это спектакль, и декорации этого спектакля должны быть правильными. Кроме того, плакаты – это как бы развернутый план доклада и, одновременно, шпаргалка по нему. Троицкий посмотрел плакаты, одобрил и сказал, что это – значительно лучше, чем писать формулы мелом на доске, что было принято в это время, так что я становлюсь основоположником новой научной моды. Он подумал, что я сделал плакаты для того, чтобы минимизировать письмо левой рукой, хотя за два с половиной месяца я как-то привык не только пользоваться ложкой и ножом, но и писать левой рукой, то есть, стал амбидекстром [78].

В день защиты я нацепил свой сюртук без рукава, мне его почистили и отгладили, прикрепил колодочку ордена Святого Владимира с мечами, посмотрел на себя в зеркало и остался доволен: вид боевой, как у красного командира «раненого на колчаковских фронтах» [79]. Подмигнул себе в зеркале и отправился «на заклание». Зал был почти полон, вход свободный. В первых двух рядах сидят члены Совета (похоже, состав его обновился наполовину, ай да Пашутин, разогнал динозавров), за ними все остальные. Я сел сбоку, недалеко от сцены.

Начальник Академии представил соискателя, сказал, что в Академии идут испытания двух изобретенных мной препаратов и одного устройства для лечения переломов костей с очень обнадеживающими результатами. Но из-за травмы, полученной при испытании другого изобретения, я попал на лечение с переломом ключицы, и вместо того, чтобы бесцельно лежать, обобщил свои давние мысли об организации клинических испытаний и проверки достоверности полученных результатов с помощью методов медицинской статистики, что и является целью диссертации. После этого я, с помощью ассистента кафедры и курсантов-слушателей, развесил плакаты (все равно перепутали, несмотря на нарисованные цифры) и приступил к докладу. Пользуясь тем, что члены Совета принялись рассматривать плакаты, я вещал и скакал как клоун на фоне своих «декораций» (своего рода тактический прием, позволяющий избежать вопросов по существу, так как в это время доклад они не слушают, а переспрашивать потом большинство постесняется – мол, создастся впечатление, что старый дурак ничего не понял). Так прошла половина доклада в полной тишине зала, и я был уверен, что на девяносто процентов члены Совета ничего не поняли. Оживление было только там, где сидели питерские математики – вот оттуда может и прилететь… Уложившись в регламент, я закончил доклад и зачитал выводы. Теперь очередь за оппонентами.

Первым выступил Чебышов. Голос у него был негромкий и в зале стояла тишина, даже математики перестали возиться и слушали мэтра. В целом он похвалил работу за современный и как он сказал революционный взгляд (ой, как бы дед мне свинью не подложил, не любят в царствование Миротворца это слово) на математические проблемы. То есть, подчеркнул он, новизна подхода автора несомненна, глубина проработки тоже, учитывая то, что многие аспекты изложены впервые. Есть некоторая сумбурность изложения в тексте монографии, но при окончательной редакции ее можно будет избежать. Подчеркнул, что моя монография должна стать настольной книгой всякого исследователя, особенно в области медицины, биологии и физиологии, традиционно не считающиеся точными науками, но труд автора позволяет отныне считать их таковыми. Автор же, безусловно, заслуживает докторской степени.

Бугаев в целом повторил хорошие слова Чебышова, но, затем постарался меня поддеть, тем, что Пирсон, оказывается, частично уже опубликовал подходы к применению критерия согласия и спросил, насколько мне известны эти работы. Что же, до введения критерия еще девять лет, должен же был он ранее что-то написать. Придется выпутываться при помощи критерия согласия Колмогорова.

– Глубокоуважаемый Николай Васильевич, критерий Пирсона работает при теоретическом допущении о характере распределении выборки, но, в таком случае, могу предложить его видоизменить так, что тип распределения в выборке не будет влиять на результат, – я начал писать на доске колмогоровские формулы для простого случая, но, как на грех, запутался и не мог довести объяснения до логического итога.

Все молча глазели на мои потуги, затем Бугаев вновь заговорил:

– Александр Павлович, ваш экспромт заслуживает уважения, но, все же впопыхах вы ничего не решите. Математика требует вдумчивого подхода, иногда ученый рассуждает о проблеме годами, прежде чем придет к правильным выводам. Дальше последовали другие замечания и я почувствовал, что «поплыл». Где-то я выкрутился, опираясь на послезнание, а где-то, как выяснилось, не знал элементарного. С ряда, где устроились питерские математики, иногда раздавались плохо сдерживаемые фырканья. Наконец, Бугаев закончил измываться надо мной и вердикт его гласил, что автор проделал большую работу и заслуживает степени магистра математики.

Потом были вопросы из зала, в основном, старались математики: повторилась история как с Бугаевым. Они быстро нащупали мою слабину: элементарные вопросы университетского курса, но здешнего университетского курса и работы математиков, чьих фамилий я даже не знал. Не стану же я им объяснять, что свой курс математики 20 века я уже изрядно подзабыл и, вообще, больше работал как математик-программист (ага, ты им про ЭВМ еще расскажи…). Пашутин тоже понял, что питерские возят меня «фейсом по тейблу» для того, чтобы потешить собственное корпоративное самолюбие и пару раз пытался остановить «избиение младенцев», говоря, что вопросы следует задавать ближе к теме диссертации, но тщетно – толпа жаждала крови соискателя.

Наконец перешли к голосованию. Сначала голосовали за предложенную первым оппонентом докторскую степень: как я и ожидал, забаллотировали, всего три белых шара; потом за магистерскую – и здесь ученый Совет сжалился – большинством голосов мне присвоили степень магистра математики.

Я поблагодарил оппонентов, председателя и членов Ученого Совета за оказанную честь, еще говорил что-то уместное случаю и кланялся, принимая поздравления. Спектакль закончился, я стал магистром, что в Российской империи давала право на чин IX класса, то есть титулярного советника, а его я уже «проехал». Так что кроме права носить серебряный академический значок с узорчатым ромбиком и синим крестом под двуглавым орлом, ничего я не заработал (у выпускника Университета ромбик был белый, эмалевый, а у доктора наук – такой же, как у магистра, но золотой). Возможно, моё сочинение, изданное минимальным тиражом, будет пылиться в университетских библиотеках и кто-то его пролистает, и слава богу, если так.