Леонид. Время исканий (СИ) - Коллингвуд Виктор

Заведующий Управделами, наш бесстрастный распределитель номенклатурных благ, оторвался от бумаг, внимательно глядя на меня поверх очков. В его глазах не было ни подобострастия, ни желания помочь — скорее укоризна в стиле «Брут, и ты туда же?»

— Леонид Ильич, — произнес он своим скрипучим, канцелярским голосом, — рад бы, но не могу. Вот, извольте!

Он с важным видом открыл массивный гроссбух, лежавший у него на столе.

— Посудите сами. — Он начал водить пальцем по строчкам. — Госдача на Холодной речке пока достраивается. Дача в Мюссере занята, сами понимаете, кем. Санаторий ЦИК «Амра» забит под завязку, там вся верхушка украинского ЦК отдыхает. В военном санатории, — он бросил на меня быстрый, понимающий взгляд, — товарищ Тухачевский со всем своим штабом расположился, маневры осенние планирует. В «Гагрипше» и «Ривьере» нет ни одного свободного номера. Ведь самый пик, бархатный сезон! Все едут, решительно все! Леонид Ильич, дорогой мой! На такие места, да на такое-то время, нужно за полгода записываться, а то и за год!

Он закрыл свою книгу судеб с тихим, удовлетворенным хлопком. В его словах не было прямого отказа, но была холодная, непробиваемая стена бюрократической логики. Я вышел из его кабинета, чувствуя, как щеки горят от унижения. Вот, здрасте пожалуйста. Обладая колоссальной властью над целыми отраслями оборонной промышленности, я совершенно бессилен в простом, казалось бы, вопросе — достать путевку для беременной жены. То, что в 21 веке решилось бы простым переводом денежной суммы (хоть, надо признать, весьма значительной) здесь могло вообще не решиться никак. И все потому, что молод еще! В этой сложной, многоуровневой иерархии власти и привилегий я, как оказалось, еще не достиг той высоты, с которой можно было решать такие вопросы одним щелчком пальцев.

Вернувшись в свой кабинет на Старой площади, я в бессильной ярости мерил шагами ковровую дорожку. Ситуация была абсурдной и унизительной. Дать Лиде обещание, а потом прийти и сказать, что ничего не получилось, что «все места заняты»? После утренней сцены это было бы равносильно катастрофе. Нужно было что-то делать, искать обходной путь, там, где не работала официальная иерархия.

И тут в голове, как спасительная вспышка, возникло одно имя. Микоян. Хитроумный Анастас Иванович, с его безграничными возможностями в мире снабжения. Если кто и мог решить этот вопрос, то только он. И пусть «за брата» он уже рассчитался, но сотрудничество у нас получилось взаимовыгодным. Отдам потом долг.

Рука сама потянулась к «вертушке». Несколько долгих гудков, и в трубке раздался знакомый, чуть с ленцой, голос с характерным армянским акцентом.

— Слушаю, Анастас.

— Анастас Иванович, добрый день. Брежнев. Извини, что отрываю, но у меня дело чрезвычайной важности. Исключительно личного характера.

— Что случилось, Леня, дорогой? — его тон мгновенно стал теплым и участливым.

— Помощь твоя нужна. Лидия Николаевна в положении. Врачи настоятельно рекомендуют ей покой, юг, море. Я сунулся к Самсонову за путевкой в Гагры, а у него, сам понимаешь, все занято на год вперед.

На том конце провода на мгновение повисла тишина. Я почти физически ощущал, как Микоян взвешивает ситуацию, оценивая и мою просьбу, и открывающиеся для него возможности.

— Леня, дорогой, — наконец сказал он, и в его голосе прозвучали нотки искреннего, почти отеческого укора. — Почему ты сразу мне не позвонил? Зачем тебе этот старый бюрократ Самсонов? Для такого дела и для такого человека у Наркомснаба всегда найдется самый лучший уголок.

Я почувствовал, как гора свалилась с плеч.

— Послушай меня, — продолжал он своим деловитым, не терпящим возражений тоном — Считай, что вопрос решен. Забудь про эти общие санатории. Шум, суета, разные начальники снуют туда-сюда — ну зачем тебе это? Твоей жене нужен покой. Есть у нас в Гагре, на территории нашего санатория, отдельный, небольшой домик-дача. Тишина, свой кусочек пляжа, отдельный вход. И спецпитание, конечно, в нашем санатории питание лучше всех, лучшее, что есть в Союзе! Не зря мы — Наркомснаб!

— Анастас Иванович, я не знаю, как тебя и благодарить…

— Брось, — он тепло рассмеялся. — Отдыхай, Леонид, набирайся сил. Вы оба мне нужны — здоровые и сильные. И поздравляю с будущим наследником! Великое дело! Жду тебя завтра у себя, оформим все бумаги.

Я медленно положил трубку. Вопрос был решен. Одним звонком, в обход всех официальных очередей и статусов. Микоян не просто помог. Он оказал мне бесценную услугу, продемонстрировав силу своей «империи снабжения» и еще крепче привязав меня к себе узами неформального, но куда более прочного, чем любой приказ, союза.

Сборы были короткими и радостными. Лида, узнав, что мы едем не просто в санаторий, а на отдельную дачу, буквально расцвела. Пропала ее утренняя нервозность, вернулся блеск в глазах. Она порхала по квартире, собирая в большой фибровый чемодан летние платья, книги и какие-то особенные, известные только ей женские мелочи, необходимые для долгого путешествия. Впервые за многие месяцы наш дом наполнился не напряженной тишиной, а атмосферой счастливого, предпраздничного возбуждения.

На Казанском вокзале нас провожал специальный помощник из аппарата Микояна, который уладил все формальности с билетами и багажом. Поезд «Москва-Сочи» — не обычный, а скорый, — стоял у перрона, сверкая свежей краской. Наш вагон был «мягким», как тогда называли СВ, и его коридор, застеленный красной ковровой дорожкой, и отделанное полированным деревом купе казались островком роскоши и покоя.

Проводник, увидев наши билеты и сопроводительные документы, засуетился, принес в купе стаканы в начищенных до блеска мельхиоровых подстаканниках и заварил ароматный, еще довоенного качества, чай. Когда поезд, плавно дернув, тронулся, и за окном поплыли московские окраины, Лида счастливо вздохнула и прижалась к моему плечу.

— Как же хорошо, Леня, — прошептала она. — Просто ехать. Вместе.

Мы долго сидели так, почти не разговаривая, глядя, как городские пейзажи сменяются лесами и полями. Стук колес убаюкивал, и впервые за долгое время я почувствовал, как отпускает тугая пружина внутреннего напряжения. Не было ни совещаний, ни докладных, ни врагов, ни союзников. Была только эта тихая, уютная комната на колесах, уносящая нас на юг, и любимая женщина рядом.

Ночью, когда Лида, утомленная волнениями последних дней, уже спала, укрытая тяжелым шерстяным одеялом, я вышел в пустой, чуть покачивающийся коридор. За окном, в глубокой, бархатной тьме, проносились редкие огоньки полустанков, поля, темные силуэты лесов. Я стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, и думал. О том, как стремительно, почти неправдоподобно изменилась моя жизнь. Всего несколько лет назад — студент, живущий впроголодь в общей комнате. Сегодня — человек, решающий судьбы оборонной промышленности и едущий в отпуск по личному звонку члена Политбюро.

Но главные мысли были не об этом. Они были о той, что спала сейчас в купе, и о той новой, еще не рожденной жизни, которую она носила под сердцем. Что это значило для меня, «человека из будущего»? Это было не просто счастье, не просто радость отцовства. Это был мощный, несокрушимый якорь, который навсегда, намертво привязывал меня к этой чужой, но уже ставшей моей, реальности. Теперь я нес ответственность не только за далекое будущее огромной страны, не только за абстрактные идеи. Я нес прямую, личную ответственность за конкретную, маленькую жизнь, которую я должен был защитить. Защитить от грядущей, неизбежной войны, от голода, от ужасов, о которых никто, кроме меня, еще даже не догадывался. И эта ответственность была тяжелее и реальнее всех моих государственных постов.

Гагры встретили нас волной теплого, влажного воздуха, напоенного густым ароматом кипарисов, магнолий и соли. После пыльной, деловой Москвы этот мир казался почти нереальным. Ярко-синее море, слепящее солнце, сочная, буйная зелень, белые дворцы санаториев, цепляющиеся за склоны гор, все это ошеломляло, погружая в атмосферу беззаботной, почти райской жизни.