Азовский гамбит (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

– Какое там, – пробубнил в нос писарь. – Поет как тетерев на току.

В этот момент служилый поднял глаза и, увидев, что в подземелье спустился царь, страшно побледнел и попытался вскочить, едва не расплескав чернила из небольшой вапницы. [36]

– Прости, великий государь! – поклонился он в пояс, сорвав с головы шапку.

– Не дергайся, – поспешил успокоить я служивого. – Приставили тебя к делу, вот и занимайся!

– Слушаюсь!

– Пришел, ирод! – просипел сверху узник.

– Ты же ко мне не идешь? – пожал я плечами. – Вот и пришлось ноги бить.

– Все скоморошничаешь? – сплюнул Салтыков.

– Да нет, это ты у нас шутник, а я так погулять вышел, – отмахнулся я и стал просматривать допросные листы.

Как оказалось, писарь не врал. Попавший в узилище московский дворянин и не думал отпираться или что-нибудь скрывать. Напротив, он сразу же признался в злоумышлении против меня и моей семьи, а так же в том что подобные планы в той или иной степени поддерживает вся боярская верхушка. Все это сопровождалось безудержной руганью и обвинениями вашего покорного слуги и его ближников во всех смертных грехах, от ереси до сластолюбия.

Вообще, народ сейчас, что называется, безбашенный и стесняться в выражениях не привык. Даже простолюдины, угодив в Земский приказ, как правило, не спешат каяться, а напротив, так и сыплют поносными словами на всех, начиная с задержавших их ярыг, до ведущих допрос подьячих и палача.

А если в разработку нынешних правоохранителей угодил «служилый человек по отечеству» то и вовсе шум будет такой, хоть святых выноси.

– Стало быть, и патриарх с вами? – вопросительно посмотрел я на Салтыкова.

– Все тебя, христопродавца ненавидят, – лихорадочно блестя глазами, подтвердил Мишка. – Всем ты поперек горла. Даже те, кто твою сторону по первости держали и те одумались!

– Ты понимаешь, сукин сын, что этими своими словами, всю свою родню под монастырь подвел? Хотя, какой монастырь, тут хорошо, если просто плахой, а не колом пахнет!

– Кто от царя Ирода пострадает, все будут в Царстве небесном!

– Ну, тебе-то клятвопреступнику никакого рая не видать, – хмыкнул я в ответ, после чего повернулся к Михальскому. – Что думаешь?

– Если он говорит правду, ты вы и ваша семья в большой опасности!

– А если это оговор?

– Но какой в этом смысл?

– Очень простой. Если я начну репрессии против всех старых родов сразу, это заставит их объединиться против меня.

– А если они уже это сделали?

– Тогда храни нас господь, ибо никакой иной надежды не остается.

– Кроме нас – ваших верных слуг.

– Да-да, а также наемников, стрельцов и немцев из Иноземной слободы.

– Может быть, – немного помявшись, спросил бывший лисовчик, – вам не стоит собирать теперь Земский собор?

– Это еще почему?

– Но ведь тогда в Москву соберется шляхта со всей страны. Это ведь тысячи опытных воинов. Если ваши магнаты сумеют привлечь их на свою сторону, мы можем и не устоять.

– Ты думаешь, это возможно?

– На сеймах в Речи Посполитой такое случается нередко.

– Это так, только там среди делегатов нет ни горожан, ни крестьян. Хотя ты прав, кое какие меры предосторожности не помешают. Скажи, кто-нибудь знает о поимке Салтыкова?

– Нет. Мы взяли его, когда он пытался выбраться из Москвы. Все его люди убиты, а трупы их спрятаны.

– А твои надежны?

– Государь, вы могли бы не спрашивать об этом.

– Хорошо. Пусть все будет как есть, а мы с тобой сейчас отправимся к Грамотину. Интересно будет узнать, до чего докопался он.

– Ваше величество, – задержал меня Михальский. – Дело в том, что есть еще одно обстоятельство, о котором вам необходимо знать.

– Да ты сегодня просто полон сюрпризов. Ладно, рассказывай.

– Если позволите, не здесь.

Оказавшись снаружи, после смрада и духоты мрачного пыточного подвала, я с удовольствием втянул ноздрями свежий воздух. В какой-то момент даже чуть не закружилась голова, и я остановился на крыльце, опершись на резные перильца. Сзади послышались шаги.

– Вы помните этого человека, государь? – спросил Корнилий.

– Рожа вроде знакомая, – отозвался я, оглянувшись на чернобородого худого мужика.

– Батюшка, – грохнулся тот на колени. – Нешто ты не признаешь вернейшего своего холопа, увечным ставшего на твоей службе?! Живота ради твоей царской милости не жалевшего…

– Кто таков?! – строго прервал я столь некстати раскрывшийся фонтан красноречия.

– Семен я, стрелец бывший Стремянного полка…

– Ты вора Телятевского нашел, а вместе с ним венец царский?

– Я, кормилец!

– Помню. Здесь как оказался?

– Слово и дело за мной государево!

– Ишь как. Ну, рассказывай.

– Слушаю, царь батюшка! Только… что рассказывать-то?

– Не понял?!

– Ваше величество, – поспешил вмешаться Михальский. – Если позволите, я поведаю все что удалось выяснить у этого человека.

– Все страньше и страньше. Ну ладно, поведай.

– Во время бунта этот человек пристал к разбойникам, грабивших сначала Замоскворечье, а потом добравшихся и до центра столицы и даже пытавшихся ворваться в Китай-город.

– Ничего себе!

– Помилуй, государь! – завыл чернобородый, стуча головой по дощатому настилу.

– Будучи, несмотря на свое увечье, воинским человеком он выдвинулся среди прочих воров и даже стал подручным атамана Харламова и собственными ушами слышал, как тот получал письма от некоего дьяка из Серпухова.

– Слышал, – подтвердил Семен.

– Более того, отправлял тому ответные послания.

– И это было!

– И кто же это? – холодея от бешенства, спросил я.

– Имен не называлось, но…Разве в Серпухове было много дьяков?

– Ты хочешь, сказать, что это…

– Я не знаю, ваше величество, кто был это изменник, но совершенно точно уверен, что Грамотин приказал казнить этого стрельца, едва услышав название города.

– А вот это, уже серьезно!

Варшава встретила посольство Рюмина неприветливо. В столицу Речи Посполитой со всех сторон съезжались делегаты на предстоящий сейм. С каждым следовала немалая свита из слуг и домочадцев. Следом за ними потянулись прочие шляхтичи, одни состоятельные, а иные по большей части нищие, но от того не менее воинственные и гонористые. И всем этим людям вне зависимости от происхождения и количества денег требовалось где-то разместиться, отчего цены на сдаваемое жилье разом взлетели до небес.

Все корчмы, трактиры и прочие места оказались переполнены этой публикой. На кухнях, где с утра до вечера суетились повара, все время жарились, пеклись и варились свиные и телячьи туши, множество птицы от домашних пулярок и каплунов до диких фазанов и перепелок. А также различные пироги с мясом, кислой капустой, грибами и еще бог весть с чем, а к ним в придачу, чтобы ясновельможные паны, не приведи господь, не подавились, разливанное море пива, различных вин, но более всего водки.

И все это каждый день съедалось и выпивалось, а на следующий начиналось сызнова.

– А еще говорят, что это москали пьяницы, – криво усмехнулся Рюмин, наблюдая из своего угла за непрекращающимся кутежом и прислушиваясь к разговорам разгоряченных посетителей.

В отличие от прочих членов посольства, Клим при прогулках по городу всегда переодевался в немецкое платье и оттого не слишком бросался в глаза и теперь мог без помех наблюдать за местными жителями, что и делал в последние несколько ней, пока дожидался аудиенции у короля.

– А я говорю вам, – надрывался дородный пан с пышными усами на лице и изрядной лысиной на голове, – что нам никак нельзя идти на мир с басурманами!

– Браво, пан Адам! – горячо поддержали его собутыльники.

– И уж подавно нам не следует отказываться от Дунайских княжеств, а также выплачивать султану Осману контрибуцию!

– Так, пан Криницкий! Пусть их холера заберет!

– И как бы ни хотел этого наш добрый король Сигизмунд, мы не позволим заключить ему столь похабный мир!