Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

Пахом замолчал. Я кивнул – знал его историю. Мать Пахома умерла, когда денщику было три года. Отец взял мачеху. Когда сводные братья подросли, на одного из них пал жребий идти в рекруты. Мачеха убедила отца, тот бросился в ноги к помещику и уговорил барина взять в солдатчину старшего. В этом поучаствовали и сами братья, дружно насев на батьку. Пахом к тому времени остался бобылем – умерла родами жена, что и стало решающим аргументом для помещика. С другой стороны, чего ему горевать? Что он видел в своей деревне? Тяжкий труд от рассвета до заката с перерывом на зиму, хлеб из мякины к весне, розги помещика? В армии он сыт и одет, получает деньги, которые прежде в руках не держал, а сейчас, в денщиках, вовсе не знает нужды. И, главное, свободный человек. Никто не смеет продать его, как скотину, а наказать шпицрутенами можно только по решению военного суда, для чего требуется серьезно провиниться. Командиры в этом времени битьем не увлекаются. Багратион в бытность командующим армией и вовсе рекомендовал подчиненным офицерам забыть о телесных наказаниях.

По пути к биваку ко мне подошел Спешнев.

– Что думаешь делать с дитем? – спросил хмуро.

– Не решил, – ответил я.

– Ей не место в армии.

– Дочь не брошу! – окрысился я.

– Что ты, что ты! – замахал он руками. – Не о том речь. Что я зверь и не понимаю? Хотя, признаюсь, удивлен. Ты не говорил о дочери.

– Сам не знал.

– То есть? – удивился он.

– У меня была связь с этой женщиной в Париже, а потом она внезапно исчезла, – выдал я легенду. Придумал еще на пути к биваку – знал, что станут спрашивать. Письма покойной приходили из Парижа. – Я в ту пору был в Испании. Когда приехал, Аврору не застал. Мне сказали, что она уехала, не сказав куда. У нее, вроде, возникли неприятности с тамошней властью. Аврора – французская дворянка, их во Франции не слишком жалуют. Кто ж знал, что она переберется в Россию и станет жить в Москве? А потом и мне пришлось бежать, так и потеряли друг друга. Проклятая война!

Последнее я произнес вполне искренне.

– Так, может, дочь не твоя? – засомневался Семен.

– Моя, – покачал я головой. – Аврора была беременна, о чем сообщила мне в письме. Мы собирались пожениться. Я ведь и в Париж отпросился, чтобы заключить брак. Не знал, что она родила девочку. Ты видел Мари?

Он покрутил головой.

– У девочки мои глаза, у Авроры они карие. И вообще похожа. Возраст совпадает.

– Чудны твои дела, Господи! – перекрестился Спешнев. – Прямо как в романах. Ладно, Платон, придумаем что-нибудь. Поговорю с Паскевичем.

Слово свое он сдержал. Вечером на биваке меня позвали к генералу.

– Все знаю, Платон Сергеевич, – сказал Паскевич, едва я поздоровался. – Спешнев рассказал. Признаться, изумлен. Но чего не бывает на войне, тем более, такой? Вся Европа взбаламучена, народы пришли в движение, тысячи людей сгинули. И все из-за одного злодея. Тем не менее, поддержу вашего полкового командира – ребенку не место среди солдат. У вас есть кому оставить дочь?

Я покачал головой.

– Может, в какой-нибудь встречной деревне?

– Крестьяне сами голодают, ваше превосходительство, а тут какая-то француженка… Мари не говорит по-русски. Проще бросить на дороге – быстрее умрет.

– Не считайте меня бездушным человеком, Платон Сергеевич! – нахмурился Паскевич. – Я просто думаю, как помочь. В Смоленске знакомые имеются?

– Никого, ваше превосходительство. К тому же город сгорел и подвергся разорению. Хотя… – в голове у меня забрезжила мысль. – В трех дневных переходах на запад от Смоленска есть поместье Залесье, принадлежащее вдове генерала Хренина Наталье Гавриловне. Наша рота останавливалась там, отступая от Могилева. В том поместье, к слову, мы польских шеволежеров побили. Графини и ее дочери в Залесье сейчас нет – уехали вместе с нами и далее в Москву, но осталась часть дворни, не говоря о крестьянах. Меня они знают и вполне могли бы присмотреть за дочерью.

– Если поместье не разорили французы, – вздохнул генерал.

– Вряд ли, – не согласился я. – Залесье расположено в стороне от торных дорог. К тому же, уходя, мы вооружили крестьян пиками, взятыми у поляков. Начало над ними принял отставной унтер-офицер, воевавший прежде с генералом Хрениным. Забрести в имение могли только французские фуражиры, и я сомневаюсь, что их туда пустили. Егор, так зовут унтер-офицера, свое дело знает, он нам крепко помог в бою с поляками.

– Вот видите, Платон Сергеевич, – улыбнулся Паскевич. – Стоит подумать, и решение найдено.

– Мне дадут отпуск для устройства семейных дел?

– Посреди войны? – хмыкнул генерал. – Да и как вы собираетесь ехать? Вдвоем с денщиком? Дороги неспокойны, легко можно нарваться на отступающих французов или шайку дезертиров. Поэтому мой приказ. Берете свой летучий отряд и выдвигаетесь к западу от Смоленска. Задача – обнаружить возможное передвижение войск неприятеля к Красному. Если вы по пути заглянете в Залесье, чтобы переночевать и пополнить запасы провианта, так это обычное дело, – Паскевич подмигнул мне. – Сроку вам – неделя. К сражению вы, конечно, не успеете, но не думаю, что кто-то осмелится упрекнуть Георгиевского кавалера в том, что он от него уклонился.

– Благодарю, вас, ваше превосходительство! – я прижал руку к груди.

– Оставьте, Платон Сергеевич! – сморщился он. – Ваша история растрогала меня до глубины души. И не только меня. Посреди крови и огня, тысяч смертей обрести родное дитя… Меня офицеры не поймут, если откажу вам в участии. И, да. Чтобы не заплутали и не угодили случайно к французам, дам вам проводника. Интересная история с ним. Казаки сегодня задержали в одной из деревень странного человека. Назвался смоленским купцом Артюхиным. Рассказал, что сбежал от французов, уведя перед тем у них коня вместе с снаряжением. Конь у него и вправду добрый, есть палаш и пистолеты. Как сказал купец, он искал встречи с русской армией. Казаки привели его ко мне, я допросил. Бумаги справные, сам горит желанием помочь. Говорил, что настрадался от супостатов, зверствовали они в Смоленске. Уверяет, что знает все дороги вокруг города и в отдалении от него. До войны ездил по имениям, скупая у помещиков хлеб и скот. Я пришлю его к вам, полагаю, пригодится.

– Благодарю вас, ваше превосходительство, – еще раз поклонился я.

– Удачи вам, Платон Сергеевич!

Прибыв в полк, я доложил о разговоре с Паскевичем Спешневу.

– Замечательный у нас командир! – сказал он, выслушав. – Не каждый такое бы разрешил. Кого возьмешь с собой?

– Только офицеров своего батальона. Тех, кто сам вызовется. Неволить не буду – дело, считай, личное.

– Это тебе так представляется, – улыбнулся Семен.

В его правоте убедился в батальоне. Офицеры, как один, вызвались участвовать в необычном рейде. Я даже растрогался. Подумав, отобрал тех, с кем некогда выходил к Смоленску. Из артиллеристов – Кухарева и его людей. Ефиму будет приятно встретиться с оставшимся в имении Егором и другими знакомцами. Если те, конечно, уцелели. Будем надеяться, что это так.

Раздав приказания, я отправился в свой шалаш. Мари уже спала, прикрытая полушубком. Я осторожно прилег рядом. Она зашевелилась и подкатилась мне под бочок. Я обнял девочку. Она уткнулась мне под мышку и засопела. Меня накрыла волна счастья. Так хорошо мне не было со дня появления в этом мире. Душа пела. Я привык к крови и смерти – даже там, в своем мире. Утверждение о том, что у каждого врача или фельдшера есть личное кладбище, не выдумка. А у тех, кто работает в скорой помощи, оно больше вдвойне. Решения приходится принимать быстро, а медик – человек, поэтому ошибается. С этим или нужно жить, и тогда душа черствеет, или принимать близко к сердцу, тогда готовься стать пациентом кардиологии. В этом мире мое личное кладбище выросло на порядок. Жалею ли я том? Нисколько. В моей деревне жил ветеран Великой Отечественной войны. Как-то сдуру, пацаном, я спросил: приходилось ли ему убивать людей? «Да, убивал! – зло ответил старик. – А пусть не лезут!» И выматерился. Его правоту в полной мере я осознал здесь. На войне не убивают людей, здесь уничтожают врагов. Я утратил чувство жалости, душа моя иссохла и окаменела. И вот сейчас над ней будто пролился весенний дождь. Было радостно, как в далеком детстве, когда ты, набегавшись и накупавшись, падаешь в свою постель и засыпаешь с улыбкой на губах, потому что завтра будет такой же прекрасный день. В детстве этому веришь.