Миллионщик (СИ) - Шимохин Дмитрий

— У нас возможности, — твердо сказал я. — А что касательно площади — так ведь в Сибири размеры иные, то, что вам кажется уездом, там сущая ерунда!

— Увы, сударь, — развел руками чиновник, — такую площадь вам никто не утвердит даже при всем уважении к госпоже Верещагиной! Слишком большая площадь, слишком!

Черт.

— И что же теперь делать? — спросил я.

— Переписать надобно, сударь, — назидательно сказал чиновник. — Поскольку заявку подает частное лицо, следует привести ее в надлежащий вид. Следует по одежке протягивать ножки!

Я забрал бумаги, поблагодарил чиновника и вышел из комитета злой, как черт.

Конечно, чиновник во многом был прав. Да, мы написали очень пространную заявку, и на это были свои причины. Во-первых, я лишь очень приблизительно знал, где там на Бодайбо имеются богатые золотоносные участки. Поэтому пришлось указывать площади поболее, чтобы не промахнуться. Во-вторых, был смысл застолбить за собой как можно большую площадь. Я брел по набережной Невы, не разбирая дороги. Холодный, сырой ветер с Балтики пронизывал до костей. Что делать? Ехать обратно в Сибирь? Сначала — на Бодайбо, проводить геологические изыскания, а потом — в Кяхту за подписью Верещагиной? Это потерять несколько месяцев, а то и год-полтора. А ведь у меня еще бездна не терпящих отлагательства дел! Ольга… Мой сын… Амурский прииск… Черт. Черт! Черт!!!

Вечером в гостинице я изложил проблему Изе.

— Вот так, друг мой, — закончил я. — Одна маленькая подпись — и все наши грандиозные планы могут вылететь в трубу.

Изя слушал, поглаживая бородку.

— Ой-вэй, Курила, ты меня удивляешь, — сказал он, когда я закончил. — Делать из-за такой мелочи трагедию! Подумаешь, подпись!

— Как это «подумаешь»? — не понял я. — Где я ее возьму?

— А зачем ее брать? — Изя хитро подмигнул. — Ее можно… сделать.

Он достал из своего саквояжа небольшой несессер. В нем, в аккуратных отделениях, лежали перья разных калибров, баночки с тушью, какие-то порошки, лупа. Это был набор фальсификатора высочайшего класса.

— Изя! — ахнул я. — Ты сумеешь⁈

— Ша, Курила, не делай шума на всю гостиницу! — прошипел он. — Что значит «сумеешь»? Я еще в Одессе, когда служил в конторе у папы, научился подделывать подписи любого. Это же не вексель на миллион, а простая бумага для чиновников! Дай мне образец подписи этой твоей Верещагиной, и завтра у тебя будет готовая заявка, комар носа не подточит!

Разумеется, у меня был образец. Заявки за подписью Аглаи Степановны мне вернули, а кроме того, на руках у меня оставалось несколько рекомендательных писем.

Изя разложил на столе свои инструменты, зажег свечу, вооружился лупой. И началось священнодействие. Он долго изучал росчерк Верещагиной, бормотал что-то себе под нос, пробовал перо на клочке бумаги. А потом одним уверенным, артистичным движением расписался на чистом листе бумаги.

Подпись была неотличима от оригинала.

— Отлично, Изя! — произнес я. — Теперь мы, если что, переподадим заявку в любой момент!

Но проблему «избытка площадей» Изино искусство никак не решало.

Вдруг хлопнула дверь, и в номер ввалился Рекунов.

— Простите, господа, а что это вы тут делаете? — с подозрением спросил он.

— Да собственно, ничего! — отвечал я, торопливо убирая листки бумаги с выполненными Изею подписями.

— Как прошла подача заявок на имя Аглаи Степановны? — мрачным тоном спросил Рекунов, провожая глазами компрометирующие бумаги.

— Не так хорошо, как мы бы хотели, Сергей Александрович! Но мы все поправим!

— А что не так? — насторожился тот, становясь еще мрачнее.

Его тон почему-то страшно мне не понравился. Каждую минуту он становился все подозрительнее.

«Нельзя ему говорить, что заявки отклонены. Что-то уж очень сильно он нервничает!» — подумал я. Такие люди, как Рекунов, как я знал по собственному опыту, при неудаче начинают вести себя неадекватно, сваливая всю вину на контрагента.

— Ну вы же знаете, как у нас все происходит — затяжки, согласования, уточнения, всякие досадные мелочи. Опять же, придется, видимо раскошелиться — некоторых господ в Сибирском Комитете явно придется подмазать. Но ничего. Все решаемо!

Посмотрев на нас тяжелым, внимательным взглядом, Рекунов вышел из номера.

На следующий день я решил отправиться с рекомендательным письмом Верещагиной к некоему графу Неклюдову, влиятельному чиновнику Министерства государственных имуществ. И тут судьба снова сделала мне подарок.

Проходя по людной Галерной улице недалеко от Английской набережной, я увидел солидную медную табличку на фасаде одного из доходных домов: «Товарищество механического производства „Нобель и сыновья“». Оп-па!

И в голове сразу же всплыло слово «динамит».

Именно Нобель изобрел когда-то эту шутку, очень немаловажную для проведения горных работ. Только вот… изобрел ли он его или еще нет?

Хлопнула дверь, и из конторы Нобелей вышел молодой, с виду лет двадцати пяти, господин в сюртуке и фуражке, вероятно, инженер или технический работник. Он подозвал было жестом извозчика, когда я окликнул его.

— Сударь, подождите! Вы служите у Нобелей?

— Именно так! Инженер Кагальницкий. С кем имею честь?

— Тарановский, золотопромышленник. Подскажите, что производит это общество?

— Господин Альфред Нобель вместе с отцом и братьями занимался в России производством мин, станков, парового и прочего оборудования! — бодро отвечал он.

Ага! Про динамит — ни слова! Т тут в моей голове словно взорвалась бомба. Вот он! Вот мой козырь! Гениальное, простое и невероятно мощное изобретение, которое перевернет весь мир. Изобретение, которое еще никто не запатентовал…

Глава 18

Глава 18

Я тут же вернулся в отель. Случайная встреча и вывеска на Галерной улице — это не просто удача. Это был перст судьбы, шанс, который выпадает раз в жизни.

Изя, узнав про неудачу и видя мое состояние, пытался утешить, предлагал какие-то новые варианты, но я его почти не слышал. Его голос доносился до меня как будто сквозь толщу воды. Все мое сознание было сосредоточено на одном — на лихорадочной попытке восстановить обрывки знаний из той, другой, жизни.

Нитроглицерин. Опасная, нестабильная дьявольская жидкость. Но его можно «усмирить». Как же это делалось… Я почти физически чувствовал, как напрягаются извилины мозга, пытаясь вытащить из глубин памяти почти стершуюся информацию. Нужно было пропитать им нечто пористое, инертное… Как губка… Какая-то земля. Какая? Диатомовая… инфузорная земля! Кизельгур! Точно! Это слово всплыло в сознании как спасательный круг. Смешать, получить тестообразную массу, безопасную в обращении, но сохраняющую всю свою чудовищную мощь.

Это со временем принесет просто колоссальные капиталы, помимо золота.

Я понимал, что соваться в казенное учреждение с такой идеей в одиночку — самоубийство. Я знал что делать, но не знал как. Мне нужен был проводник, специалист. Потратив пару часов и несколько серебряных рублей на извозчиков и словоохотливых швейцаров, я нашел на Литейном проспекте контору «Патентного поверенного Воробьева». Именно патентные поверенные помогали изобретателям регистрировать их идеи, преодолевая бюрократические барьеры и крючкотворство чиновников.

Сам господин Воробьев оказался сухим пожилым господином в очках, с аккуратной бородкой и цепким, ничего не упускающим взглядом. Я изложил ему техническую суть дела, не вдаваясь в подробности моего озарения. Он слушал внимательно, задавал точные профессиональные вопросы и быстро набросал на листе бумаги черновик прошения о «привилегии».

— Идея любопытная, сударь, и, бесспорно, имеет огромный коммерческий потенциал, — сказал он, заканчивая писать. — Я немедленно подам прошение в Департамент мануфактур.

Через пару часов он вернулся с копией моего прошения, на которой стоял официальный штемпель о принятии.