Белый шаман (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Значит, ты утверждаешь, что обокрал тебя сосед Аким? Как фамилия соседа, кстати?

Фамилию соседа я так и не узнал. Меня завели в дверь ранее незамеченную мной. Небольшой предбанник со столом заваленным бумагами и монструзным шкафом с папками, занимающим большую часть комнатушки. Видимо тут должен сидеть делопроизводитель, но сейчас его нет. И еще одна дверь, обитая черной материей. Мой сопровождающий робко стучится и, приоткрыв щелочку, негромко докладывает:

— Ваше благородие, задержанный Уколов доставлен.

— Пусть заходит, а ты свободен, — раздался из-за двери негромкий приятный голос, — И мундир поправь, погон чуть не на пузо уполз, не городовой, а михрютка какой-то, посмешище!

— Так точно, Ваше бррродие, слушаюсь, Ваше бррродие! — о, как рвение-то свое показывает, только зачем так рычать на начальника? — Заходи, давай, — мой сопровождающий, красный как рак, отошел в сторону, пропуская меня в кабинет, а сам зашарил руками по мундиру, приводя себя в порядок. Ну а что, злоба ни к чему хорошему не приводит. Хотел меня поучить, не получилось, в ярости своей желчной не обратил внимания на вешний вид, вот и подставился перед начальством. Как там в моем мире говорили? Сам себе злобный Буратино! Добив «таракана» ироничной усмешкой захожу в довольно просторный кабинет. Делаю несколько шагов вперед, чтобы не стоять у самой двери, как бедный родственник.

За обитым сукном столом под портретом Александра Третьего сидит долговязый худой мужчина в полицейском мундире, с тремя звездочками на погонах. Что за звание или чин, ни сном, ни духом. Не научился пока различать, кто есть кто в местных реалиях. В армейских званиях разобрался худо-бедно, а в остальных ни в зуб ногой. Надо исправлять сей недочет. Тут, почитай, почти все, кто при службе военной или гражданской, не важно, в мундирах ходят.

— Участковый пристав Зубрицкий Иннокентий Петрович, — представляется мужчина, бросая быстрый, настороженный взгляд мне за спину.

— Уколов Дмитрий Никитич, — представляюсь в ответ и оборачиваюсь посмотреть, на кого там поглядывает господин Зубрицкий.

В углу, закинув ногу на ногу, выставив напоказ носки начищенных до блеска остроносых туфель, сидит еще один мужчина. Он хоть и в гражданке или, как здесь говорят, в цивильном платье, но пронзительный, уверенный, с чувством легкого превосходства взгляд выдает в нем полицейского. И, судя по всему, он на этом болте самый главный кулик. Похоже, то самое начальство из Томска, о котором вчера говорили городовые. Это что, по мою душу что ли? Гляжу, вопросительно приподняв бровь, на вальяжно развалившегося на стуле мужчину.

— Костромин Аполлинарий Антонович, — представляется тот, слегка опустив подбородок. Возвращаю ему такой же небрежный поклон:

— Уколов Дмитрий Никитич, — щека Костромина дергается. Ну а что ты думал? Я испугаюсь такого важного тебя, упаду на пол и начну биться лбом об доски?

— Мне необходимо допросить, — переключает мое внимание на себя Зубрицкий, бросая мимолетный взгляд на мою кисть, перемотанную рукавом, оторванным от рубахи Сивого, — Простите, опросить, ­– поправляется он, услышав хмыканье Костромина, — О случае, произошедшем в тайге 1 июля сего года. Вы понимаете, о каком случае я говорю?

— Понимаю, — не дожидаясь приглашения, подхожу к столу и сажусь на стул для посетителей. Зубрицкий делает вид, что так и надо, но зыркает недовольно. Впрочем, взгляд тут же становится добродушно деловым. Похоже, менты не меняются, что в XXI веке, что в XIX замашки у них совершенно одинаковые. Помню году так в две тысячи первом или втором мы только с Михалычем работать начинали, нас так же мурыжили за кражу долларов из сейфа заказчика. Главное, мы даже сейф не видели не то, что деньги. Трое суток продержали нас с Михалычем в КПЗ, потом еще две недели таскали в РОВД днем и ночью. Все пытались повесить кражу. А потом выяснилось, что «бакинские» подрезал у папашки отпрыск. Главное никто не извинился даже, ни заказчик, ни менты. Но одно я уяснил четко, что бы ни случилось, всегда надо идти в отказ. Честность и справедливость тут никому не нужны. Потом, делая ремонт большому чину в погонах, выслушали и противоположную сторону. Про процент раскрываемости, про интриги, грызню, склоки и подставы, про собачью службу. Но не прониклись. Тогда, хорошо обошлось, сыночек сам раскололся, случайно. А если бы нет. Посадили бы нас с Жуковым лет на пять. И вся жизнь, возможно, под откос. Выкарабкались бы все-таки. Но с судимостью сложно. Да и не нужно, если так разобраться.

Вот и сейчас начались заходы подходы и словесные кружева. Сначала долго выясняли, где мои документы, действительно ли я Уколов Дмитрий Никитич? А, может, все-таки кто-то другой? Например, беглый каторжанин или ссыльный? Выслушав мою частично выдуманную историю, впервые изложенную отцу Федору, недоверчиво покивали. И опять: «Кто таков? Откуда взялся? Как на банду вышел? Кто помогал убивать каторжан? Где спрятали золото? В сговоре ли с хорунжим Осиповым? Где прячутся сообщники Руднев Поликарп Матвеевич и Сидоров Николай Иванович? Как отношусь к Государю Императору? Сочувствую ли социалистам, смутьянам и бунтовщикам?» И все это одно да по тому, по нескольку раз, да еще и с двух сторон, потому как, спустя полчаса, к допросу присоединился и Костромин, важно выхаживая, как журавль по болоту, по кабинету. И вдруг резкая, как выстрел команда от него:

— Достаточно! ­– Костромин хлопает ладонью по столу и поворачивается ко мне. И нет уже на его лице высокомерного превосходства и недоверия. Наоборот, обаятельная, располагающая к себе улыбка: — Прошу нас извинить, уважаемый Дмитрий Никитич, но мы просто обязаны были проверить все версии. Ваши слова подтверждаются показаниями хорунжего Осипова, нашими экспертами и следопытами. Но убедиться еще раз не лишнее, согласитесь?

Устало машу рукой, умотали они меня:

— Что уж, — можно подумать, если я не соглашусь или не приму извинения что-то изменится, — Служба такая. Могли бы просто вызвать, без ареста обойтись.

— Вот именно, Дмитрий Никитич, вот именно! — чему-то обрадовался Костромин, Зубрицкий, кстати, совершенно потерялся, замерев у себя за столом и не отсвечивая, ­– Служба! Бывают и у нас эксцессы. Исполнители недопоняли уважаемого Иннокентия Петровича, не почувствовали разницу между понятиями «пригласить для разговора» и «схватить для допроса». Людишки темные, необразованные. А господин Зубрицкий отсутствовал по делам службы, не проконтролировал своих подчиненных. От лица губернского полицейского управления приношу Вам официальные извинения.

Так я тебе и поверил. Но головой покивал.

— Кстати, Дмитрий Никитич, — Костромин по-свойски пододвинул ко мне стул и уселся напротив, проникновенно заглянув в глаза, — А драгоценности, которые Вы храму пожертвовали, они откуда?

Вот змей хитрый:

— Наследство, Аполлинарий Антонович.

— Но позвольте, Вы так и очнулись в тайге с драгоценностями в руках?

— Почему в руках? — улыбаюсь ему в ответ самой располагающей, дружелюбной улыбкой, — В саквояже были. А саквояж в мешке.

— В каком мешке? — а вот это уже не маска, он действительно удивлен.

— В солдатском, с лямками такой, знаете? — вещмешки тут точно уже есть, видел у казаков. Костромин непонимающе кивает.

— А документов Ваших там, стало быть, не было?

— Не было, — пожимаю я плечами, — Только драгоценности и немного еды.

— И как Вы это объясните? Вы же строили для себя какие-то предположения.

— Думаю, я хотел для чего-то спрятать золото.

— И не спрятали?

— Не спрятал.

— Почему?

— Не успел, — развожу руками, — Я же говорил, меня совершенно ослабшим, по всей видимости, в результате какой-то болезни, нашел шаман тюйкулов и вместе с внучкой, ставшей впоследствии моей женой, выходил.

­­– А с чего вы решили, что в саквояже Ваше наследство?

— Да помню я их. Знаете, обрывки памяти из детства всплывают, как в тумане. У вас так не бывает?

— Бывает, ­– ­кивает головой Костромин, — Только у меня такие воспоминания никак не связаны с чудесами. Ведь Ваша история больше напоминает волшебную сказку, согласитесь? — он театрально разводит руками. Знал бы, ты насколько эта история фантастична на самом деле!