Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

Представили и нас, вполне по взрослому, без всяких там детскостей.

Швейцар на входе заулыбался в бороду, и нарочито отвернулся, пропуская нас. В холле шумно беседовали двое, и дядя Гиля, сделав страшное лицо и приложив палец к губам, начал подкрадываться.

— Попался! — страшно прорычал он, обхватив одного из спорщиков сзади и подымая в воздух, — Коварный соблазнитель чужих жён!

Схваченный заверещал зайцем и принялся лягаться, впадая в панику. От позора мокрых штанов его остановила только реакция окружающих — хохот заместо бросания на помощь.

— Гиляй? — неуверенно сказал подвешенный, тут же поставленный назад, — Ну кто ж ещё, а?! Здорово, чортушко буйный!

Пообнимались, посмеялись, и как-то само собой — раз! И толпа в холле. А наверх орёт кто-то:

— Гиляй приехал! Владимир Алексеевич!

Загудело! Такой себе праздник с хи-хи и воспоминаниями. Вниз сперва все, потом той же толпой вверх. Гомон, рукопожатия, нас представляют, визитки десятками раздаём и получаем. И всё так — шумно, напористо, очень по репортёрски. Вопросы, вопросы… обрывки историй старых, и снова — раз! Тоже самое, но под другим углом спрашивают.

С подковырками и без оных, но непременно рвано всё, кусками. Друг дружку то перебивают, то сыграно так — командой.

О жизни вообще и с дядей Гиляем в частности. О творческих планах — ну да это больше Саньке, хотя и у меня спрашивали.

Я уж на што привык самую множечко, а Мишке каково? Ажно глаза закатываться начали предобморочно — от передозировки впечатлений, значица. Я его за себя задвинул, и огонь на себя!

— … почему именно на Молдаванке? — интересуется пожилой… хотя какой пожилой? Ровесник дяди Гиляя, но таки да! Пожилой! Он, а не дядя Гиляй. Тот ещё ого-го, а не отдышка и ожирение!

— А почему бы и не да? — парирую я, обмениваясь визитками с редактором и ведя с ним параллельную беседу, всё больше мимикой и руками.

— Странно просто, — жмёт тот рыхлыми плечами, можно снять квартиру и в более приличном месте.

— А оно мне надо? Приличное? Я по лету хочу босяком иногда побыть, а не приличным молодым человеком, потеющим в жарком костюме. Полуприличного хватит!

Смеётся…

Из «Одесских новостей» в «Одесский листок» перекочевали, потом в «Вечернюю почту». Репортёры из других газет, попроще. И разговоры, разговоры!

В один фон все и всё слилося, а закончилось когда, то и — батюшки! Время за полдень далеко перевалило! Куда несколько часов делось?

— У вас всегда так? — вяло поинтересовался Пономарёнок, привалившись к стене здания и обмахиваясь кепкой.

— С ним, — киваю на опекуна, — да! Такой себе человек-цирк в одном лице.

Смеётся…

Устали так, што Мишке даже и всё равно, што обедать в ресторан зашли. Ноги передвигаются, а мозги уже всё, цементом залило после такого общения. Мне тяжко, а каково ему?!

Зато и ого! За полдня чуть не со всеми репортёрами Одесскими познакомились, и… я ковыряюсь в памяти и спрашиваю неуверенно:

— Я што, на работу подрядился?

Владимир Алексеевич засмеялся до слёз.

— Карикатуры «Одесским новостям», и фельетоны «Одесскому листку» обязался.

— Я?! Фельетоны?! — опекун кивает, улыбаясь в усы. Бум! Моя голова упала на сложенные руки.

— А со стороны бойко всё, — неуверенно сказал Санька, пока Владимир Алексеевич делал официанту заказ, — такой весь дельный-додельный!

— По возможности, — успокоил меня дядя Гиляй.

— Ну и то… Ничего ведь не помню!

А опекун уже привстал и машет кому-то…

— Сергей! Уточкин!

Фира с утра задумчива и немножечко меланхолична.

— Мне таки показалось, или Владимир Алексеевич не в большом восторге от меня и нас вместе? — осведомилась она у матери, отложив наконец книжку в сторону.

— Мине показалось, шо тебе не показалось, — в тон ответила мать, не прерывая готовку.

— Он таки антисемит или просто так?

— Он? — Песса Израилевна задумалась, — Не думаю, шо да, но и не могу сказать за нет. Друзья среди наших есть, но с нами скопом не так штобы и дружит.

— В таком случае почему бы и не да? — в глазах девочки набухли слёзы, — я ведь красивая! И умная!

— Ох, доча… — Песса Израилевна тяжело склонила голову, — если б всё было так просто! Не думаю, шо он имеет конкретное за тебя, но ты сложности видишь? Или так думаешь, шо как по васильковому полю, всё красиво и просто?

— Церковь?

— Она! А ещё общество. И наши здесь ничуть и нигде не лучше. Лучше быть пусть несчастной, но еврейкой, чем счастливой, но просто. Так они считают!

— Кому лучше?

— Хм… — пожатие плечами и задумчивость, — кому-то не нам, доча!

— Вот! — маленькая ладошка легла на переплёт, глаза сощурены, — Потому я буду просто! Просто счастливой, без оглядки на других!

Третья глава

Провожать Владимира Алексеевича на вокзал приехали только самые близкие из одесских знакомцев — человек тридцать, может чуть больше. Такой себе цыганский табор, только што без «ай-на-нэ!»

Шум, гам, обнимания, рукопожатия по десятому разу, передавание приветов общим знакомым и гостинцев — наперебой. Южане!

А чемоданов, баулов! Рыба вяленая и копчёная, с запахами на весь вокзал, какое-то вино и наливки, сувениры — лично сделанные, или притащенные Бог знает откуда, стопки газет для передать другим, брошюрки разного рода, подписанные авторами книги, засахаренные фрукты и чорт знает, что ещё!

Дело уже к послеобеду, поэтому многие тяпнутые, да по летнему времени. Не так штобы и сильно, но и не так штобы слабо. В плепорцию. Морды весёлые, красные, руками как те мельницы ветряные при урагане махают.

Гудок, и началось! Чисто муравейник разворошенный. Выскакивают, заскакивают, снова выскакивают. Южане! Даже те, которые с северу. Одесситами быстро становятся! Ну или совсем нет, и до свидания.

Напоследок дядя Гиляй с Костой пообнимался, с Сергеем Уточкиным, с другими всякими, и до того увлёкся прощанием, што догонять пришлось, с впрыгиванием на подножку. И шляпой оттудова машет! Свесился, морда лица грустно-радостная, красная от обгара солнечного, да дегустирования наливок и вин.

Пять дней вместо трёх пробыл, а уж событий за это время! Даже для дяди Гиляя еле-еле впроворот.

— Ф-фу! — вырвалося у меня, когда последние вагоны состава захвостатились в неразличимой дали. Странное такое чувство: сожаление впополам с облегчением. И ярко так!

Вроде как и жаль, што опекун уехал, потому как люблю его и ценю за преогроменную помощь. Уж с каким количеством народа он нас познакомил, и подсчитать не берусь! Одних визиток у меня за сотню, и это ведь не последние люди!

Не так штобы из канцелярии градоначальника, но и чиновники есть, да притом из немалых. А репортёрской братии, адвокатов, общественных деятелей, профессуры университетской… ого-го и ещё чуть-чуть!

Ну и я в ответ расстарался. Коста тот же… Они сперва чуть не принюхивались друг к дружке, как псы перед драчкой, а потом и ничего! Какие-то тайны совместные, вылазка ночная — не иначе как по контрабандистской части экскурсировали. И всё, не разлей вода!

Быстро как-то и крепко, даже для дяди Гиляя необычно. Хотя с другой стороны, почему бы и не да? Одного характера люди, да и масштаб вполне себе сравним.

С другими моими знакомцами по-всякому. Ёся, тот в восторге от знакомства и визитки, а сам Владимир Алексеевич, сдаётся мне, немножечко наборот. Ну да Ёся такой человек, своеобразный. Слишком уж купи-продай характерный, жидовский, што для широкой натуры опекуна как-то не слишком интересно, и немножечко претит.

Жаль, што уехал, но вот ей-ей, облегчения как бы не больше! Как-то его много было, и везде. Вроде как даже солнце заслонял и дышать немножечко тяжко.

Стыдно, да… но себе-то чего врать?! Облегчения, пожалуй, побольше. Я в Одессе привык быть сам по себе, хотя и большое ему спасибо за знакомства и поддержку. Но самому — просторней! И отвыкать не хочу от самостоятельности.