Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Харашо. Всэ логично. Стройная система, — произнес он глухо. — Но я нэ вижу здесь адной пушки. 107 миллиметровой корпусной. Ви ее вычеркнули савсэм?

— Да, товарищ Сталин.

— Отчего жэ? Это хорошее, сильное орудие!

— Это орудие — «ни то ни се». Это самый малый калибр, что имеет уже раздельное заряжание. Это крайне неудобно и снижает скорострельность. К тому же на заводе «Большевик» уже появилось 100-мм морское орудие. При необходимости его качающуюся часть можно поставит на сухопутный лафет и использовать по назначению. А 107 мм калибр — уже устаревший, товарищ Сталин!

— Жаль! — произнес он, выпуская клуб дыма. — А что же с пушкой таварища Курчевского? Отчего я снова вижу ее в плане?

Этого вопроса я ждал. Он был не столько об артиллерии, сколько о политике. О том, готов ли я не только рушить, но и проявлять гибкость.

— Динамореактивные орудия, товарищ Сталин, не могут быть основной системой вооружения армии, — ответил я спокойно. — Выводы комиссии и мнение военных здесь однозначны. Их недостатки перевешивают достоинства, но…

Тут я сделал короткую паузу.

— … но однако, полностью отказываться от этой идеи, в которую уже вложены немалые средства, было бы, пожалуй, не по-хозяйски. 76-миллиметровая динамореактивная пушка, при ее исключительной легкости, может быть ограниченно полезна. Например, для вооружения горно-стрелковых частей, для морского или парашютного десанта, или для партизанских отрядов, где каждый килограмм на счету. Я предлагаю не прекращать работы полностью, а резко их сократить, оставив конструктору Курчевскому только это одно, узкое направление. Пусть доведет до ума хотя бы одну эту пушку. В конце концов, в это вложены колоссальные средства — должны же они окупиться! Это позволит нам и технологию не потерять, и не распылять основные ресурсы на заведомо тупиковый путь.

Сталин долго молчал, медленно раскуривая потухшую трубку. Он смотрел на меня, и в его взгляде читалась не оценка технических аргументов, а что-то еще.

— Что ж, — наконец произнес он, выпуская облако дыма. — Это разумно. Дайте ему шанс.

Уходя из кабинета, я думал о том что Сталин, кажется, понял: сохранив, хоть и в урезанном виде, ДРП, я сделал тонкий политический ход, оставив Тухачевскому его любимую, но теперь уже совершенно безобидную игрушку, и одновременно показал всем, что умею не только ломать, но и строить.

Надеюсь, мне не придется пожалеть об этом.

Глава 13

— И это всё? — я ткнул пальцем в дрожащее зеленое месиво на экране осциллографа. — Опять сплошной шум? Это неприемлемо. Профессор, тут пахнет провалом.

Руководитель лаборатории, пожилой, уважаемый профессор в белоснежном халате, только тяжело вздохнул.

— Новейшие лампы, схема выверена. Почему на выходе грязь? — вопрос прозвучал резче, чем я хотел.

— Леонид Ильич, мы перепробовали всё, — развел руками профессор, как врач перед безнадежным больным. — Экранировали, меняли режимы… Проблема не в схеме. Она глубже.

Взглядом я нашел в группе инженеров Лиду. Она одна стояла молча, сосредоточенно. Не оправдывалась, не суетилась.

— Лидия Николаевна, — обратился я напрямую. — А вы что скажете? Только прямо, без экивоков.

Лида, с лицом вызванной к доске школьницы, отвечала очень формально и по существу.

— Схема в порядке, Леонид Ильич. Дело в элементной базе, — взяв со стола пузатую генераторную лампу, Лида повертела ее в руках, демонстрируя окружающим. — Вот. Вся проблема здесь. Эта штука просто не способна работать в таком режиме.

Она говорила просто и понятно, зная, что я хоть и технически подкован, но в нюансах могу не разбираться.

— На нужных нам частотах, при такой импульсной мощности, она сама «шумит» по-страшному. Нестабильная эмиссия катода, паразитные колебания… Она создает в эфире больше помех, чем мы получаем полезного сигнала. Это как пытаться услышать шепот на фоне рева паровозной сирены. Мы уперлись в физический предел для этой модели ламп!

Признаться, я невольно залюбовался ею. Сейчас она говорила как инженер, а не жена — четко, безэмоционально, безжалостно. В какой-то момент мне даже показалось, что мы действительно чужие друг другу люди. И эта ее прямота была страшнее любых оправданий. Мы уперлись в стену. Чтобы пробить ее, нужно новое решение — мои любимые стержневые лампы тут не годились.

Уже в своем кабинете на Старой площади я долго сидел, глядя в стену. Слова Лиды стучали в висках. Я не знаю этой тонкости — какие именно лампы, и главное — какой генератор радиоволн применяется в радарах. Тупик. Полный, глухой.

Бросить на это лучшие институты? Да, но будет ли результат? Может, через пять, а то и десять лет мучений они и родят что-то. Но десяти лет у меня нет. У страны их нет. Сталин ждет результат сейчас, а не в следующей пятилетке. Провал по проекту, который он лично утверждал, мне не простят.

Тут может выйти история, как с этими дурацкими пушками Курчевского. Тот наобещал всякого несбыточного Тухачевскому, он, в свою очередь, слал радужные доклады в Политбюро. В результате, когда оказалось, что все эти обещания надо делить на десять — идея оказалась настолько дискредитированной, что все работы над безоткатками просто прекратили, оставив куцый эрзац. Направление посчитали неперспективным, а главное — никто не рискнул бы снова просить финансирования разработок, вызвавших такое разочарование Хозяина. Да, я сам был тем, кто поставил крест на безоткатках, и это было правильно. Лишь сохранил тему легкого безоткатного орудия для партизанских, диверсионных и парашютных частей. Но если такая же судьба сложится у радаров — это будет катастрофа. У. Меня. Нет. Права. Ошибиться.

Выход оставался один: раз своих мозгов для решения задачи нет, их нужно достать.

Купить, украсть — неважно. Найти в мире лучшего специалиста по этой теме. Привезти его сюда. И заставить работать.

На следующее утро Судоплатов вошел в мой кабинет на Арбате. Без стука, без опоздания. Бесшумно, словно просочился сквозь закрытую дверь.

Я жестом указал ему на стул.

— Павел Анатольевич, наш проект по радиообнаружению — в тупике. Проблема в генераторных лампах. Нужен специалист мирового уровня по физике газовых разрядов. Из Германии. Уязвимый для вербовки. Срок — вчера.

Судоплатов слушал с непроницаемым лицом, будто я просил его достать редкую марку.

— Такая работа уже ведется, Леонид Ильич, — ровным голосом ответил он. — В рамках анализа научного потенциала Германии. Я как раз готовил для вас записку.

На стол легла тонкая папка с грифом «Совершенно секретно». Название скромное: «Радар-1933».

Открыв ее, я пробежал глазами первую страницу. Сжато, исчерпывающе.

— Габор… «доктор Мандель»… — я читал фамилии вслух, и вдруг замер. — Густав Герц? Тот самый, Лауреат Нобелевской премии? Это не ошибка?

— Он самый, — не моргнув глазом, подтвердил Судоплатов. — Племянник того самого Генриха Герца. Ветеран, Железный крест. Премия Нобеля в двадцать пятом. Но по новым законам в своей стране он — никто, «мишлинг», наполовину еврей. В этом году его вежливо попросили с поста директора Физического института. Уходит в лабораторию «Сименса», но явно не имеет уверенности в том, что не попросят и оттуда. Человек унижен, академическая карьера разрушена. По нашим данным, состояние подавленное.

Я захлопнул папку. Силард, по которому уже работали — это ключ к атому, игра в долгую. А радар нужен еще вчера. Выбор был очевиден.

Поднявшись, я прошелся по кабинету, раскладывая мысли по полкам — больше для себя, чем для него.

— Смотрите, Павел Анатольевич. Габор — это «глаза» радара, его экран. «Мандель» — «руки», сборка. А Герц — это «сердце». Нам нужен генератор радиоволн! Судя по досье, этот Герц — не просто инженер, а физик-экспериментатор мирового класса. Заполучив его, мы получаем целую научную школу, а главное — мозги, способные генерировать новые идеи. К тому же, — продолжил я, листая досье, — получается, что сейчас он на перепутье. Унижен, вышвырнут из университета, еще не врос в рутину «Сименса». И, что немаловажно — нобелевский лауреат! Если он переедет в Ленинград — это будет звонкая пощечина всему буржуазному миру. Товарищ Сталин будет рад такому известию, и, явно не пожалеет средств.