Иллюзия реальности (СИ) - Григоров Сергей Львович

— Да ладно тебе. Я все их поуничтожала несмотря на то, что они множились, как кролики, при каждом упоминании. Пришлось пропустить малую часть сигналов о моем появлении в разделе случайных сбоев аппаратуры. Никто их не выковыряет оттуда даже при сильном желании.

— Эх, Варька, с огнем играешь…

— Ну-ну. У меня-то все схвачено. А вот вы с моим доигрались. До ручки.

Давно она вертелась, словно уж на сковородке, готовясь задать очень важный с ее точки зрения вопрос. И, наконец, выпалила:

— Почему ты мне ничего не говорил про моего?

— Что — не говорил?

— Ну, про то, что он мне изменял.

Олмир промолчал, с укоризной глядя на нее.

— Этот вопрос я задам и Ленке, и твоей. Юрка, этого чурбана недоделанного, я тоже попытаю — не волнуйся. Все вы у меня там будете. Но вначале я спрашиваю у тебя: почему? Почему даже не намекнул?

— Я отвечу за всех, — тихо сказал Олмир, усаживаясь на краешек дивана. — Садись, нечего маячить. У меня такое ощущение, что ты вот-вот упадешь.

— Наконец-то дождалась приглашения, — привычно проворчала Барбара, прилаживаясь на противоположный край огромного дивана. В королевском дворце вся мебель была больших размеров. — Ну, давай, я жду.

— Ты обижаешься, почему мы не раскрывали тебе глаза на поведение Вана? Но представь себе, как бы выглядел, например, я, если б стал рассказывать тебе про своего друга подобные вещи. Представила?

Барбара раскрыла рот, но промолчала. Навернулись слезы на глаза и мгновенно высохли. Успела уже отжалеть себя?

— По той же причине все наши тебе ничего не говорили. Понятно? Можешь выговаривать нам все, что хочешь. По-иному мы не могли поступить. Поверь: я много раз вразумлял Серого. Жора как-то даже силу грозил применить. Но тебе сказать мы не могли.

— Неужто никогда не хихикали по моему адресу? Ни в жисть не поверю!

Промолчав, Олмир продолжил:

— Я не помню, чтобы кто-нибудь из наших когда-нибудь начал бы перемывать тебе с Ваном косточки. И сам я старался как можно меньше говорить о ваших отношениях. Но иногда размышлял, почему я веду себя таким образом.

— Ну, и почему?

— У нас не было тайн друг от друга, пока мы тихо-мирно жили в Кокрошевском интернате. Помнишь? Однако после того как взорвали нашу школу и мы оказались в сельве, наши отношения стали иными. Не такими открытыми, не такими доверительными. Постоянно кружили вокруг нас чужие люди. Да еще эти нескончаемые политические хороводы… В общем, мы удалились друг от друга и приобрели много того, что желательно скрывать.

— Ольк, в интернате мы же были совсем маленькими…

Они долго сидели, нахохлившись, прижавшись каждый к своей боковушке, и бездумно разглядывали узоры диванной обивки.

Однако ж сильно оскорбила Барбару неверность Вана, рассуждал Олмир. Обидела до глубины души. Принимая во внимание ее взрывной характер и всегдашнюю нацеленность на «быть лучше всех» вкупе с теперешним подавленным состоянием, надо сделать вывод, что не сразу рванулась она сюда выкладывать свое негодование. Вероятно, сидела в своем Дуате, пока не привела чувства и мысли в порядок. Наревелась, поди, вдосталь. Набуянилась. А потом по обыкновению составила план действий, сдвинуть с выполнения которого ее будет почти невозможно.

— Ты кому-нибудь еще показывала… этот свой фильм?

— Нет. Тебе первому. Никому еще ничего не говорила. Сам понимаешь — хвалиться-то нечем. И радоваться, как ни поверни, тоже нечему.

Так, даже Адольф Мирков пока ничего не знает о душевной бури его дочери. Значит, остается еще маленький шанс отговорить ее от необратимых действий. Когда в разрешение сложившейся ситуации будет вовлечено много людей, пространство для маневра, поиска компромисса будет резко сужено: и Барбара, и Ван будут озабочены в первую очередь тем, чтобы сохранить лицо.

То, что Барбара со своим горем побежала не к отцу, а к нему, Олмиру казалось естественным. Они были свои. Интернатовские, — он, Синди, Седой, Варя, Юра, Лена. Чуть-чуть в стороне Алик и Джулия, но тоже свои. Сейчас, конечно, в их круг вошел также маленький Олми. И только где-то на далекой окраине сознания находились все остальные люди, включая даже их родителей, Кокрошу, Лоркаса с четой Винтеров, профессора Макгорна и его Миску и всех-всех прочих.

— Что ты решила? — спросил Олмир стараясь, чтобы голос его звучал ровно, без лишних, совсем ненужных сейчас эмоциональных оттенков.

— Решила, — вздохнула Барбара, — развестись. Не получится у меня жить с ним. Не смогу я. Нет ему веры. Предатель он!

— Не, не предатель. Просто такой человек.

— Нет, предатель!

Поскольку Олмир молчал, она добавила:

— Ты же знаешь меня: либо все, либо ничего! Не смогу я с ним жить, все время подозревая и лукавя.

— Варя, жизнь длинна. Очень длинна и полна самыми разными событиями. Порой обстоятельства выше нас, и бывает очень стыдно за минутное малодушие, за скверный необдуманный поступок. И поскольку не известно, что ждет впереди, следует остерегаться поспешных необратимых действий…

— Не кроши батон!

— … вы с Ваном прекрасная пара…

— Не моего полета он птица!

— … я понимаю, тобой движет обида. Он сильно оскорбил тебя, надругался над твоими чувствами. Но неужели, даже если не получится когда-нибудь потом простить, нельзя будет ну… подзабыть, не обращать внимания?

— Ольк, я все основательно обдумала и пришла к единственно правильному решению. Он герой не моего романа. Он всю жизнь только путается у меня под ногами. Мешает.

— Расцени его поведение как результат стихийно сложившихся обстоятельств. Ну не повезло ему в жизни — рано начал половую жизнь. Не виноват он.

— Конечно же ему не повезло — потерять такую женщину, как я!

После длинной насыщенной паузы Олмир спросил:

— Седой знает о твоем решении?

— Мой-то? Знает, паршивец. Выдала я ему перед тем, как к тебе податься.

Так, коли ей удалось нейтрализовать компьютерные системы звездолета, большого скандала она не поднимала. Получается, что разговаривала она с Ваном не в состоянии аффекта, а довольно спокойно. Можно, наверное, даже сказать: приватно…

— Ты два раза бывала на «Элеоноре»!

— Да хоть двадцать два — что с того? — спокойно ответила Барбара. Помолчав, добавила: — В первый раз, как увидела все это безобразие, у меня пропал голос. Раскрывала рот, как рыба, а не получалось издать ни звука. Поэтому я ушла к себе, в Дуат. Поразмыслила как следует, пришла в себя. И во второй раз выдала своему по полной. Видел бы ты, какое жалкое зрелище представлял твой дружок!

Через некоторое время Барбара дала понять, что вся острота ее мысли при ней:

— Однако тебе действительно не позавидуешь: все вычисляешь, анализируешь. Только все не о том, что нужно. Ну, определил, что я два раза была на звездолете — и что с того? Лучше думай о том, как побыстрее оформить наш развод. Само собой разумеется, что он должен лишиться герцогского титула и всех должностей в моем Доме. Отныне для всех подданных моего герцогства он будет презираемым изгоем.

— Ну-ну, Варя, — с укоризной сказал Олмир.

— Иначе нельзя. Только так: презираемый изгой!

— Нет!

— Ты что, скандала хочешь? Уж я те устрою райскую жизнь — будь спок! Повыщипываю перышки. Поиграю на нервах — ты ведь знаешь, сколько удовольствия мне доставляет борьба за торжество справедливости. Союзники мои, думаю, тоже не подкачают. У меня много их появится, вольных и невольных. Твоя мамашка…

Олмир вскочил и нервно заходил по кабинету. Действительно, его мать, Элеонора Ремитская, поддержит Барбару, чтобы самой поставить вопрос о разводе. Как поведет в этой ситуации отец, непредсказуемо… Смутные времена могут наступить на Ремите.

Барбара уселась на диване по-царски.

— В общем, выбор за тобой: либо тихо-мирно устраиваешь наш развод на моих условиях, либо… поднимаешь лапки, капитулируя также на моих условиях.

— Варя, поосторожнее.

— Ольк, мне некуда отступать. Но хотелось бы, конечно, побыстрее завершить формальности. Как говорится, перевернуть страницу жизни. Отвлечься. Месенн…