— Нет мест, — прочитал я по губам швейцара, хотя глаза его при взгляде на купюру масляно заблестели.
Да что ж ты будешь делать… Неужто и правда ни одного свободного столика⁈
— Что, не пускает крошка Цахес[2]? — услышал я за спиной знакомый голос,
Обернувшись, невольно оторопел, так как позади меня стояли Высоцкий и ещё какой-то незнакомый товарищ с почти абсолютно лысой головой. Однако его лицо мне почему-то показалось отдалённо знакомым. Может, тоже актёр? Слышались перешёптывания зевак: «Высоцкий… Высоцкий…»
— Привет, — Владимир Семёнович с улыбкой протянул мне руку. — Знакомьтесь, ребята, это мой хороший товарищ Вадим Туманов.
Вот оно что… Надо же, свела судьба с легендарным человеком, золотодобытчиком. И повоевать успел, и в лагерях отсидеть за «шпионаж», а потом создал несколько золотодобывающих артелей,
В моей реальности, когда меня отмутузили до смерти на Олимпийской аллее, он, кажется, был ещё жив[3]. Как его по отчеству? А-а, не суть важно.
— Очень приятно, — обменялся я крепким рукопожатием и с легальным советским миллионером. — А это Маргарита, моя невеста.
Рита тем временем во все глаза смотрела на Высоцкого, которому я был благодарен за то, что тот не упомянул про наши посиделки с Герман в «Арагви». Правда, позже моя невеста может поинтересоваться, где я с ним познакомился, ну да что-нибудь придумаю.
— Ого, свадьба намечается? — весело удивился Высоцкий. — И когда?
— Вчера в Грибоедовском подали заявление на 30 июня.
— Да вы что⁈ А я тоже в Грибоедовском с Мариной расписывался, как сейчас помню, 1 декабря 1970 года… Ну, ребята, поздравляю! — снова пришлось отвечать на рукопожатие Высоцкого и Туманова. — На свадьбу-то пригласите?
Он с хитрым прищуром посмотрел сначала на меня потом на пожиравшую его восхищённым взглядом Риту, затем снова на меня.
— Обязательно, Владимир Семёнович, вот прямо-таки с языка сорвали, — немного приврал я. — И не только вас, но и Марину… И вас, Вадим…
— Иванович, — улыбнулся Туманов.
— И вас, Вадим Иванович, жду в Грибоедовском ЗАГСе 30-го июня к 10 утра.
— Постараемся прийти, — сказал Высоцкий, — если будем в Москве. Ну или как минимум я буду, а то у Марины какие-то планы вытащить меня летом в Европу на отдых.
— У меня летом тоже сезон на приисках, — почесал залысину Туманов. — Если получится вырваться в столицу — то обязательно загляну в ЗАГС.
— И на свадьбу, — добавил я. — Мы, кстати, планируем гулять на теплоходе, арендовать судно на день-другой. Можете с нами прокатиться, пока, правда, ещё не знаем, по какому маршруту.
— Ого, ну вы и буржуи, — рассмеялся Высоцкий. — Так, ладно, чего ж мы стоим⁈ По такому случаю вам просто необходимо попасть в недра этого замечательного заведения… Алё, Петрович!
Он постучал костяшками пальцев в стекло, и «крошка Цахес» тут же с улыбкой двинулся к двери.
— Эти двое с нами, — не терпящим возражения тоном заявил Высоцкий, подхватывая нас с Ритой под руки, когда дверь всё-таки пусть и не совсем приветливо, но распахнулась.
На зависть стоявшим у входа мы оказались внутри. Я всё-таки не удержался, сунул «Цахесу» пятёрку, тот быстрым движением спрятал её в карман.
— А что, удостоверение Союза композиторов тут не катит? — спросил я негромко.
— А ты что, уже член? — удивился Высоцкий.
— Как бы да…
— Вот молодец, и когда всё только успеваешь⁈ В принципе, сюда может зайти человек вообще без каких-либо удостоверений, некоторые через окно в туалете проникают внутрь… Я вот, кстати, член Союза кинематографистов с 72 года, а вот в Союз писателей не принимают. Был вариант, чтобы за меня кто-нибудь поручился. Евтушенко там, Рождественский, Ахмадуллина… Нет, не рискуют. А вы с невестой вообще первый раз здесь?
— Первый и, надеюсь, не последний.
Мы вошли в зал с высоченным деревянным потолком, огромной хрустальной люстрой, разноцветными витражами, резной лестницей, уводящей взгляды гостей к массивным картинам. Мебель грузная, широкая, оседлая. Стулья и кресла с высокими спинками в узорчатой обивке.
— «Дубовый зал», — прокомментировал Высоцкий. — М-да, все столики заняты…
— Володька, давай к нам!
От одного из столиков, за которым расположилась шумная компания, махал рукой какой-то мужик.
— Привет! — тоже махнул ему рукой Высоцкий. — Я сегодня с друзьями.
С друзьями — это он нас с Ритой тоже имел в виду? Если так, то есть повод погордиться.
Тут в зале появился невысокий седоватый мужчина с орденской планкой на груди, окинувший цепким взглядом зал сквозь стёкла очков.
— Аркадий Семёнович Бродский, администратор ресторана, — негромко сказал Высоцкий. — Однажды самого Микояна не пустил.
— Не родственник того Бродского? — спросил я.
— Однофамилец, — хмыкнул Владимир Семёнович и кивнут администратору, удостоившись ответного кивка и лёгкой улыбки. — Ну ладно, идёмте в «Пёстрый». Там обычно шумные компании собираются, но, может, столик найдётся.
В «Пёстром», на стенах которого красовались какие-то надписи и автографы, он нас и оставил за единственным свободным столиком, а сам с Тумановым направился куда-то ещё дальше, как он сказал, в «Каминный зал». Мы бы с Ритой тоже не отказались посидеть в «Каминном зале», который, судя по одному только названию, представлял собой куда более уединённое место, нежели то, в котором мы оказались. Я уж было пожалел, что мы вообще попёрлись в этот ресторан, как перед нашим столиком вырос тот самый администратор.
— Добрый вечер, молодые люди! Я видел, вы пришли с Владимиром Семёновичем. Однако позволю поинтересоваться, имеете ли вы какое-то отношение к писательской среде? Проще говоря, является ли хотя бы один из вас членом Союза писателей СССР?
— Хм, у меня есть удостоверение члена Союза композиторов, — постарался я произнести как можно более уверенно, доставая из кармана корочки и раскрывая их перед глазами Бродского.
Тот внимательно вгляделся в написанное, чуть сдвинув кончиками пальцев очки вперёд.
— И как это вы в столь юном возрасте успели стать обладателем сего удостоверения?
— Арсений песни пишет, причём и слова тоже, — вылезла Рита. — И его песни и по радио крутят, и по телевидению.
— Да? — поднял брови администратор. — Какие же именно? Может, я тоже их слышал?
— Конечно слышали, — не унималась моя спутница. — Например, ту, что сейчас пытаются петь хором вон те не совсем трезвые товарищи.
Тут Рита оказалась права, подвыпившая компания за дальним столиком вполголоса и нестройно тянула:
Выйду ночью в поле с конём
Ночкой тёмной тихо пойдём
Мы пойдём с конём по полю вдвоём
Мы пойдём с конём по полю вдвоём…
— Хм, и вы меня, девушка, уверяете, что автор этой вещи не кто иной, как ваш спутник?
— Да, автор — мой жених! И не только этой. Смотрели позавчера концерт к 8 марта? Там Анна Герман исполнила тоже его песню «Я не могу иначе». А Ободзинский исполняет «Единственная моя». И «Букет» — тоже песня Арсения. И «Матушка Земля»…
— Стоп-стоп! Ободзинский, говорите? Он у нас в «Каминном зале» сейчас с друзьями сидит, куда Высоцкий с Тумановым пошли. Вот у него и спрошу. А вы пока посидите… Пока, — многозначительно добавил он.
И ушёл туда же, где скрылись бард с золотодобытчиком.
— А точно Ободзинский твою песню поёт? — негромко поинтересовалась напрягшаяся Рита.
— А вот сейчас и узнаем, — хмыкнул я.
Бродский появился через пару минут в сопровождении… Ободзинского. Тот улыбался во весь рот, на ходу расставив руки, словно собираясь меня обнять. Собственно, и обнял, да ещё и трижды поцеловал, хорошо хоть не по-брежневски.
— Что же вы, Аркадий Семёнович! — повернулся он к слегка сконфузившемуся администратору. — Таких людей нужно знать в лицо. Да благодаря этой песне тираж моей последней пластинки допечатывали и, по слухам, третий уже собираются печатать. Какими судьбами в Москве?
— Так живу теперь здесь и работаю. Преподаю на кафедре госпитальной терапии при мединституте. Кстати, возьмите визитку, вдруг пригодится. И вы возьмите, — сунул я визитку Бродскому. — Мало ли, вдруг у вас или ваших близких случатся какие-то проблемы со здоровьем, где официальная медицина окажется бессильна.
