День космонавтики (СИ) - Батыршин Борис

— А птичек тебе не жаль? — удивлённо приподняла брови русичка. — Этих самых… вальдшнепов, да? Живые же…

…Что ж, ты сам этого хотел, Жорж Данден!..

А чего их жалеть? Я демонстративно пожал плечами. Дичь же! И потом — как думаете, Пришвин или, скажем, Тургенев — они тоже по поводу каждого подстреленного селезня слёзы проливали? А ведь оба знали толк в ружейной охоте, и даже в книгах своих об этом писали! Или вот вы, скажем, — я кивнул слушательницам, — вы сегодня на завтраке съели по сосиске?

Ну ла, как и все… — подтвердила Кудряшова.

— Как полагаешь, корова, из которой её сделали, сама свела счёты с жизнью?

Против таких аргументов ни кого не нашлось. А Ленка, вовремя уловившая, к чему я клоню, даже послала мне озорную улыбку — незаметно для одноклассниц, разумеется. И так о нас с ней уже болтают невесть чего…

— Ну хорошо, убедил… — учительница примирительно подняла перед собой ладони. — Но, раз уж ты пропускаешь литературу в субботу… Девочки, напомните — когда у нас урок на той неделе?

— Во вторник, Татьяна Николаевна! — с готовностью отозвалась Ленка, а я немедленно насторожился. И, как выяснилось, не зря.

— Вот и хорошо. Тогда вот тебе, Монахов, дополнительное домашнее задание. Раз уж ты так хорошо знаком с творчеством Пришвина — напиши дома небольшое сочинение, на пару страниц, посвящённое сравнению вашей охоты с той, о которой он писал. А я прочту твоё произведение перед классом, и мы все вместе его обсудим. Ну как, справишься?

— Пуркуа па? — пожимаю я плечами, замечая краем глаза, как расцветает в улыбке Ленка. Я уже знаю, что она видела в ТЮЗе «Трёх мушкетёров», и песня «Пуркуа па?» там звучит, так что намёк понят. — Правда, Пришвин, охотился по большей части, на русском Севере, в Олонецкой и Архангельской губерниях — но почему бы не попробовать? Вальдшнепы там тоже водятся, а бельгийский «Бердан» двадцатого калибра, его первое ружьё, не так уж и отличается от тульской двустволки из магазина «Охота»...

И, выпустив эту парфянскую стрелу, вышел из класса, оставив собеседниц изумлённо переглядываться.

Т-дах! Т-дах!

Вальдшнеп, встретившийся со снопом мелкой дроби, кувыркнулся в воздухе и пёстрым комком свалился в осоку, шагах в тридцати от стрелка. Дед переломил свой «Мосберг», ловко, одним движением, извлёк обе стреляные гильзы и воткнул вместо них два новых патрона в блестящих латунных гильзах. Агат, нетерпеливо повизгивая, сделал стойку на подбитую птицу, но с места не сдвинулся — только крутил, словно вентилятором, своим куцым хвостиком. Бритька брала пример со «старшего товарища» — замерла, приподняв правую переднюю лапу и вытянувшись в струнку — идеально прямая линия от носа до кончика хвоста.

Т-дах! Т-дах!

Т-дах! Т-дах!

Это дядя Коля, мой двоюродный дядя, сын дедова родного брата. Сам Георгий Петрович стоял в полусотне метров дальше по просеке, и его итальянский полуавтомат бодро отзывался на перестук двустволок.

Я присел на корточки, положив руку на загривок Бритьки — ощущалось, как дрожат под лохматой шкурой натянутые, как струна, мускулы. Весенняя охота, особенно, когда речь идёт об утках, весьма требовательна к подружейным собакам — этим требованиям даже хорошая легавая не всегда может соответствовать. Требования к вальдшнепиной тяге несколько мягче, но и здесь собака тоже должна сидеть на месте, следить за небом и слушать, не хоркает ли в лесу подлетающий вальдшнеп. Сама тяга, объяснял дед, продолжается недолго, редко больше минут тридцать — но и за это время на выстрел может налететь с десяток лесных петушков. А значит — каждая минута тут на вес золота, и стоит чересчур энергичной или недостаточно обученной собаке подать голос или сорваться с места — всё, о тяге можно забыть. Зато потом, когда прозвучит последний выстрел — надо будет в сумерках собрать битую птицу и принести хозяевам.

Агат — русский спаниель, опытный охотник восьми лет от роду, пёс с самого начала с подозрением отнёсся к появлению «конкурентки», но после того, как Бритька продемонстрировала, что понимает, кто тут старший и вообще главный — сменил настороженность на милость, и начал откровенно обучать сопливое пополнение. Наблюдать за этим было столь увлекательно, что я даже отказался от предложенной мне двустволки шестнадцатого калибра — пострелять я ещё успею, а пока постараюсь, как смогу, помочь собаке в её дебюте.

— Агат, пошёл!

Дед сказал это совсем тихо, больше для себя, нежели для пса. Спаниель пронял всё и без слов — мохнатой чёрно-серой молнией он сорвался с места и нырнул в кусты. Бритька тоже метнулась следом, но, сделав три прыжка, резко сломала траекторию и кинулась обшаривать заросли осоки. И когда это они успели договориться о разделении «секторов ответственности»?

Агат вынырнул из кустов — в пасти у него был зажат вальдшнеп. Из-за стеблей осоки раздался плеск и довольное фырканье — ага, значит два подбитых напоследок вальдшнепа упали в воду, вот Бритька и старается. И точно — из бурых прошлогодних стеблей осоки появилась мокрая насквозь собака, волокущая сразу двух подбитых птичек. Подбежала ко мне, бросила ношу к ногам и уселась на попу ровно. Морда счастливая, улыбка до ушей — «ну что, хозяин, я ведь молодчина?»

Конечно, молодчина, а как же? Я добыл из кармана кусочек колбаски, который тут же был проглочен с довольным чавканьем.

А она у вас молодчина! — сказал дядя Григорий, подходя к нам. Ружьё он нёс на плече, держа за ствол, и тёмно-зелёные болотные сапоги были раскатаны доверху, до самого паха. — Я видел сбоку — второй вальдшнеп не сразу упал, пролетел ещё немного, и плюхнулся метрах в семидесяти, чуть не посредине озерка. Так она сначала к нему поплыла, отыскала, подобрала, а второго прихватила уже на обратном пути. Слышь, Петрович, отличная собака будет, почаще её бери!

Петрович — это дед. Похвала в адрес Бритьки, похоже, польстила ему ничуть не меньше чем мне.

— Ну что, домой? — дядя Григорий прицепил добычу к узким кожаным ремешкам с петельками, пристёгнутыми к ягдашу, и забросил ружьё за спину. — завтра ещё на утреннюю зорьку сходим, а сейчас надо выспаться.

И, не дожидаясь дедова ответа, направился в сторону прорезающей жиденькую рощицу просеки — по ней до заимки, где мы собирались заночевать, было около получаса небыстрым шагом. Агат пристроился рядом с ним, а Бритька — вот же неутомимый электровеник! — принялась вокруг нас нарезать круги. А я взял у деда ружьё и бодро зашагал рядом, выслушивая, в который уже раз, его любимую историю о том, как повздорили однажды на вальдшнепиной тяге Лев Толстой и Иван Тургенев из-за не найденного собакой Тургенева (по версии Толстого), или не битого плохим стрелком Толстым (по версии Тургенева) вальдшнепа. Может, вместо заданной нашей классной темы о Пришвине изложить в художественном виде эту историю, разбавив её собственными охотничьими впечатлениями? А что, мысль неплоха… кстати, завтра всё же пострелять и самому. А то — откуда впечатлениям-то взяться?

Вторая половина апреля в этом году выдалась тёплой, трава с листвой зеленели уже совершенно по-майски. Однако, ночи всё ещё были стылыми, холодными и я вдобавок к спальнику захватил с собой на сеновал ещё и нашедшееся на заимке рыжее одеяло из верблюжьей шерсти. Собственно, никакой это был не сеновал — так, низкий, не выпрямиться в полный рост, чердак. Внизу было куда теплее, особенно, дед растопили печку-голландку — однако я всё равно ушёл наверх. Во-первых, проявляя деликатность — охотникам, ясное дело,хотелось отметить успех, для чего из Запрудни были прихвачены две бутыли с прозрачным первачом — а предаваться этому традиционному для «национальной охоты» занятию в моём присутствии деду было как бы и неловко. К тому же хотелось побыть одному –и я закинул в узкое окошко чердака свёрнутый спальник, одеяло, сумку с термосом и бутербродами, потом заставил вскарабкаться по лестнице протестующую против такого обращения Бритьку — и устроился с удобствами на охапках душистого прошлогоднего сена.