Царская дорога (СИ) - Чайка Дмитрий

Слухи пробежали по дворцу и затихли, чтобы через считаные дни разгореться с новой силой. Царь Эней, который с невообразимой скоростью оказался в пределах Ассирии, начал громить провинции запада. И в этом теперь тоже винили хранителя печати. Ведь все гонцы, что добирались до Ашшура, твердили в один голос: повелитель Медного острова пришел, чтобы мстить за оскорбление, которое нанесли, ограбив его тамкаров. Сам царь Ашшур-Дан призвал тогда своего слугу, и когда хранитель печати показал ему купчую на этих верблюдов, посмотрел на него как на последнего дурака. Бел-Илани никогда не забудет этого взгляда. В нем читалась злость, жалость и желание содрать кожу с того, кто ославил самого повелителя Ассирии последним вором. Никаких оправданий царь слушать не стал, а таблицу с купчей просто швырнул в стену. Покупка целого стада за половину сикля почему-то показалась ему смехотворной, и только надвигающаяся война и былые заслуги спасли тогда хранителя печати от царского гнева. Теперь у него лишь один шанс остаться на своем посту. Он должен смыть кровью этот позор. Смыть в победоносной битве.

— А того купца я на кол посажу, — хмуро пробубнил себе под нос хранитель печати, а потом внезапно передумал. — Нет, он так легко не отделается! Кожу сдеру и солью посыплю. Он у меня неделю подыхать будет.

Последние слова вельможа произнес так громко, что возница, который их услышал, опасливо втянул голову в плечи и дернул за поводья, вызвав своей неосторожностью обиженное ржание коней.

— Переправа, господин! — сказал он, увидев сверкнувшую железным блеском полосу реки. — Неужто до самой Гузаны добрались. Слава Ашшуру!

— Так вот вы ка-ки-е! — отчетливо выговаривая каждую букву, протянул хранитель печати.

Реку, что в этом месте была шириной шагов в сто, не больше, без боя не перейти. Странные воины, взобравшиеся на спины своих коней, стояли на том берегу. Они разглядывали пешее войско и бесконечный караван ослов, груженых припасами и разобранными колесницами, и гоготали в голос. Им было ужасно весело.

— У нас триста колесниц, — прошептал Бел-илани. — Но здесь их не пустить в ход. Нужно вести щитоносцев. Вот чем можно смыть мой позор. Я сам поведу их в бой!

Он спешно соскочил с колесницы и подбежал к царю Ашшур-Дану, который сосредоточенно разглядывал воинов на том берегу. Ему тоже не нравилось их веселье. Царь одет по-походному, но ему уже принесли доспех из бронзовой чешуи, и он надевал его прямо сейчас.

— Пусть величайший дозволит своему слуге пойти первым, — Бел-илани склонился, и царь медленно качнул головой. Ответом он его не удостоил.

* * *

— А они с яйцами, государь! — весело заявил Тарис, который стоял со мной стремя в стремя. Его тоже потешали растерянные лица ассирийцев, многие из которых впервые увидели всадников.

— Можешь не сомневаться, — хмыкнул я. — Это очень крепкие ребята.

Великие воины ассирийцы так и не смогли создать толковую кавалерию. На пике своей мощи их конные лучники ездили на попонах, усаживаясь почти что на круп коня. А когда нужно было стрелять из лука, они останавливались, и тогда один всадник спешивался, держал чужого коня за повод, а второй в это время выпускал стрелу. Эти даже такому фокусу обучены не были. Они уже поняли, что прорваться смогут только в пешем бою, и спокойно строились на том берегу, ровняя ряды.

— Сейчас стрелы полетят, — ответил ему я. — Смотри, лучников вывели.

— Я отведу парней, — понятливо кивнул Тарис. У нас не принято проявлять дебильную браваду а-ля генерал Каппель. За бессмысленные потери разжалование — это самое малое, что грозит командиру.

Прозвучала резкая команда, и мои лучники рассыпались в жидкую цепочку, которая обстреляла строй пехоты на том берегу. Щитоносцы почти не пострадали. И вроде бы они недалеко, но так уж очень много стрел впустую уходит. Побережем.

Заревела труба, и первые шеренги ассирийцев вошли в воду. Затренькала тетива рядом со мной, и из жуткой, смертоносной спирали, в которую превращается конное войско, полетели стрелы. Много их застревает в щитах, но много и находит свою цель. И тогда легкораненные воины возвращаются на берег, а раненые тяжело уносятся быстрым течением вместе с убитыми. До них сейчас никому нет дела. Ассирийские воины не смотрят по сторонам. Они прикрываются щитом, словно зонтиком от дождя, и упорно бредут к берегу. Им тяжело, ведь течение здесь довольно сильно.

Потери у ассирийцев большие. В воде не построиться как следует, а потому щелей в рядах пехоты полно. Убитые падают в реку, а туда, где открывается брешь, тут же летит стрела. Им нужно закрепиться на нашем берегу, но в этом-то и заключается проблема. Выстоять против конного лучника можно только в плотном строю, плечом к плечу, пока остальная армия переправляется через брод. И тогда, если сильный отряд зацепится здесь… если даст колесничим время собрать свои повозки и развернуться в конную лаву. Тогда у них есть неплохой шанс. Если…

* * *

Никогда еще отважному воину Бел-Илани не было так страшно, но сейчас тридцать поколений благородных предков взирали на него с небес, и он прогнал постыдное чувство. У него нет повода для страха, ведь он не нищий землепашец. У него отличный шлем, украшенный позолотой, доспех из бронзовой чешуи и роскошный воинский пояс. Не будь всего этого, он был бы уже убит несколько раз. Две стрелы чиркнули по шлему и с обиженным бульканьем ушли в воду. Еще одна ударила его в плечо, совсем рядом с незащищенной шеей.

— Навесом бьют, сволочи! — скрипнул он зубами.

Он встал во вторую шеренгу и продвигался вперед только тогда, когда стоявший впереди сделает свой шаг. А вот шли его воины довольно медленно. Течение и летящая с небес смерть не способствуют быстрому бегу.

— Да вперед же! — заорал Бел-илани, который вдруг оказался в первом ряду. Стоявший перед ним со стоном опустился в воду и захлебнулся прямо у него на глазах. Тело, которое потащило течением, билось о чужие ноги, но до него никому больше не было дела.

А ведь я знал его почти двадцать лет, — царапнула вдруг хранителя печати несвоевременная мысль. — Надо будет потом найти всех и похоронить достойно.

— Сомкнуть ряды! — заорал он, и войско кое-как начало собираться в ощетинившийся копьями кулак. Первые ряды уже почти подошли к берегу, и тут течение оказалось довольно спокойным.

— Вперед! — орал он, ногой отпихивая тело того, кто только что прикрывал его справа. В открывшуюся брешь немедленно влетела стрела, ударила его в пластину панциря и отскочила в сторону.

— Неправильная война! — шептал он искусанными в кровь губами, видя, как падают один за другим те, кого он привел на эту битву.

Семьи этих людей столетиями служили его собственной семье. Они гибли на его глазах, будучи не в силах дать ответ врагу. Они шли через проклятый брод всего несколько минут, но для него это время превратилось в вечность. Оно стало медленным и тягучим, как мед. Только вкус его не был сладким. Он был соленым, подобный свежей крови. Бел-илани знал, что вслед за ним уже идут тысячи воинов, которые стрелами отгонят проклятых всадников. Он знал, что вслед за щитоносцами пойдут лучники, которые обмотали головы запасной тетивой и подняли вверх свое оружие. Но он знал и другое. Все те, кто сейчас идет вместе с ним, умрет, не пройдя и полусотни шагов от кромки воды. Прямо сейчас они покупают своими жизнями возможность для остальных. Он ведь сам вызвался на это. И тогда в безумном исступлении знатнейший воин Ассирии бессильно заорал, глядя в равнодушное небо. Небу было плевать.

* * *

— Да, крепкие ребята, государь! — с веселым удивлением сказал Тарис, который подскочил ко мне на своем коньке. — В первых рядах, считай, всех положили, а они все идут.

— Вижу, — коротко ответил я.

Я стоял на небольшом пригорке, приложив ладонь ко лбу. Зря Тарис радуется. Убили и ранили от силы три сотни, но прямо сейчас многотысячная орда, не обращая внимания на потери, вступила в реку, сделав ее серебристые воды совершенно черными. Наши стрелы летели густо, собирая свою кровавую дань, но все равно, это было ничто.