— У самоубийцы, который себя жизни лишает при помощи бритвы, как правило — три раны на шее. Две первые — неглубокие, а то и просто царапины, а третья — смертельная.
— Вполне возможно, — кивнул Федышинский. Подумав немного, одобрительно хмыкнул: — А ведь и верное. Неглубокие — примеряется человек, а потом третья — режет себя до смерти. Однако, правильно вам диплом с отличием дали, заслужили.
Я с недоверием посмотрел на старого эскулапа. Заболел, что ли, Михаил Терентьевич? Но сознаваться, что судебная медицина здесь не при чем — все дело в чтении детективов, я не стану.
— Признаюсь — сам первый раз с подобным столкнулся, — сообщил Михаил Терентьевич. — И резаных видел, и колотых, и стреляных. Но вот, чтобы кого-то бритвой по горлу — такое впервые вижу. И самоубийц не видел, и убитых. Но здесь — точно, что убили да ограбили барышню. Вон, извольте на уши глянуть.
Глядеть не хотелось, но пришлось себя пересилить. Федышинский слегка сдвинул волосы, и я увидел, что мочки ушей повреждены — выдирали сережки.
— У живой вырывали или у мертвой? — спросил я, на что доктор только пожал плечами. Кто ж теперь скажет?
Прибежал Смирнов с мокрым полотенцем.
— Пришлось самому брать — кухарка совсем обезумела — рыдает, едва об стену головой бьется. И даже нянька обезноженная ревет, — сообщил старший городовой.
Ну да, кухарка утром и обнаружила тело Зинаиды, потом заорала так, что соседи сбежались. Один из соседей (надо бы его допросить — только узнать бы, кто именно?) сбегал наверх, а потом побежал за полицией. Ладно, все узнаю, всех допрошу.
Доктор отжал полотенце, слегка протер горло влажной тканью.
— Ага, сразу- то не увидеть, — хмыкнул он. — Две резаные раны — обе рядом. Глубокие, но насколько — это я потом сообщу. И обе, я вам скажу, смертельные. Так что — убийство это, господин следователь.
— Похоже на орудие убийства? — кивнул я на бритву.
Федышинский бритву уже видел, поэтому лишь кивнул:
— Оно самое.
[1] Автор, имея некоторый опыт осмотра места происшествий может сказать, что фотографии, выполненные экспертом-криминалистом, скорее дополняют составленные схемы.
[2] Посмертное вскрытие
Глава 15
Любопытствующие и любопытные
Федышинский еще раз посмотрел на мертвое тело, сказал:
— Вскрытие проведу, но вряд ли добавлю что-то новое.
— А вдруг? — пожал я плечами.
Кто знает, что может выявить Post mortem autopsies (тьфу ты, заразил меня лекаришка)? Но чем черт не шутит? Вдруг обнаружит беременность?
Пока у меня «вырисовывается» только убийство с корыстными мотивами, но все бывает.
В соседней комнате — спальне покойных родителей покойницы (м-да…) отыскали простынь и накрыли Зинаиду.
Прикрыли — и стало полегче. Уже не видно мертвого взгляда женщины, и не так режет сердце чувство вины. Не знаю — почему оно вообще возникло? И ведь уже не в первые раз. Точно такое же чувство возникало, когда я смотрел на мертвую актрису, на Катерину Михайлову. Труп мужчины воспринимается у меня не в пример легче, нежели женщины. В чем же я виноват? Не сберег? А как я мог бы сберечь? Да никак. Но легче от этого не становится.
— Насчет телеги распорядился, скоро прибудет, — сообщил исправник. Переведя взгляд на меня, спросил: — Ну-с, а чем нас господин следователь озадачит?
— А чем я вас озадачу? — хмыкнул я. — Надо бы во всех комнатах осмотр учинить — вдруг что-то отыщем? Только вот…
Я не договорил, кивнув на окно. Времени-то уже почти четыре, солнце заходит, еще полчаса — начнутся потемки. Лампа керосиновая имеется, свечки, но при таком освещении наверняка что-то пропустишь.
Василий меня прекрасно понял, кивнул:
— Да уж, осмотр лучше завтра проводить, при дневном свете. И чтобы народу поменьше.
Неожиданно, Абрютин сорвался с места, подскочил к окну и стукнул по раме.
— Я тебе засранец ремнем по заднице надаю! — рявкнул исправник кому-то за темным стеклом, а потом, задернув занавески, пояснил. — Мальчишка какой-то в окно глядел. Видимо, любопытство одолело.
Во дворе полицейский стоит, но от вездесущих мальчишек трудно уберечься. Везде пролезут, и по стене вскарабкаются. Неймется им. Оцепление бы поставить, но где людей взять? А занавески можно задергивать — все равно скоро стемнеет.
— Прислугу я сам допрошу, а завтра — после осмотра, соберем рабочее совещание, — сказал я.
След «остывает», но два или три дня у нас есть.
— На почтовую станцию я человека отправил, — сообщил Абрютин. — Приказал — всех, кто покажется подозрительным, задерживать до выяснения, невзирая на чины и прочее.
Я кивнул. Василия службе учить не нужно, сам все сделает. Это я порой забываю, что за раскрытие преступлений ответственность на исправнике.
— Спиридон Спиридонович, — подозвал исправник помощника пристава и приказал: — Оставишь здесь кого-нибудь на ночь, а пару человек отправь подворовый обход делать — пусть узнают, кто вчера вечером или ночью во двор или в дом заходил.
— На обход я уже Яскунова со Степичевым отправил, — доложил Савушкин. — Егорушкин во дворе стоит, посторонних не впускает, а на дежурство я Смирнова поставлю.
— Опять меня? — возмутился старший городовой.
— Разговорчики! — рыкнул исправник, а старший городовой уныло вскинул ладонь к фуражке:
— Виноват, ваше высокоблагородие.
— Смотри у меня, — пристрожил исправник.
Василия до сих пор возмущает, когда полицейские забывают, что они уже не в армии.
— Ваше высокоблагородие, пусть Смирнов пока домой сбегает — пообедает, подремлет, а к вечеру и приходит, — предложил Савушкин. — Мы же здесь все равно еще часа на два, а то и на три застрянем. А я тут сам посижу, подожду.
— Давай, — кивнул исправник и радостный старший городовой ринулся на выход.
Верно, спускаясь по лестнице, с кем-то столкнулся, потому что послышались аж два голоса. Один — шибко недовольный.
— Кого это там несет? — нахмурился исправник, прислушиваясь к голосам. — Черт бы его подрал…
Ага, опознал господин исправник незваного гостя. А я и второй голос узнал.
В комнату вошел окружной прокурор Книсмиц, следом за ним — председатель земской управы господин Румянцев. Но если появление прокурора на месте преступления — вполне нормально, а вот земство-то нам зачем?
Впрочем, появление прокурора тоже странное событие. Разумеется, по закону окружной прокурор, как лицо, надзирающее за соблюдением законности, имеет полное право и на место преступления выезжать, и указания мне давать. А при надобности — и распечь нерадивого следователя. Вспомните «Драму на охоте» господина Чехова, где прокурор дает нагоняй — вполне справедливый, надо сказать, моему коллеге.
Надворный советник Книсмиц ко мне, как к своему подчиненному, претензий никогда не имел. Все судебные заседания, на которых рассматривались дела, что я вел, могли заканчиваться и оправдательными приговорами, но еще ни разу не было нареканий к работе следователя. Соответственно — не упомню, чтобы он мне указания давал или на место преступления выезжал. Вон, даже когда генерала повесили (официально — повесился) Книсмица не было. А тут примчался.
Или смерть дочери бывшего компаньона Милютина — такое важное событие? А этот… хмырь из земства, зачем пришел? Полюбопытствовать или позлорадствовать?
Мы с Абрютиным уныло переглянулись между собой. Не будь здесь окружного прокурора — кстати, моего непосредственного начальника, Николай Федорович сейчас бы вылетел отсюда со скоростью визга. Абрютин — пусть он и первое лицо в уезде (ну да, формально-то в справочниках предводителя дворянства первым вписывают, но все знают, кто есть то), но и Книсмиц человек не последний. Выставлять председателя земской управы, которого привел прокурор — неприлично, да и авторитет суда умалится.
— Здравствуйте господа, — поприветствовал нас Книсмиц. Потом «порадовал» сообщением: — Народу на улице — тьма. Едва пробились. Во двор их ваш городовой не пускает.
