Государево дело (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

Теперь самое главное было не поднять шум раньше времени, а потому казаки и драгуны крались «яко тать в нощи». К счастью, никаких неожиданностей не случилось, разве что какой– то забулдыга, заночевавший спьяну под стенами цитадели, увидев скользящие тени, спросил:

– «Ахмет, это ты?» и тут же умер, захлебываясь собственной кровью из перерезанного горла.

– Я думал, мусульмане не пьют, – с досадой чертыхнулся Панин.

– Только когда не наливают, – сверкнув в темноте белозубой улыбкой, отвечал ему Мишка.

Наконец, они добрались до ворот и принялись устанавливать мину на то место, где по словам лазутчика находился запиравший их засов. Закрепив петарду с помощью двух упертых в неё железных ломов, казаки подпалили фитиль и бросились врассыпную. В этот момент, стоящий на стене часовой видимо пробудился ото сна и заметил-таки, что внизу происходит что-то непонятное. На свою беду, он вместо того чтобы поднять тревогу, начал вглядываться в темноту и тут же за это поплатился. Увидев это безобразие, Панин взялся за лук, после чего щелкнула тетива, и любопытный страж со стрелой в боку полетел вниз.

– Любо! – восхищенно цокнул языком Мишка.

Все же шум поднятым упавшим янычаром не остался незамеченным, и в крепости поднялась тревога. Однако было уже поздно. Догоревший фитиль воспламенил порох, раскаленные газы с силой ударили по поддону и тот, пробив окованные железам створки ворот, перебил засов.

Не успел ещё развеяться дым, как подскочившие к воротам казаки открыли их, и с яростными криками бросились внутрь. Ошеломленные взрывом часовые не сумели оказать им сопротивления и были мгновенно перебиты, после чего атакующие рассыпались по узким кривым улочкам внутри цитадели.

Всполошенные турки в ужасе выскакивали из своих домов и тут же падали под ударами донцов. То тут, то там вспыхивали скоротечные схватки, слышались выстрелы и звон оружия, проклятия перемежаемые стонами умирающих и всё это сливалось в одну ужасную какофонию сражения.

Иначе действовали прибывшие с Паниным драгуны. В отличие от прочих штурмующих, сражавших каждый сам по себе, они, повинуясь команде своего командира, дружно ринулись к противоположной стене, с тем, чтобы захватить ворота. Караульные, охранявшие их, успели к тому времени оправиться от первого замешательства и встретили атакующих выстрелами в упор.

– Огонь! – рявкнул стольник своим подчиненным, посылая в обороняющихся стрелу за стрелой.

Последовавший за этим дружный залп из фузей, перебил половину янычар, а на уцелевших как вихрь налетели драгуны, впереди которых с ревом бежал Минлих. Раздавая направо и налево удары шпагой, он первым пробился к воротной башне, и, издав восторженный вопль, исчез внутри неё.

– Вперед! – скомандовал Федор и, отложив в сторону лук, обнажил шпагу.

Через минуту башня была захвачена, и поднявшиеся на самый верх русские ратники смогли увидеть что происходит снаружи.

Как и ожидалось, пока они штурмовали крепость со стороны Дона с другой стороны к ней подошли конные казаки под командованием атамана Родилова и принялись поджигать крытые камышом крыши и рубить выбегающих из них обитателей.

Лишь немногие из местных жителей попытались сопротивляться им. Большинство же в отчаянии бросились к воротам цитадели, не зная, что та уже захвачена и принялись вопить, чтобы им открыли ворота. Некоторые в панике прыгали в ров, после чего карабкались по его глинистым откосам, срывались вниз, увлекая за собой ползущих за ними, и снова ползли, поминутно поминая Аллаха и моля его о милосердии.

В какой-то момент показалось, что их молитвы были услышаны и перед беглецами опустился подъемный мост.

С радостными криками бросились они внутрь крепости, надеясь на спасение, но внезапно путь им преградила решетка. Попавшие в западню люди ещё недоуменно взывали к страже, когда с другой стороны по ним хлестнул залп русских драгун. Посланные в упор тяжелые свинцовые пули пронзали тела, вырывая на выходе целые куски мяса и тут же впивались в следующих за ними. Немногие уцелевшие бросились назад, но лишь для того, чтобы попасть под копыта мчавшихся на них казаков.

– Поднять решетку! – велел Панин, увидев гарцующих под стенами станичников.

Подчиненные тут же взялись за подъемный механизм и через пару минут к штурмующим присоединились их конные товарищи.

К утру сопротивление продолжали только сам паша с приближенными и несколько десятков уцелевших в ночной резне янычар, запершиеся в Орта-хисаре. Засев в башнях они отчаянно отбивались от наседавших казаков и драгун, держа под обстрелом ворота, не давая, таким образом, атакующим приблизиться к ним.

– Сдавайтесь, нехристи! – заорал осажденным Родилов во всю мощь легких.

– Сдадутся они как же, – скептически хмыкнул Татаринов, утирая пот с грязного от порохового дыма и пролитой крови лица.

– Почему? – удивился Панин.

– Известно, почему, – ухмыльнулся казак. – Паше, все одно – конец! Не мы убьём, так султан прикажет удавить. Так уж у османов заведено.

Судя по всему, Сенжван-паша придерживался того же мнения, что и Мишка и на предложение о сдаче отвечать не стал.

– Ну, так, значит, так, – помрачнел атаман и велел снять со стены пушку и подтащить к воротам.

Те немедленно бросились выполнять приказ и через несколько минут приволокли небольшой фальконет [65], стреляющий свинцовыми ядрами.

– Ну чего, басурмане, не передумали? – звонко прокричал осажденным Татаринов, взявший на себя обязанности бомбардира.

– Урус шайтан! – был ему ответ. – Подходи, секир башка, делать будем!

– Ну как хотите, – улыбнулся Мишка и вжал фитиль в затравку.

Пушка гулко ухнула, и посланный ею снаряд гулко шмякнул по одной из створок, выломав из неё изрядный кусок. Следующий выстрел увеличил пролом, ясно показав обороняющимся, что разыгравшаяся вокруг трагедия близится к финалу. В последнем отчаянном усилии османы бросились заваливать проем ворот всяким хламом, но, к счастью, не успели закончить эту работу. Уже третье ядро выбило одну из створок, после чего казаки и драгуны пошли на приступ.

Ожесточенная схватка была скоротечна. Никто из сражавшихся друг против друга не знал ни жалости, ни сострадания и скоро всё было кончено. И только когда пали последние защитники крепости, казаки взялись за грабеж. Поделившись на ватаги, они разошлись по захваченному городу и принялись деловито обчищать дома и их уцелевших обитателей. Все добытое, донцы стаскивали к дому турецкого паши, чтобы потом раздуванить [66] по своему обычаю. Надо сказать, что драгуны тоже от них не слишком отставали.

Торжествующий Епифан Родилов вместе со своими приближенными осматривал дом турецкого губернатора, когда туда вошел Панин.

– Выпьешь с нами полковник? – протянул ему баклагу атаман.

– Отчего же не выпить с добрыми людьми, особенно если в горле пересохло, – усмехнулся Федор и, приложившись к фляге, сделал несколько глотков довольно крепкого вина.

– Вот это по-нашему, – захохотал Епифан. – Ей Богу, хороший бы из тебя казак получился, боярин!

– Я не боярин, а простой стольник и полковник.

– Ну так станешь! Нешто царь за эдакое дело тебе шапку боярскую пожалеет?

– Господь с тобой, атаман, нас тут и вовсе не было. У государя Ивана Федоровича с османским султаном мир.

– Ишь ты. Может тогда твоим людям и доля в добыче не нужна?

– Что моим драгунам в руки попало – считай, пропало! – усмехнулся Панин.

– Это правильно. Что в бою взято, то свято. А сам-то возьмешь чего, али побрезгуешь?

Тут их разговор прервал истошный женский крик. Видимо, подручные атамана добрались до гарема погибшего паши и нарвались на сопротивление. Вскоре из женской половины выбежала растрепанная женщина, лицо которой еще хранило черты былой красоты, и остановилась как вкопанная со страхом и ненавистью глядя на казаков. Затем она увидела все ещё лежащее на полу тело убитого супруга и, завыв, бросилась к нему. Сообразив, что тот уже никогда не встанет, она зарыдала, а затем резво вскочила и едва не вцепилась в лицо Епифана ногтями.