Оленин, машину! (СИ) - Десса Дарья

— Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нём, при нём, — и шутливо постучал по перевязочному пакету. Гогадзе посмотрел на меня непонимающе.

— Ладно, потом узнаешь, — махнул я рукой.

Ох, нелёгкая это работа — виллис тащить из болота! Пусть даже простая лужа, но глубокая, около метра.

Но внедорожник всё-таки удалось вытянуть. Когда я сел за руль, взялся за ключ зажигания, то подумал: «Ничего не получится. Удар, да воды сколько в салон залилось. Хана тачке». Но, к моему большому удивлению, мотор почихал, покряхтел и ожил! Мои спутники быстро залезли внутрь, и поехали мы дальше, но теперь я уже старательно объезжал все лужи. По возможности, конечно.

К вечеру добрались до штаба полка. Гогадзе сразу рванул докладывать, я повёл пленного в особый отдел. Мне подсказали, как найти туда дорогу. Пока шёл, думал: интересно, каким особист далёкого прошлого окажется? Представления о них в отечественном искусстве очень разнообразные. Начиная с Симонова и его «Живых и мёртвых», особисты — это такая погань, готовая в каждом, кто попал в плен или совершил даже самый маленький проступок, врага народа.

С тех пор и пошло-поехало. Что ни особист — то выдающаяся мразь. Редко когда их показывали достойными офицерами, честно выполняющими воинский долг. И я так полагаю, тут сама профессия на человека накладывает отпечаток. Трудно удержаться от проявления власти, когда тебе почти всё дозволено. Тяжело не ощутить себя «богом», в чьих руках жизнь и смерть. Вот у некоторых крышу и сносит.

Я нашёл блиндаж, постучался. Вошёл. В нос ударил тяжёлый запах: помещение оказалось маленьким, внутри на столе коптила «Летучая мышь». Вот и надымила, а фитиль не догадался никто прикрутить. Ну, или может оставил так, чтобы посветлее было. Генератор ещё не успели подключить.

За столом над документами склонился сухощавый офицер с погонами капитана.

Я вошёл, затащив за собой японца, представился. Особист поднял голову при нашем появлении. Лицо его мне показалось умным, интеллигентным даже. Но ведь первое впечатление, как правило, обманчиво.

— При каких обстоятельствах взяли языка, товарищ старшина? — заинтересовался капитан.

Я рассказал свою версию событий. О Василе Колеснике не стал упоминать. Всё-таки и во мне осталось это недоверие к особистам, внушённое многими годами той грязи, которой их обильно поливали, невзирая на чины и заслуги. Вдруг начнёт капитан выяснять, да и нароет что-нибудь на геройски погибшего ефрейтора? Не хочу. Я видел, как он погиб. Александру Матросову за такой подвиг дали Звезду Героя. Уверен: Колесник тоже такой достоин. Жаль, что посмертно.

— Хорошо, оставляйте пленного. Сами можете возвращаться к своим обязанностям, — неожиданно просто сказал капитан и позвал бойца, чтобы тот увёл Асахи.

Я опешил немного. Вот так всё и закончилось? Ни допроса, ни лампой в лицо? Ни подозрений? Помотал головой, прогоняя дурные мысли. Что за чушь! Сам же всегда был за объективный подход, а не огульное охаивание кого-либо. Особистов, прежде всего. Я козырнул и покинул блиндаж. Вернулся к виллису. Настала пора осмотреть мою рабочую лошадку. Она достойно справилась, но передний бампер с капотом пострадали. Первый сильнее, второй просто помялся. Неужели снова придётся идти на поклон к Кузьмичу? Ох, не хотелось бы. Ещё скажет, что нарочно машину гроблю, чтобы на время ремонта заниматься личными делами.

Однако надо бы медикам показаться. Голова немного кружится. Понимаю: мелочь, лёгкое сотрясение мозга. Не тошнит даже. И всё-таки пусть глянут. Но прежде переодеться бы, в порядок себя привести. В самом деле на чёрта похож, как из преисподней вылез. Грязный от макушки до пяток. В таком виде стыдно медикам показываться.

Я стал спрашивать, где тут блиндаж водителей. Мне сказали, что такого нет, вместо него — палатка. Показали направление, туда и отправился, прихватив вещмешок из машины и хлюпая ступнями на каждом шагу. Когда дошёл, остановился и, держась одной рукой за ствол осины, один за другим опустошил сапоги. Из каждого по поллитра воды вылилось вместе с портянками. Кожа на ногах припухла от влажности. Да, надо срочно меры принимать. Не то заболею ещё. Полдня под дождём проторчал.

Босиком вошёл в палатку, сразу увидел Серёгу Лопухина и ещё двоих из нашей «артели извозчиков», как я прозвал её в шутку, вспомнив фильм «Женя, Женечка и „Катюша“». Парни, как увидели меня, приветствовали радостно:

— Оленин! А мы думали, схарчили тебя местные медведи!

— Не дождётесь, — улыбнулся я устало. — Мужики, дайте чего пожрать а? И ещё баньку бы.

— Дяденька, дайте поесть, а то так пить хочется, что переночевать негде, — пошутил один из водителей, подражая голосу беспризорника.

Снова грохнули смехом, но в помощи не отказали.

— Ты, Лёха, сначала сходи, помойся, а то похож на трубочиста.

— Не-е-е, — протянул усатый водитель, кажется Фомой его зовут, он ещё окает сильно, видать из горьковских мест. — Он ассенизатором на полставки.

Опять погоготали надо мной, как кони. Молодые, настроение хорошее, вот и забавляются. Я не стал обижаться. Самому смешно стало.

Выяснилось: бани пока нет. Но воды — хоть залейся. Потому отошли мы с Серёгой за палатку, и он помог мне, поливая из ведра. Я с удовольствием скинул всё, оставшись в чём мать родила, намылился, потом Лопухин мне полил. Повторили. Благо, к вечеру дождь прекратил, иначе бы и друг мой промок. Потом я вернулся, прикрываясь полотенцем (мало ли кто мимо пойдёт), переоделся в сухое и лишь тогда снова ощутил себя полноценным человеком.

— Прошу к столу, — показал Фома рукой на маленький складной деревянный стол. Мы вчетвером принялись вечерять.

Глава 28

Я проснулся рано утром из-за того, что замёрз. Ночью резко похолодало, и моё купание тоже даром не прошло. Кажется, простудился. Даже удивительно: за ленточкой сколько раз по несколько суток сидел по самое не балуй в ледяном крошеве, думал всё себе отморожу на хрен, и хоть бы что! Даже простатит не заработал. А тут, в тылу, освежился немного и всё, температура, что ли?

Решил, что не стану обращать на эту ерунду внимания. Не хочу, чтобы меня сочли слабаком или… ну, не дезертиром, конечно, а халявщиком. Мол, как жрать и спать — так это всегда пожалуйста, а как вдоль линии фронта начальство возить и даже на передовую, так у него сопли и кашель. Но стоило мне одеться потеплее, — пришлось из скатки шинель доставать, — как обнаружилась новая проблема.

Подойдя к виллису, я увидел, что все четыре колеса спущены. Обошёл, осматриваясь. Вроде ничего остального не сломано. Но скаты без воздуха, в покрышках резаные дыры сантиметра по три-четыре. Кто-то пропорол их острым ножом, судя по тому, что края ровные. Я скрипнул зубами.

— Генацвале! — вскоре послышался топот ног и голос Гогадзе. Он вынырнул из-за сосен. — Тебя срочно в штаб! Говорят, ехать надо!

Я выругался втихомолку.

— Николоз, будь другом. Скажи, через полчаса. Объясни, какая у меня ситуация, — я расстроенно махнул рукой на машину. Грузин глянул, ахнул и побежал обратно.

В любом другом месте такое называется подстава. Или подляна. Но здесь, на войне, — это уже диверсия. Тот, кто мне шины пропорол, видимо, об этом не задумался. Из чего можно было сделать вывод: он ни черта в технике не разбирается. Колёса другие поставить — минут тридцать надо или даже меньше, если крепко поторопиться. То есть вытворил такое не свой брат, водитель. Какая-то другая скотина.

Но кто? Точно не японец, тут если они поблизости если и есть, то исключительно пленные. И уж тот, сбежавший, Кейдзо Такеми, не стал бы подобной ерундой заниматься. Значит, кто-то из своих. «Вот же дебил!» — прорычал я и бегом помчался к Кузьмичу. Быстро объяснил ситуацию. Мастер не стал привычно ворчать, а быстро приказал ещё двоим подчинённым взять с собой по колесу. Мне сунул четвёртое, и вместе мы рванули обратно.

Не прошло и получаса, как я уже стоял возле штабной палатки. Из неё минуту спустя вышел комполка вместе с охраной. Капитан Севрюгин бросил на меня недовольный взгляд. Мол, ты соображаешь вообще, старшина, кого ждать заставил⁈