Орел и Ворон - Калинин Даниил Сергеевич

– Живой, как видишь. Сам как?

Я попытался улыбнуться, но по лицу Джока понял, что вышло не очень. Впрочем, приглядевшись, я понял, что взгляд друга устремлен куда-то вправо – но прежде, чем я бы проследил его направление, Джок оглушительно завопил:

– Испанцы дрогнули!

От неожиданности я чуть пистоль не выронил…

Но действительно, за спинами сражающихся впереди я разглядел, как пятится конница Альбрехта. А по центру начали отход непобедимые испанские терции эрцгерцога!

…Я выпустил вдогонку врагу две пули, после чего устало протер кровь с лица и обессиленно распластался на холке жеребца. Руки налились свинцом, глаза начали слипаться; мне нестерпимо захотелось спать…

– Себастьян! – кто-то трясет меня за плечо.

Ну кому еще я понадобился?! Могу я хоть секунду отдохнуть после битвы?

Однако озвучить свои возмущения я не успел, как не успел и отмахнуться свисающей к земле рукой. Кто-то снова требовательно потряс меня за плечо:

– Себастьян! Я знаю, что ты не спишь! Не притворяйся!

Виктория?!

Я открыл глаза. Хотел подняться, но не смог. Рука свисает с кровати, а тело очень сильно затекло.

– Фон Ронин, ты неисправим!

Девушка мягко улыбнулась, склонившись ко мне; ее вьющиеся волосы водопадом спадают на высокую грудь, волнующе поднимающуюся при каждом вздохе красавицы… Я невольно залюбовался ею, в то время как тело стало понемногу обретать чувствительность.

– Нет, нет, нет! Даже не думай!

Фройляйн Айхен верно угадала мои мысли, не удержавшись от игривой улыбки:

– Я тебя очень хорошо знаю. По глазам видно, когда ты хочешь напасть, хищник лесной!

– Я не виноват, что ты безнадежно прекрасна, дорогая. Это сильнее меня.

Руки сами собой легли на осиную талию возлюбленной.

– А я сильнее этого!

Виктория решительно шлепнула по моим ладоням, наградив наигранно негодующим взглядом. Впрочем, веселые огоньки в ее глазах выдают девушку с головой!

– Ты уже забыл? Нам сегодня ехать.

С такими снами забудешь обо всем…

Я глубоко вздохнул.

Виктория настояла на том, чтобы проводить меня, а потому в Бремен мы приехали вместе. Видит Бог, этот путь был чудесным! Мы наслаждались вкусом вина и выдержанных сыров, сладкими поцелуями, от множества которых болели губы – и обществом друг друга, особенно желанным в преддверии будущего расставания… И потому дорога пролетела неоправданно быстро. Причем каждый день пути, приближающий расставание, обострял наши чувства и эмоции, оголяя душу и отпечатывая в памяти каждый миг близости! А теперь сердце мое рвет на куски, хоть я и стараюсь не подавать вида.

Уже сегодня ночью мой корабль отплывает в Швецию…

– Может, не стоит тебе ехать в порт? – я поцеловал щиколотку красавицы.

– Ты думаешь, я проделала такой путь ради того, чтобы на последнем шаге отступить? Себастьян, скажи честно, ты хочешь умереть именно от моей руки?!

Виктория напускно грозно прищурилась, и это выглядит так комично, что я невольно рассмеялся.

– Это было бы прекрасно! А еще прекраснее умереть глубоким стариком раньше тебя.

– Почему раньше? – девушка удивленно посмотрела на меня.

– Во-первых, я бы все равно не пережил твою потерю. А во-вторых, я бы разузнал, как там все, – я показал пальцем в потолок, – и встретил бы тебя достойно!

– Это самая милая и самая странная вещь, которую я когда-либо слышала!

Красавица накрыла мои губы жарким поцелуем, на который я тотчас поспешно ответил, крепко обхватив стан возлюбленной, привлекая ее к себе.

В этот раз Виктория уже не сопротивлялась…

– Может, тебе все-таки стоит остаться, фон Ронин? Ты никому ничем не обязан.

Уютно замерев на правой половине кровати, тесно прижавшись к моему боку, Виктория озвучила те слова, кои не могла не озвучить. При этом посмотрев на меня с той щемящей сердце нежностью, какую только может подарить отчаянно влюбленная женщина…

И мое сердце, конечно же, вновь защемило, стиснуло в груди. Может, действительно, бросить все?!

И стать нахлебником у отца Виктории? Чтобы тот мог хвастаться, что допустил до руки дочери голозадого дворянина, нищеброда наемника, ничего не добившегося в этой жизни? Моя любимая фройляйн может этого не видеть и не понимать, но ее отец отнюдь не рад моему присутствию в их семье, терпя меня ради дочери. И никакой дворянский титул его не прельщает…

Ну уж нет! Царь московитов обещает щедрую плату за службу, и, прибавив ее к уже имеющимся накоплениям, я смогу не только сыграть достойную возлюбленной свадьбу, но и открыть собственное дело без подачек ее отца!

Вдохновившись последними мыслями, я уверенно ответил:

– Нет, я не могу остаться, птичка моя. Но торжественно клянусь, – я приложил руку к сердцу, – что это будет последняя поездка. А после я буду полностью в твоей власти! Обещаю, что прокачу тебя на спине сразу, как мы увидимся после разлуки.

– На глазах у всех?

– На глазах у всех. – Я поцеловал ее в краешек губ.

В ответ же маленький кулачок фройляйн Айхен уперся мне в грудь.

– Только попробуй погибнуть! Я лично найду Пражского колдуна, оживлю тебя – и снова убью!

– Ни в коем случае, дорогая! Мы ведь еще столько всего не видели и не сделали!

Девушка кивнула в ответ, как-то вымученно улыбнулась… А потом в глазах ее блеснули слезы, выдавая истинные чувства, и, сердито нахмурившись, Вики отвернулась к окну.

Я было потянулся к ней, но руки мои налились свинцовой, неподъемной тяжестью. Я было дернулся к девушке, находящейся столь рядом – но ставшей вдруг такой недостижимой! – и ничего не получилось.

Тогда я рванулся к любимой изо всех сил – и проснулся…

Еще темно. Но бодрствующий сотник, прижав палец к губам, дернул меня за руку. Лицо его оказалось совсем близко… Как и обнаженная сабля! Вид у моего спутника на редкость встревоженный, и, поняв это, я окончательно пришел в себя, легонько сжав руку стрельца в ответ. Если Тимофей призывает к молчанию, то явно неспроста!

Оглянувшись по сторонам, обратил внимание, что товарищ мой старательно затушил и разведенный в неглубокой ямке костерок – даже угли не мерцают. Однако… Что же так всполошило стрельца?

Стараясь не шуметь, я достал из-под седла, служащего мне в дороге подушкой, пистоль и нашарил рукоять меча. При случае смогу стрельнуть и в темноте, на звук, тем более что не ослепленные светом костра глаза более-менее видят и в ночи…

Треск веток, явственно выдающий чужое движение, послышался на относительном удалении – и все равно заставил меня зябко передернуть плечами. Возможная близкая опасность вкупе с окружающих нас мраком и какой-то неестественной, мертвой тишиной, в которой столь отчетливо раздается треск веток… Убойное сочетание, пробуждающее даже потаенные, совершенно детские страхи перед мистическим!

К слову, непотревоженный ночной лес живет своей жизнью, издавая множество звуков: он вздыхает и говорит с миром криком ночных птиц, шелестом листьев в кронах деревьев, шуршанием грызунов… Но, заметив чужака или чужаков, он замирает в ожидании, тревожно затихая… А значит, треск веток не связан с косулей, лосем или кабаном, ни даже с местным «хозяином»-медведем! Нет, неподалеку от нас по какой-то причине продирается в ночи сквозь дубраву гораздо более опасный хищник.

Человек.

Обеспокоенно фыркнула Стрекоза, заставив меня вздрогнуть, – лошади могут выдать нас! И что тогда? Кто этот незнакомец, блуждающий по чаще, – или незнакомцы?! Спасающиеся от лисовчиков простые жители, как те бедные женщины, чьи защитники сгинули и коих мы вчера спасли?!

Или же враги, тати – неважно, какого роду и племени?!

Нам повезло: судя по удаляющемуся, пусть и чересчур частому треску веток, незнакомцы или не услышали мою кобылу, или решили не искать в ночи приключений. Облегченно выдохнув, я сел на развернутый плащ, но пистолет решил пока не убирать. Рядом на мое импровизированное ложе опустился и стрелец.

– Не знаю, кто там был, немец, но хорошо, что на нас не вышли.