— Так ты ж горел!
— Давно. Горел, перегорел… Пять лет уже прошло. И вот… всё могу.
— Сколько ж тебе?
— Двадцать пять полных.
— Нет, подожди, ничего не понимаю…
— А чего тут понимать? — он, улыбаясь, смотрел на неё, на её растерянное, ставшее по-детски обиженным лицо. — Ну, надоело так, давай по-другому. Вставай.
Она послушно встала с него. Эркин снова сел, снизу вверх заглянул ей в лицо.
— Ну, что?
— Ничего, — она тряхнула головой, разбрасывая по плечам волосы. — Тебе понравилось?
— Да, — ответил он, не задумываясь. — Всегда я ублажал, а как ты… хорошо.
И она улыбнулась, нерешительно положила руки ему на плечи.
— Я… это я тебя выбрала. Сама.
— А я сам согласился, — обнял её за талию Эркин. — А хочешь… я с тобой поработаю? Тебя доведу?
— Ага, — кивнула она. — Качели?
— А ты больше ничего не знаешь, что ли? — засмеялся Эркин и уже серьёзно сказал: — Мне качаться здесь узко. Головой упираюсь.
— А ты вдоль ложись, — она ловко вывернулась из его объятий, захлопотала, взбивая подушки. — Вот, хочешь к стенке…
И не договорила, потому что Эркин уже стоял за ней и прижимал её к себе, водя руками по её грудям, животу, трогая соски, перебирая кудряшки на лобке, ощупывая щель и снова возвращаясь к грудям. Она запрокинула голову так, чтобы он смог найти губами её рот, раздвинула ноги, но он медлил, горяча её, чтобы стать желанным, чтобы удар был жгучим. Её руки забились в воздухе, ловя пустоту, потом схватили его руки, прижали к лобку. Он высвободил левую руку, чтобы не дать остыть грудям, ставшим совсем твёрдыми… соски острые, а правой на выступ в начале щели… Ну вот, вот и входить можно. Присесть придётся немного, её уже ноги не держат, а долго на весу он её не удержит, налитая… да нет, долго не придётся. Ну, вот так… и ещё чуть-чуть… ну и струю, чтоб поняла…
Она обмякла так внезапно, что он едва не выпустил её: не ждал такого. Но кровать рядом, и он положил её на кровать, отодвинул к стене, лёг рядом и перевёл дыхание.
Она всхлипнула и потянулась.
— Как ты… я уж не помню, когда и было такое… с питомника наверное…
Эркин улыбнулся, закинул руки за голову.
— Мы же не для себя, для других…
— А пошли они все, беляки чёртовы… — она повернулась набок лицом к нему, приподнялась на локте. — А теперь ты лежи, я тебе всё сама сделаю.
— Да ну, — Эркин усмехнулся. — Давай уж друг для друга. Чего мы по очереди будем? Только время тянуть.
— Ага, — она засмеялась. — Мы ж знаем всё. Ты руками хочешь?
— Не оцарапаю тебя там?
Она взяла его руку, повертела перед глазами, потрогала мозоли.
— Знаешь, я их совсем не чувствовала, правда.
— Тогда давай. Голова к голове?
— Ага. А потом я повернусь.
Эркин лёг поудобнее, повернулся набок.
— Локоть убери.
— Забыл? Вторая под голову.
— Под мою. Вот так. А ты на мою ложись. Ногу подвинь, начало закрыла.
— Ага. Ага. Как тебе так? Не больно?
— Нет, — он сильно выдохнул через стиснутые зубы, потому что её пальцы уже хозяйничали в паху паха умелыми безошибочными касаниями. — А тебе так?
— Ага. Оно и есть…
И только учащающееся, становящееся неровным дыхание…
Около полуночи на луг стали возвращаться уходившие в уединение парочки, и бал разгорелся с новой силой. Оркестр и радиорубка работали попеременно, и хотя репертуар был уже исчерпан и повторялся по третьему разу, танцующих это не смущало.
Старцев пошёл к радиорубке. Как раз играл оркестр, и возле автобуса прямо на земле сидели люди. Подойдя поближе, он узнал солдат из комендантского взвода.
— Сидите-сидите, — предупредил он возможное движение. — А радист где?
Ему ответило многоголосое объяснение:
— Занят он, капитан… у него там… поклонницы… Его тут поблагодарить пришли… точно… за работу, дескать… целая депутация, — смеялись солдаты. — Садитесь с нами… Ага, а то вы всё ходите… Отдохните с нами.
— Спасибо, — Старцев с удовольствием сел рядом с ними, достал пачку сигарет. — Курите.
— Спасибо, капитан… когда угощают, грех отказываться…
— Ну, и как вам бал? — спросил Старцев.
— По правде? Нормальная гулянка.
— Ага. И люди… нормальные.
— А к вам как?
— Тоже… нормально.
— Кто как, но… нормально.
— Ага. Как калачей русских отведали, так враз нормальными стали.
— А кто сам не пробовал, так наслышан.
— Это точно. Мартынов калач на весь мир знаменит!
— А уж Сидорова кулебяка так с ног валит.
Все дружно рассмеялись. «Мартынов калач да Сидорова кулебяка — незваным гостям угощение. С ног валят, уйти не велят. А кто и уползёт, так второй раз не заявится», «Русские калачи в любом деле хороши», — сразу вспомнил Старцев фронтовой фольклор с невольной гордостью за земляков: Мартына и Сидора Калачёвых, потомственных оружейников, создателей «калача» — автомата и «кулебяки» — гранатомёта.
— Всё, значит, нормально, — Старцев улыбнулся, — всё хорошо, так?
— И не скажешь, что только война кончилась.
— Воевали-воевали, сколько себя помню, столько и война была, а вот полгода прошло, капитан, и будто и не было ничего.
— Это здесь войны, считай, и не было, а ты бы посмотрел, где бои были…
— Ну, бои, понятно, здесь-то верно, ни бомбёжек, ни ещё чего такого.
— А чего здесь бомбить? Загоны бычьи?
— И не полгода, а побольше прошло.
— Да, как жили, так и живут люди.
— Капитан, а мы когда жить будем?
— Ты про дембель, что ли? Хорошо бы.
— Кто б спорил. Так когда?
— Знал бы… — невольно вздохнул Старцев.
Вздохнули и остальные.
— Фредди, ты по какому заходу?
— Буду я себе ещё голову счётом забивать!
— Оно-то так…
— Так, Роб, так. Иди, тебе уже мигают.
— Подождёт и радостнее встретит. Давай выпьем, Фредди.
— Отчего ж нет, давай.
— Пошли, я тут у одного русскую водку видел. Говорят, с глотка укладывает.
— Говорят, — кивнул Фредди.
Ты смотри, Роба развезло, давно такого не было. Его сейчас не только водка, любой глоток уложит. Ну, раз решил водку, так пусть водка.
— За что пьём, Фредди?
— За нас, Роб.
— Эт-то ты верно, без нас ничего не будет, нич-чего. И ник-кого… Ух! Хороша. Плясать пойдёшь?
— А чего ж ещё на балу делать?
— Крепок ты, Фред. А я посижу.
Сиди, Роб, тебе и полежать уже можно. А меня что-то совсем сегодня не берёт. Даже странно. Но хорошо. Ну, так и ладно. Джонни со своей очередной ушёл. Обратно уже не пойдёт, эта на всю ночь. А парни где? Эркина как утащила та мулаточка, так, видно, он с ней и ушёл. У Эндрю другая уже, а может, и третья. Эк разошёлся парень! Ну и ладно. А та мулаточка хороша. Лихо плясала. Но Эркина не переплясать. И ладно у них получалось. Видно, тоже… из того же табуна кобылка. Такую объездить… ну ладно, может, и вернутся они ещё. А нет — так тоже не беда… Ты смотри, русский капитан тоже… Это кто же его подцепил? Ого, у неё язык с перегон длиной, ну, заговорит она капитана. А вцепилась-то как, клещом висит, лишь бы не перехватили у неё.
— Фредди, забыл меня?
— Тебя?! Да ни в жизнь!
— Забыл-забыл. Все ковбои беспамятные, а ты во всём ковбой. Самой подойти пришлось. Ты кого выглядывал, Фредди? Неужели ту крашеную?
— Смотрел, кто меня от неё спас.
— Ну, всё, ковбой. Больше я тебя от себя не отпущу.
— Да неужто?
— Ну, не сердись, Фредди, ну, ладно, пошутила я. Давай, потанцуем хоть. Хоть в танце обниму тебя.
— Можно и после танца.
Вот влетел! Ну ладно, по-быстрому, а там видно будет. Надоест — отвяжусь, не проблема.
— Ну, милочка, не надо так расстраиваться. Это же сущие пустяки.
— Да, у них всё раскупили, а у нас…
— Ну-ну, детка, цветных много, а киоск с мулатками один. Вот и всё.
— Да, миссис Энтерпрайс, но разве мы не старались? Я даже не танцевала. Ни разу. Я только один раз отошла. Посмотреть. Вы… вы видели, миссис Энтерпрайс?
