Белая ферязь (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

— Прорыть другой канал, между Волгой и Доном!

— Кто ж будет рыть? Тут ведь народу нужно будет видимо-невидимо!

— Техника! И народ, да. Профессор что говорил? Профессор говорил, что главная проблема земельной реформы — чем занять высвободившихся крестьян. Вот этим и занять!

— Каналами?

— Каналы, железные дороги, шоссейные дороги, держава наша большая, а путей мало, нужно строить! — я говорил серьезно и даже вдохновенно, но Татьяна прыснула, а за ней и засмеялись остальные. Ну да, смешно. Восьмилетний мальчуган строит планы даже не на песке — на воде, на Волге, у причала Костромы. Но почему бы нет? Если канал Москва — Волга построили в тридцатые, то без революции, без гражданской войны можно построить в двадцатые. Помечтать-то я могу? А План Преобразования Природы? Лесополосы, водоёмы, сады! Всеобщее семилетнее образование! Индустриализация! Каскады электростанций! Построение идеальной монархии в одной отдельно взятой стране! Народное благоденствие есть монархия плюс электрификация всей страны! Аэропланы! Космолёты! Освоение Луны!

Вот что значит поспать днём на свежем воздухе!

Но я благоразумно молчал, планами не делился. Достаточно и канала Москва — Волга. Сочиню индустриальную сказку. Герои — Самоделкин и Карандаш. Годится? Ну, не сейчас, а чуть позже.

Девочки рассказывали о визите в монастырь. Ах, как хорошо, ах, святость разлита в воздухах, ах, какая мудрая матушка-настоятельница! Зря ты, Алексей, не пошёл с нами.

— Монастырь женский, и мне туда ходить невместно! — ответил я.

— Ты ещё маленький, — это Мария, — тебе можно.

— Во мне инокини станут видеть своих нерожденных детей. Посмотрят, и подумают, что и у них мог бы быть такой сын. Отсюда беспокойство и смущение умов. Это первое.

— А есть и второе?

— Конечно. Понравится мне в монастыре — благость, мудрость, святая жизнь — и захочется самому принять схиму. А нельзя. Если Господь поручил нам, Романовым, Россию, то, значит, нужно стоять на посту твёрдо, исполняя монарший долг, как бы ни манили нас монастырские кельи — с пафосом сказал я, повторяя слова отца Александра, что наставляет нас, учит Закону Божьему.

Так и поговорили.

Mama передала подарок от настоятельницы — кипарисовый крестик на волосяном гайтане. Уж не знаю, конский волос, или чей ещё, не стал спрашивать. А крестик из самого из Иерусалима. Освящен вселенским патриархом.

Я с благодарностью принял.

У меня крестик серебряный, некогда подаренный Алексею сущему. И тоже, конечно, из Иерусалима. Крест — это не смартфон, менять кресты просто потому, что подарили новый, продвинутый, не принято. Но всё равно дарят. У меня таких крестиков немало — кипарисовых, серебряных, золотых. Иногда в коробочке дарят, иногда — так. Ну, я его сам в коробочку положу. Потом, когда подрасту, когда станут звать в крестные отцы, буду одаривать этими крестами крестников. Из самого из Иерусалима! Освящен Патриархом!

Все разошлись отдыхать. А я уже отдохнул. Энергией запасся. В каюте жарко, время кондиционеров ещё не пришло. Остался на палубе, дядька Клим принес складной столик и стул, и я стал рисовать пристань, вид с «Межени». Потом попросил Клима, и тот принес мой «Кодак» и штатив. С рук я фотографировать не люблю, руки маленькие, фотоаппарат большой, а со штатива — милое дело.

Установил, выбрал вид, сфотографировал. Ещё раз, и ещё, меняя ракурс.

— Что, Алексей, распробовал чудо фотографии? — это Papa поднялся на борт. А я так увлечен, что и не заметил.

— Стараюсь, Papa, стараюсь.

— За фотографией будущее, — назидательно сказал Papa. — Если рисовать умеют немногие, а рисовать хорошо — и совсем единицы, то навести объектив на предмет съемки и нажать кнопочку может каждый.

— Каждый, у кого есть лишние пятнадцать рублей, — добавил я. Пятнадцать рублей — стоимость фотоаппарата с аксессуарами. И постоянные расходы на плёнку или пластины, на фотобумагу, реактивы.

— Пока да, пока недёшево, — согласился Papa, — но ведь и не невозможные же деньги.

— Конечно, — согласился я.

— К тому же сейчас все больше наших, российских мастерских производят российские камеры.

— Конечно, — опять согласился я.

— Пока из немецких частей, но дай срок, дай срок…

— Конечно, — в третий раз согласился я. От папиного дедушки остался фотоаппарат «ФЭД», довоенный, с выдвижным объективом. Я читал — уже не в «Газетке для детей», а в Интернете, что его скопировали с немецкой «Лейки». Внешне очень похож, да.

— Пишут, что в Германии начинают делать фотоаппараты под кинематографическую плёнку, и фотоаппараты получаются легче и компактнее, — добавил я.

— Я тоже читал, — согласился Papa, — и даже пробовал в деле. Пока до «Кодака» не дотягивают, а нас что интересует?

— Нас что интересует? — переспросил я.

— Нас интересует качество!

— Тогда это шанс, Papa. Шанс обойти Германию: делать фотокамеры, сравнимые по качеству с «Кодаком», но вдвое, нет, вчетверо легче!

— Это дело фабрикантов, — сказал Papa. — но я узнавал: хорошее оптическое стекло варить у нас пока не научились.

— Купить патент.

— Дешево патент не продадут. Проще закупить объективы в той же Германии.

— А вдруг Германия перестанет их продавать, объективы?

— Перестанет? Нам? Германия? Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Наш рубль нарасхват, потому что золотой, за наш рубль нам продадут всё, что продаётся, и даже то, что непродажное.

— Не нужно золота ему, когда простой продукт имеет, — процитировал я. Papa цитату знал, и только улыбнулся.

— Нужно. ещё как нужно. Золото нужно всем. Чем больше, тем лучше.

— Но согласитесь, любезный Papa, что золота в мире не так и много. Куда меньше, чем песка, из которого варят стекло. И вот умные немцы берут песок, варят из него стекло для фотокамер, биноклей, прицелов и прочих важных вещей, и продают нам за золото. Таким образом, превращают песок в золото. А мы за золото покупаем песок, которого у самих — горы и горы. Как-то невыгодная торговля получается.

— Ты, Алексей, это понимаешь, молодец. Но царским указом дело не решить. Нужно, чтобы и промышленники понимали. Чтобы на российских заводах варили оптическое стекло, и чтобы механику точнейшую изготавливали, и вообще… А для этого нужно, чтобы фотографические камеры покупали чаще и больше, чтобы прибыль заставила промышленников шевелиться. Как там сказал британец? «Когда имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову» — это Papa произнес по-английски.

Где-то я это слышал. Или читал.

Где-то? Когда-то.

Авторское отступление

Читатели порой пеняют, почему автор не знает того, не знает другого, не знает третьего.

Мне казалось, что ответ очевиден, но, видимо, очевиден не для всякого.

Во-первых, неосведомленность проявляет не автор, а герой повествования, цесаревич Алексей. А, во-вторых, откуда же ей быть, осведомлённости? У Симоненко — очень средняя школа, в которой учат весьма и весьма поверхностно. Много ли выпускников этого года знают историю России одна тысяча девятьсот тринадцатого года? Имена министров? Объем и структуру внешней торговли? А историю русско-японской войны знают? А историю других войн, что вела Россия? А войны, что вели другие страны?

То же и с другими дисциплинами.

У главного героя одна способность, даже талант (впрочем, умеренный) — рисование. Кое-что он читал, кое-что смотрел в справочниках. Он знает, что летом четырнадцатого года убьют Франца Фердинанда, но числа не помнит (ещё ведь и путаница со старым и новым стилем). Он может изобразить АК-47, но что внутри автомата, знает очень и очень приблизительно. Ну, и так далее. Да и смысл в автомате, если патронов мало? А, главное, он вовсе не стремится никого побеждать. Не до побед ему. Своё бы сохранить.