Над этими палатками стоит тягостная аура человеческого страдания и боли, перемешанная с тошнотворным запахом крови. Стоны раненых, крики бойцов с операционных столов, которых, по сути, режут на живую еще больше усиливают гнетущую тяжелую атмосферу.
Сейчас туда соваться не следует. Млад знает свое непростое ремесло и сделает все, что возможно и без моего вмешательства. Если честно, то и особого желания увидеть человеческие внутренности или посмотреть в переполненные мукой глаза, у меня нет. Поэтому, оставив пленных, быстрым шагом прохожу мимо операционных палаток и направляюсь к своему шатру.
На ходу пытаюсь выстроить четкое понимание, как сегодняшняя победа отразиться на дальнейших моих действиях.
«Тевтонский ландмейстер — это неплохо, — прикидываю про себя, — чин немалый, и Орден за него точно вступится, но что мне с этого. Тевтонцам нечего мне предложить, кроме денег, а на сегодня золото — это не тот аргумент, что меня интересует!»
В мои размышления вклинивается голос Калиды.
— Кажись, Соболь возвращается!
Поднимаю взгляд и вижу отряд конных стрелков, идущий ходкой рысью в сторону лагеря. Напрягаю зрение и пытаюсь разглядеть всадников. Различаю, что один из них связан и в голове вспыхивает радостная мысль.
«Неужто Ванька взял графа⁈»
Такой вариант был бы верхом удачи. Маркграф земли Бранденбург Иоганн I был одним из семи германских курфюрстов, избирающих императора Священной Римской империи. На данный момент на моей стороне было два из семи. Один — это герцог Баварии Людвиг Суровый, а второй — король Богемии Пржемысл Отакар. И если с первым мне пришлось изрядно повозиться, то второй свалился мне в руки, буквально воскреснув из мертвых.
После битвы у замка Кениггрец был слух, что Отакар получил смертельную рану и умер, но я не поверил. Зная, что в реальной истории королю суждено погибнуть совсем в другой битве и лишь двадцать лет спустя, я подумал — судьба так просто своих позиций не сдает. Калида серьезно поспрашивал королевских вельмож, захваченных в Праге, и вскоре выяснилось, что Отакар жив. В тяжелом состоянии он был доставлен в замок Оломоуц, что на границе с Венгрией, где на тот момент и находился. Туда был отправлен Соболь с сотней стрелков, лекарем Младом Белым, и моим предложением. Этот Оломоуц был замком лишь по названию, а так, скорее, слегка укрепленным поместьем. Да и оборонять его, по большому счету, было некому, так что взяли его без труда. Там же Соболь поставил раненого короля перед нехитрым выбором, либо быть удавленным в постели, либо пойти на сделку с весьма выгодными для него условиями. Он присягает на верность Великому хану и юному королю Германии Конрадину, а взамен получает обратно свою корону и все земли за исключением Австрии. Для человека, стоящего на краю могилы, условия, прямо скажем, сказочные, и не удивительно, что Отакар согласился. Правда тут был один нюанс. Бурундай о сей сделке ничего не знал, и обещания мои были абсолютно неправомочны, но все это были будущие проблемы самого Отакара. Главное, что я получил письменно заверенную присягу короля на верность Великому хану и признание сюзереном юного Конрадина. Первая бумага нужна мне для Бурундая, а вторая для будущего съезда германских курфюрстов, куда Богемкий король, к сожалению, не сможет прибыть по состоянию здоровья. Прокатит или нет подобная комбинация покажет время, но пока я считаю, что два из семи выборщиков у меня в кармане.
Пока я размышлял, мы уже подошли к моему шатру, куда вскорости подъехал и отряд Соболя.
Бросив поводья стремянному, Ванька сразу подбежал ко мне.
— Прости, господин консул, моя вина! Не догнали германца! Вот этот, — он мотнул головой в сторону сидящего в седле пленника, — сунулся под ноги! Помешал, падлюка!
Разом помрачнев, я все же стараюсь не показать своего расстройства.
— Не тараторь! Давай спокойно и по порядку!
Бросая злобные взгляды на пленника, Ванька начинает рассказывать.
— Как врезались в германцев, так я сразу стал пробиваться к тому, что с пером. Он дожидаться меня не стал, а погнал коня прочь. С ним еще с полсотни! Я кликнул сотню Трофима и за ними! У нас лошадки свежие, а немчура своих уже загоняла изрядно, да и тяжелее они. В общем стали нагонять… А тут этот, — он стрельнул еще одной злой молнией в пленника, — развернулся и со всей полусотней нам наперерез. Пока рубились, тот с перьями ушел! Догонять толку не было!
Мрачные морщины на лбу Соболя вдруг растаяли, а лицо осветилось задорной улыбкой.
— Совсем-то уж без подарка возвращаться было негоже как-то! Так велел этого отбить, — он вновь кивнул в сторону связанного, — да скрутить живьем, може сгодится тебе, а?!.
Повернувшись, он дал знак своим, и те, не особо церемонясь, стащили с седла и бросили к моим ногам пленника. Тот попытался было подняться, но удар ногой вновь опрокинул его на землю.
Один из стрелков склонился над ним и прорычал.
— Куды, паскуда! Лежи смирно, коли жизнь дорога!
Киваю парням.
— Поднимите его!
Подхватив под руки, стрелки подняли пленника, и я зыркнул на Соболя.
— Ну что ж, давай взглянем на твой подарок!
Вместе с ним осматриваю стоящего передо мной германца. Длинная дорогая кольчуга пробита в двух местах, все лицо в грязи, перемешанной с кровью.
На мой вопросительный взгляд Ванька поясняет.
— Арбалетным болтом без наконечника пришлось в упор в шлем засадить, а то живым бы не взять было. — Он растянул рот в довольной усмешке. — А так с коня брык, и вяжи его тепленьким!
Броня на рыцаре дорогая, и видно, что мужик не из простых. Спрашиваю его так же коротко, как и остальных.
— Кто таков⁈
С заляпанного грязью лица в меня зыркнули яркие глаза.
— Я, Оттон дер Фромме из рода Асканиев!
«Ишь ты, шишка видать! — Саркастически хмыкаю про себя, и тут меня вдруг цепляет. — Из рода Асканиев⁈»
Этот княжеский род не из простых! Тут, в Германии, в какого графа или герцога ни плюнь обязательно попадешь в род Асканиев. Даже наша императрица Екатерина II, и та была из этого рода.
Меня в первую очередь интересует родство моего пленника с графом Бранденбургской марки Иоганном I, о чем я его напрямую и спрашиваю.
— Кем ты приходишься маркграфу Бранденбурга?
В ответ тот вскидывает подбородок и распрямляет плечи.
— Я сам маркграф Бранденбурга!
Решаю, что меня хотят тупо развести и насмешливо переспрашиваю.
— А Иоганн I кто тогда⁈
— Мой брат!
С вызовов бросает мне пленник, и тут я начинаю кое-что вспоминать.
«Точно, Оттон Благочестивый родной брат и соправитель Иоганна I. — Выискиваю информацию в кладовых памяти. — Они мирно, по-братски, делили графский титул и земли, но вот курфюрстом Германии был все же старший Иоганн».
Еще раз окидываю взглядом маркграфа и даже вспоминаю, что погоняло Благочестивый он получил за заложенный в этом году Цистерцианский монастырь.
«Интересно, успел уже или еще только собирается⁈» — Оставляю этот вопрос без ответа, как несущественный, и уже довольно поворачиваюсь к Соболю.
Широко раскинув руки, радостно обнимаю его за плечи.
— Молодец, Ванька! Ты даже не представляешь, какую рыбищу отловил!
Разговаривал я с графом на немецком, и Соболь действительно ничего не понимает и смущенно жмется. Я же, расчувствовавшись, отстегиваю со своего пояса дорогущую дамасскую саблю и протягиваю ему.
— Держи! Жалую тебя сей саблей за службу верную!
Ванька оторопело принимает подарок и с немым обожанием проводит пальцем по отточенному острию. Я же смотрю на восторг в его глазах и напоминаю себе, что надо почаще награждать верных людей, ибо такие вложения окупаются сторицей.
* * *
Позади осталась темный проем воротной башни, и копыта кобылы цокают по булыжной мостовой. Я только что въехал в городок Шверин, и мысль, а не слишком ли я увлекся, не покидает меня. Позади всего десяток стрелков, рядом верный Калида, а вокруг тысячи переполненных ненавистью глаз. Горожане смотрят на меня, как на исчадие ада, и кажется, только крикни кто-нибудь «бей», как вся эта толпа немедленно накинется на меня.
