Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

– Чевой в етот раз-то! – выплюнул он, с трудом удержавшись от тово, штобы не поучить свою бабу поперёк широкой жопы. Стоит, зараза белобрысая, моргаить!

– Во-от… – протянула виновато Прасковья, тыкая опасливо лопатой в разрубленную многоножку, – выскочила…

– Да тьфу-ты! – сплюнул мужик и несколько раз сжал-разжал мосластые кулаки и отряхнул с рукавов пропущенный сор, – Думал уже, Богу душу отдам! На войне так не пугалси, как от твово визгу заполошново!

– Ну так оно само, Серафимушка… – баба часто заморгала, серые её глаза наполнились слезами, и супруг только вздохнул прерывисто. Любит он ея, заразу глупую! И так-то любил, а уж опосля разлуки и тово крепче!

А поучить… он сжал несколько раз кулаки и вздохнул. Удар-то тово… поставили добрые люди, британцев с одново удара на Тот Свет отправлял, а тут – супружница… жалко! Пузатая ишшо, не дай Боже…

Вожжами бы надо, но тожить жалко – самому ж потом раздетую щупать, а у ево ажно серце заходится, когда на гладком теле видит красноватый вздувшийся рубец. Ей уже не болить, заразе бестолковой, а ему будто самому кожу в том месте содрали!

– Ладноть, – попытался успокоиться Серафим, – ты тово… привыкай.

– Ага, ага… – закивала супруга виновато, – я так-то помню, а всё едино серце заходится, когда такую гадоту вижу, чуть ли не с полруки.

– А ета… – она ткнула многоножку лопатой, мстительно разрубая её ещё раз, – нежданчиком ка-ак…

– Ка-ак, – передразнил Серафим, поудобней перехватывая тесак на длинной рукоятке, каким удобно рубить молодую зелёную поросль, а при нужде и приголубить кого – хоть выскочившего леопарда, а хоть и етого, прости Господи… аборигена! Вот же образованный люд ругательства придумывает, а?!

Лес на этой части плантации они хоть и пожгли, но молодая поросль, да по пожарищу, рванула к небу с такой силой, што оставалось только в затылке скрести. Местами так зарасти успело да листвой и побегами растопыриться, што ей-ей – отделение пехоцкое спрятать можно так, што и мимо пройдёшь! Вот и думай – толь вздыхать опасливо, толь радоваться и надеяться, што и всё посаженное такой же дурниной переть будет.

Поглядывая на ребятишек одним глазом, он достал трубочку и кисет, и с удовольствием начал набивать ароматным табачком трофей из верескового корня, с серебряной пяткой шиллинга, удобно ложащейся в руку. Небось не махорка! Здешний табачок куда как духовитей будет, даже и бабы не ругаются, как бывалоча, когда избу задымишь. Да и трубочка скусная, тяговитая.

– Тять! – к нему солидно подошёл старшенький, вооружённый великоватым ему лёгоньким ружьецом, взятым с боя в одной из усадеб. Несерьёзное оружье-то, но пора, пора мальца приучать… чай, взрослый почти, девятый год пошёл! Так-то, канешно, ни о чём, но крупной дробью, да в морду, эт хоть кому не в радость – хоть зверя хищного, а хоть бы и похуже – человеку.

– Тять, а мы скока всево расчистили? – поинтересовался он деловито, вытирая обкозявленный палец о штанину, – Я чай, десятины с четыре, а Минька говорит за все шесть!

– Четыре и есть, – солидно кивнул отец, окутавшись клубами дыма.

– А всево скока?

– Никак запамятовал? – фыркнул добродушно отец, – Триста двадцать! Сто шестьдесят, как всем, и за заслуги отдельно.

– Да не… – сын расплылся в проказливой улыбке, – век бы слушал!

– Ишь, слухач! – Серафим пошёл улыбчивыми морщинками, – Ты ето… давай в кучи стаскивай иди, нарубленное-то. Да ето… с опаской гляди! Визжать лишку, как мать, не надо, но и не глядючи руки куда попало не сувай. Здеся стока гадов ядовитых, што и памяти не хватит, всех запомнить-то!

– А мы ето… долго так ишшо будем-то?

– Никак притомился за два дни? – сощурился отец, – Своё жа, не чужое!

– Да не… – старшенький ажно головой для верности замотал, – Чево ж не работать-то? Тёплышко, сыты вкусно, пусть порой и чудно́, одеты-обуты… чево же не работать-то в таком разе? Я об вообще! Ну ето… избу когда будем ставить и такое всё.

– Хозяином растёшь! – похвалил приосанившегося сына мужик, – Правильный интерес имеешь!

– Сейчас, – он важно поднял палец, – мы с тобой расчищаем плацдарм!

Звучно слово произнесено без запинки, и Серафим немножечко даже и загордился собой.

– Потом избу не избу, а балаганчик себе соорудим лёгонькой – тока штоб сверху не капало, и любопытные сквозь стены на нас не глазели.

– А нормальную домину сразу? – не удержался сын, – Эко стволин скока! Руби, не хочу!

– Руби, – усмехнулся мужик снисходительно, глядя на мальца сверху вниз, – Ты здеся двух недель не пробыл, да и я не так штобы местный! Где строить можно, да из чево, да прочие иные хитрости – ет не самому надо шишаки набивать, глаза зажмурив и по жизни шарохаясь, а учиться у тово, кто понимает. Ясно?

– Ага… а нас кто учить будет?

– Найдутся, Мить! Я ить не последний человек – чай, в пластунах отвоевал, не пехоцкий! Трофеи имал, да и тово-етово… знакомства, куда ж без них? Всю верхушку здешнюю, которая из русских, самолично знаю, а с Егором Кузьмичём так даже и земляки мы с тобой, так-то. Даже и сродственники мал-мала, хучь и не близкие.

– Из нерусских тоже знаю, – добавил он после короткого раздумья, – но это уж и не знаю, за ково генерала Бляйшмана щитать! Хы!

– Сговорился с кем надо, – уже спокойней продолжил он, – обещалися сами подойти, и работников из машонов пригнать.

– Машоны… – малец зафыркал и поворотился к младшему брату, – а?!

Тот заулыбался в ответ, не отпуская палку с гуляющей по ней забавной медлительной ящеркой, меняющей цвет. По малолетству ему ящерка интересней, и вообще – вот кому раздолье! Пять лет уже – достаточно большой, штоб не у мамкиной юбки вертеться и понимание иметь. Но и не так, штоб работать – так тока, приучаться к труду тихохонько.

А вокруг дива дивные, чуда чудные! Только глаза распахни, и будто в сказке живёшь! Жизнь как скаска, а?!

– Племя такое, – улыбнулся отец, – машоны под матабеле ходили, в рабах. Матабеле, они те ещё злыдни, а ети ничево… работящие. Расчистят нам плантацию, а знающие люди за тем проследят, поживут здеся. Заодно и нас поучат, што и как выращивать и строить.

– Ишь… – озадачился старшенький, – я чай, сильно недёшево такое стоит, тять?

– Да уж не дороже денег! – усмехнулся тот, скрывая озабоченность под напускной уверенностью, – Михаил Ильич, Пономарёнок который, он помочь обещался, но тока тем, кто согласен единым кулаком, а не наособицу, значица.

– Кооперативы! – в небо ткнулся корявый палец, хозяин которого смутно понимал значение слова, но имел почти безграничное доверие к тому, кто его произнёс.

– Доставшиеся нам карты изобилуют неточностями, порой едва ли не фатальными, но в общем и в целом с их помощью можно выстраивать некую стратегию действий. С учётом рудников, рельефа местности и уже имеющихся железных дорог, можно пусть грубо, в первом приближении, но выстраивать достоверные логистические маршруты и предполагать наиболее вероятные места для строительства городов.

– Солидно… – протянул один из бородачей в поддёвке, обозревая карту, и отошёл в глубокой задумчивости.

– Кхе! Все кубышки распечатывать… – пожилой мужчина, скрестив руки на груди, глядел на карту, не мигаючи. Так же, не мигаючи, он перевёл взгляд на Пономарёнка, собравшево уважаемых людей у себя дома.

– С вами или без вас, – спокойно ответил тот, не отводя взгляда. Короткое противостояние… купец заморгал заслезившимися глазами и дал себе зарок не меряться больше, а то…

«– Чисто аспид в обличии человечьем!»

– Мы, – выделил словами Михаил Ильич, – уже начали. Ветераны в большинстве своём согласны на кооперацию, буде от нас пойдёт помощь. А это ни много, ни мало – свыше трёх тысяч участков, расположившихся согласно нашим инструкциям.

– Логистика, говоришь… – переглянувшись, несколько староверов приблизились к карте, – значит, и все они…

– … расположились так, – подхватил Пономарёнок, не двигаясь с места, – што путешествовать можно едва ли не с плантации на плантацию, в самых сложных случаях разрыв составляет не более трёх-четырёх дневных переходов.