Последний Герой. Том 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Фамилия, имя и отчество были прекрасно мне знакомы. Домашний адрес тоже.

— Это точно? Ты не ошибся, Коля? — медленно, словно через силу, выдавил я.

— Точно. Егоров был его человеком, — уверенно подтвердил Шульгин, внимательно глядя на меня.

Я тяжело опустился в кресло. На секунду даже показалось, что воздуха в кабинете стало меньше, что стены сомкнулись вокруг меня.

— Макс, ты как? — осторожно спросил Шульгин, видя моё состояние.

— Нормально, — ответил я, стараясь сохранять самообладание, хотя внутри бушевала уже настоящая буря, готовая вырваться наружу в любой момент.

Шульгин внимательно смотрел на меня, а я, словно машинально, потянулся к своему рюкзаку, который всегда был рядом со мной. В нём негромко звякнул пистолет, словно предчувствуя, что пришло его время.

— Что ты собираешься делать? — спросил Коля встревоженно, чуть напрягаясь.

Я молчал несколько секунд, глядя перед собой пустым взглядом, в котором уже не было ни сомнений, ни колебаний. Потом поднял глаза на него и тихо, глухо, словно из глубины собственной души, ответил:

— Казнить… тварь.

Шульгин удивленно и в то же время встревоженно посмотрел на меня, естественно, не восприняв мои слова всерьез. Мол, метафора, преувеличение. Но я был абсолютно серьезен…

Сегодня ночью я убью его.

Глава 15

Я решил подготовиться к встрече со своим самым злейшим врагом. Раньше главным врагом я считал Валета. Но теперь у меня появился другой, куда более хитрый, коварный и подлый противник. Человек, которого я считал своим. Человек, которому я доверял.

Шульгин уже был в курсе всех моих дел. Я доверял ему полностью. Сам не мог понять, почему. Может, потому, что я хорошо его узнал, и мы успели подружиться. Хотя нет, было тут что-то другое. Как будто я чувствовал в нём что-то большее, чем просто избалованного папенькиного сынка или обычного опера, пусть и неплохого. Был в нем какой-то внутренний стержень, который в последнее время становился все заметнее. Коля был близок мне по духу, хотя на первый взгляд казалось, что мы совсем разные: я — матерый опер, много повидавший на своем веку, он — капризный мажорчик, привыкший получать все блага по первому щелчку пальцев. Было в нем что-то необъяснимо знакомое и близкое, будто я знал его сто лет, и не здесь, а где-то в другой жизни, которая давно прошла и забылась. Но сейчас не время было думать об этом.

И вот теперь этот самый Шульгин отчаянно уговаривал меня взять его с собой. Просил, настаивал — но я отказался категорически. Нет, в этот раз я пойду один, и точка.

Подойдя к старому шкафу, я достал из него древнюю печатную машинку, которую когда-то чуть не выбросили на помойку. Пару недель назад я случайно увидел, как один из следователей волок её к мусорке, как старую рухлядь. Тогда я её и забрал. Это была старая добрая «Ятрань», которую я узнал сразу же, даже не по внешнему виду, а по характерной западающей литере «А». Именно она стояла у меня в кабинете долгие годы, прежде чем её заменили новой, электрической. Электрическую я так и не смог полюбить, а вот эта старая механическая машинка стояла и покрывалась пылью в шкафу всё это время. И теперь, кажется, настал её час.

Я взгромоздил машинку на стол, стер с неё пыль и медленно, даже осторожно вставил листок старой бумаги. Не эту отвратительно белую, офисную бумагу, от которой глаза слепнут. Нет, я взял старый пожелтевший лист, который нашёл в шкафу вместе с машинкой. Лист шершавый, тонкий, с живым запахом бумаги, пыли и давно прошедших лет.

Я задумался, глядя на чистый лист, только на мгновение, а потом осторожно, медленно опустил пальцы на клавиши. Под ними почувствовалось знакомое сопротивление пружин и металла, как будто машинка ожила и проснулась после долгой спячки. Ленту я вставил еще раньше, когда спас машинку от помойки.

Я начал стучать по клавишам, звук ударов разносился по пустому кабинету, отражаясь эхом от стен. Буквы отпечатывались на бумаге чётко и жёстко, каждая — будто выстрел. И с каждым новым ударом по клавишам я чувствовал, что набираюсь сил и решимости. Я писал своё последнее послание к тому, кто стал моим главным врагом.

Машинка громко стучала, буква за буквой ложились на бумагу ровными рядами, западающая литера «А» иногда требовала усиленного удара, и я привычно делал его, но она все равно пропечатывалась плохо, бледно. Звук был почти гипнотический. Строка за строкой — я чувствовал, как прощаюсь со своим прошлым. Прощаюсь с тем человеком, которым был когда-то. Теперь я другой.

Теперь я палач, судья и исполнитель в одном лице. И всё, что останется после меня — эти строчки на старом листе, отпечатанные древней машинкой, слова, от которых я уже не отступлюсь.

Последний удар, последняя точка. Я выдернул листок, проворачивая вал, и внимательно перечитал написанное, ощущая внутри холодную пустоту и твёрдость окончательно принятого решения. Теперь назад пути нет.

Я неспешно выехал на улицу старого коттеджного посёлка, который начал разрастаться ещё в девяностых, застроившись нелепыми двух- и трёхэтажными коробками из белого и красного кирпича. Сейчас здесь мало что изменилось: те же угловатые, неказистые домины с высокими заборами и ржавыми крышами. Но был здесь один дом, который сильно выделялся на фоне всей этой унылой застройки девяностых. Настолько сильно, что я его даже не сразу узнал.

Роскошный особняк высился в центре улицы, как огромный монумент, который среди местных убогих домов смотрелся почти издевательски шикарно. Высокие белоснежные колонны у входа, огромные окна в пол, шикарный бассейн с мерцающей подсветкой — всё это бросало вызов соседским никчёмным коробкам. Здесь явно поработал дорогой дизайнер, и вбухано было столько денег, сколько никаким честным трудом заработать невозможно.

Под рубахой у меня лежал пистолет ИЖ с патроном в стволе. Курок взведён, малейшее нажатие — и раздастся выстрел. Но мне было важно сначала убедиться лично. Я должен был посмотреть ему в глаза, задать один-единственный вопрос, а уже потом…

Только после этого нажать на спуск.

Я легко перемахнул через чугунную ограду с готическими завитками, на ощупь холодную, чуть влажную от ночной росы. Сразу обратил внимание, что на территории не было ни единой камеры видеонаблюдения, что казалось странным для средоточия такой роскоши. Впрочем, это было даже на руку. Я быстро двинулся вперёд, все равно стараясь держаться в тени. Где-то в траве жалобно и монотонно стрекотал сверчок, усиливая ощущение глухой, тревожной ночи. Такая ночь — самое подходящее время для того, чтобы вершить правосудие.

Я подошёл к двери. Она оказалась незапертой — хозяин явно не собирался спать. Тихо вошёл внутрь, сразу оказавшись в просторном, богато обставленном холле с дорогим баром, камином и кожаным диваном.

Палыч сидел на диване, расслабленно откинувшись и сжимая в руке бокал с каким-то дорогим пойлом. Над камином тихо шелестел телевизор, транслируя очередную безвкусную телепередачу, за ходом которой, кажется, он даже не следил. Сидел, будто ждал меня.

Увидев меня, он не вздрогнул, не вскочил в панике. Просто медленно поднял глаза, слегка удивившись моему появлению:

— Макс? Ты? А… чего не предупредил? Не позвонил заранее? Случилось что-то?

— Случилось, — ледяным голосом проговорил я, не сводя с него тяжёлого взгляда. — Поговорить надо.

— В такое время? Что-то срочное? — Палыч отставил бокал в сторону. На нём был роскошный халат в восточном стиле, с вышивкой и огромными глубокими карманами. На столике перед ним стоял хрустальный графин с дорогим янтарным напитком — виски или коньяком. Нога у него по-прежнему была забинтована, но его уже выписали на домашнее долечивание.

— О чем поговорить? Макс? — повторил Палыч.

— О тех двух спецах, которых ты мне тогда засветил, — медленно продолжил я, сверля его взглядом. — Помнишь, сказал, что они прибыли в город…. А оказалось, что по мою душу. Так вот, одного я уже убил.