Магнат (СИ) - Шимохин Дмитрий

По совету Кагальницкого я искал профессора Иннокентия Степановича Лаврова, светило российской минералогии. Я нашел его в одной из лекционных аудиторий — огромном, холодном амфитеатре, где ряды грубых деревянных скамей спускались к кафедре. Профессор, высокий старик с львиной гривой седых волос и лицом, будто высеченным из гранита, как раз заканчивал лекцию. Он говорил о классификации полевых шпатов, и даже в этом сугубо научном предмете его голос звучал как рокот камнепада — мощно, весомо и не терпя возражений.

Когда студенты, шумно переговариваясь, повалили из аудитории, я подошел к нему.

— Профессор Лавров?

Он обернулся. Его глаза под густыми бровями были светлыми, почти прозрачными, и смотрели с пронзительной точностью, будто оценивая меня на примеси и скрытые трещины.

— Я вас слушаю, молодой человек.

— Меня зовут Владислав Антонович Тарановский. К вам мне порекомендовал обратиться инженер Кагальницкий, бывший ваш ученик. Я пришел по делу, которое касается чести русской инженерной науки!

Надо признать, я намеренно подбирал столь пафосные слова. Для таких людей, как профессор, слова о чести российской науки — далеко не пустой звук.

Я изложил ему суть, не упоминая ни о Третьем отделении, ни о перестрелках. Я говорил как промышленник, обеспокоенный качеством стратегически важного объекта. Говорил о слухах, о сомнениях, о необходимости провести независимую экспертизу, своего рода «научную ревизию» работ хваленых французских инженеров.

— И вот, профессор, мы — группа патриотически настроенных поданных — решили организовать масштабную полевую экспедицию, которая могла бы лечь в основу серьезного научного труда. И предлагаем вам возглавить ее, взяв с собой самых талантливых студентов. Вы же понимаете, что практическая деятельность — это лучший способ обучения?

Он слушал молча, сцепив руки за спиной. Его лицо первую половину моей речи оставалось непроницаемым, а под конец он нахмурился.

— Это пахнет не геологией, сударь мой, а политикой, — произнес он наконец тоном, в котором явственно читалось «и кого вы, сударь, желаете обмануть?». — А я человек науки и такого рода дела стараюсь обходить стороной!

— Политика, профессор, — ответил я, глядя ему прямо в глаза, — это лишь борьба за ресурсы и влияние. То же самое, что и в вашем мире, только вместо минералов — люди и капиталы. Французы из ГОРЖД утверждают, что построили дорогу на прочном основании. Я же подозреваю, что основание это — песок, скрепленный ложью и взятками. Разве не долг ученого — отделить истинную породу от пустой? Разве не заманчиво доказать всему миру, что русская инженерная школа стоит на граните, в то время как хваленая европейская — на мошенничестве?'

Я видел, как в его светлых глазах мелькнул огонек. Я попал в цель. Он ненавидел дилетантов, особенно самодовольных и иностранных. Ходили слухи о его давней стычке с французскими консультантами на строительстве какого-то уральского завода.

— Представьте, профессор, — продолжил я, развивая успех, — экспедиция. Ваши лучшие студенты. Они получат бесценную практику. Вы — уникальный материал для научной работы, которая прогремит на всю Европу. Я беру на себя все расходы. Абсолютно все. От инструментов до провианта и жалования каждому участнику.

Похоже, последние аргументы попали в цель: профессор задумался.

— Кстати говоря, господин Лавров, — продолжил я, развивая едва наметившийся успех — мне понадобятся специалисты на золотые прииски в Сибирь. Вознаграждение там — сами понимаете, более чем щедрое. И если вы или кто-то из ваших учеников пожелает присоединиться к нашему успеху — милости прошу!

Услышав про золотые прииски, профессор перестал хмуриться и, чувствуется, зауважал меня еще больше.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я согласен. Но при одном условии: я сам отбираю людей и руковожу всеми работами. Инженер Кагальницкий, разумеется, входит в мою команду. И итоговый отчет будет составлен мной и только мной, без всякого политического приукрашивания: только голые факты, цифры и выводы, какими бы они ни были!

Услышав это, внутренне я возликовал: Лавров как будто бы прочитал мои потаенные мысли!

— Именно это мне и нужно, профессор. — Я протянул ему руку. — Правда, только правда. И ничего, кроме правды!

На следующий день мы все: Кагальницкий, Кокорев, Лавров — встретились в большом, отделанном темным дубом кабинете Кокорева в его конторе на Литейном. Василий Александрович, буквально излучал энергию в предвкушении дивных открытий, ожидавших нас в процессе технической экспертизы Варшавской дороги. Инженер Кагальницкий уже приобрел часть необходимого инструмента и с гордостью его демонстрировал. Профессор Лавров, еще мало знакомый с нашей компанией, поначалу несколько терялся в этом логове, но Кокорев быстро взял его в оборот:

— Ну-ка, Иннокентий Степанович, сказывай, сколько тебе на твоих студиозов надобно? — прогремел купец, ударив широкой ладонью по столу так, что малахитовая, тонкой работы чернильница, глухо звякнув, подпрыгнула на месте. — Говори, не стесняйся! На благое дело не поскупимся!

Лавров не моргнув глазом разложил на полированной поверхности стола аккуратный лист бумаги, исписанный его четким, бисерным почерком.

— Дело не в скупости, господа, а в разумной необходимости, — ровным голосом, как будто читал лекцию в аудитории, произнес он. — Инструменты: два нивелира, теодолит, измерительные цепи, буры для взятия проб балласта, геологические молотки. Но, как я вижу, этим занялся уже господин Кагальницкий. Что ж, тогда в смету идут провиант на группу из восьми человек на три недели — желательно хотя бы часть закупить заранее, чтобы не тратить время на поиски продовольствия во время работы.

Кокорев одобрительно кивнул: такая предусмотрительность явно ему понравилась.

— Далее — прогонные деньги до места работ и обратно. И скромное, но достойное жалование участникам экспедиции, чтобы они думали не о хлебе насущном, а о радиусах кривых и качестве шпал. Итого, общая смета — три тысячи двести сорок рублей серебром.

Услышав этакую сумму, Кокорев досадливо крякнул: три тысяч и с лишком — сумма огромная, целое состояние для иного мелкопоместного дворянина. Но и игра, которую мы затеяли, стоила сотен тысяч, если не миллионов! К тому же восемьсот рублей уже было выдано Кагальницкому, неужто он обсчитался или профессор еще и сверху заработать решил?

Я же покосился на инженера, но тот состроил каменную морду.

«Ладно, черт с ними с деньгами», — промелькнула в голове.

— По тысяче шестьсот с каждого, Владислав Антонович, — он посмотрел на меня, и его бородатая физиономия расплылась в хитрой улыбке. — По рукам?

— По рукам, — кивнул я и не мешкая извлек из внутреннего кармана сюртука пухлый, тяжелый пакет, перетянутый банковской лентой.

Кокорев, в свою очередь, с грохотом выдвинул ящик стола и отсчитал свою долю хрустящими, пахнувшими типографской краской кредитными билетами. Гора денег выросла перед профессором. Он, впрочем, посмотрел на нее безо всякого вожделения, как на необходимый для эксперимента реактив.

— Превосходно, — сказал он, аккуратно убирая деньги в свой потертый кожаный портфель.

— Завтра же я отберу лучших студентов, и мы начнем подготовку.

Он уже поднялся, собираясь уходить, но Кагальницкий остановил его.

— Постойте, профессор. Есть одна загвоздка.

Он обернулся, его прозрачные глаза смотрели вопросительно.

— И какая же?

— Дорога не бесхозная, — пояснил инженер, красноречиво разводя руками. — Конечно, жандармы там стоят не на каждой версте, но на перегонах бродят путевые обходчики, на станциях сидят бдительные мастера, а кое-где идут подрядные работы. Боюсь, завидев наших людей с теодолитами у полотна, они тут же поднимут гвалт: подумают, что вы вредители. Вызовут урядника и пока разберутся, что к чему, весть уже долетит до правления ГОРЖД. А нам это ни к чему!

— Я думал об этом, — спокойно ответил Лавров. — Нам нужно получить официальное разрешение через Управление путей сообщения. Объяснить это научной необходимостью, учебной практикой…