Рубеж-Владивосток (СИ) - Павлов Игорь Васильевич

Будто после разговора подполковника с Небесной, дали команду усилить бдительность.

Прибыл к бухте Емар на пригорок, где мы впервые встретились, примерно за час до полуночи.

Конечно, к этому времени Агнессы уже и след простыл. В полумраке под светом половинки луны и не разберёшь, где тут её след. Покружил на коне немного и двинулся домой, посмеиваясь над самим собой. Надумал же себе, что такая девушка может столько ждать, будто ей заняться больше нечем.

Наверное, её старшие товарищи и сами не знают, где пропадает Агнесса.

Зато знают постовые при лагере в моём Поместье!

— Мехар чёрный нагрянул, как туча чёрная, — докладывает молодой ефрейтор, открывая калитку. — Прям из груди машинной голосом девичьим звонким, как давай спрашивать, где вы князь, да как.

— Когда⁈ — Ахнул с разгорающимся сердцем в груди.

Ничего себе она! Наведалась всё же…

— Часа два назад, барин, — отвечает.

— И что спрашивала? — Пытаю, затаив дыхание.

— Где найти вас. Прапорщик Азаров вышел, сказал, что вы по барышням с гусарами поехали во Владивосток.

— А она⁈

— А что она? Улетела, молча.

— Чёрт бы вас всех побрал!! — Выругался я и развернул коня.

— Побойтесь Бога, барин! — Раздалось в след. — Мы ж не знали, что эта гвардейка ваша суженая!

— Вы там хоть в кабину заглядывали⁇ — Ржёт ещё один гусар постарше.

Хочется вернуться и прибить! За вечер накрутили меня так, что готов любого в бараний рог скрутить.

Дядя Шурик, зачем⁈

Но она пришла! Ждала меня там, а потом прилетела! Сама! Без дамской гордости и всяких женских правил, где у них с выдержкой можно с ума кавалера свести. Знаю, слышал от гусар. Умеют они всякое, чтоб и сердце разбить, и верёвки вить. Но Агнесса не такая. Вот так просто взяла и явилась. Это значит лишь одно! Я ей не безразличен. Принцесса с тем подполковником общаясь, дали это понять. Гусар вскружил ей голову. Без ярлыков, с побитой рожей. Пришла ведь за человеком, не за титулом или родом клеймённым. За человеком. А если ей злые языки чего наплетут⁈

Несусь в ночи, не разбирая дороги. Конь хрипит. Вообще забыл о нём. Стоило попоить хотя бы.

Но сердце не на месте. От промедления щемит в груди. И, кажется, что дышать не могу! Скорее бы её увидеть! Скорее бы сказать, что никто не нужен мне больше.

И плевать, что спросят гвардейцы. И плевать, что род Сабуровых ненавистен им всем. Если и ей… тогда признаюсь, да уйду.

Что со мной не знаю я. Вроде не любил. Вроде не колыхалось в душе. А не могу без неё, вот что понял. И пусть мир разверзнется или пропадёт! Я хочу увидеть ту, без какой свет уже не мил.

Аэродром по огням нашёл! А за ним как раз лагерь гвардейский должен быть.

Начинаю объезжать, а казаки с винтовками грозятся из засады:

— Стой, стрелять буду!

— Назад!!

— Корнет Сабуров! — Представляюсь с седла. — Шестой хабаровской полк! К меха–гвардейцам!

— Не велено пускать с комендантского часа, возвращайся, гусар!

Развернулся. Драпанул через поле по большому радиусу. Тревогу объявили, пустив за мной разъезд.

Хлопнуло за спиной! Пуля свистнула, просвистев, как пчела!

— Не стрелять!! — Раздалось бешеное. — Это ж свой!

Шесть всадников за мной. А я от них. Скакуна не жалея в бока луплю, маневрируя то влево, то вправо!

А мне бы только сказать ей, что ни с какой другой я! И не собирался даже. А лагерь в трёх сотнях метров! Ангары там большие, где наверняка и стоят мехары, пока пилоты спят.

Мне наперерез ещё один отряд летит! Резко в сторону ухожу! По кустам прорываюсь. Конь запнулся, и сердце ухнуло. Ну всё… кувыркнулся вперёд! Вылетел из седла, как миленький, спиной кочки пересчитав и кивер потеряв где–то.

Упал, лежу, зубы языком проверяя и пальцами рук шевеля. Небо звёздное под трелью сверчков какие–то мгновения усыпляет мою бдительность, несмотря бешеный ритм сердца. Но шелестят кусты и трава, ознаменовывая приближение.

— Он здесь! — Объявляет казак очень близко. — Ну что, допрыгался, гусар!

Набрасываются, прижимая своим весом втроём, вяжут.

— Передайте Агнессе, что я приехал! — Кричу отчаянно. — Передайте, братцы!

— Пьяный что ли⁈ — Ворчат. — Ну и дал же ты нам просраться, гусар. Это тебе с рук точно не сойдёт.

— Передайте, пожалуйста, — шепчу, внезапно выбившись из сил.

— Вы арестованы за нарушение границ поста! — Объявляет матёрый казак, когда меня поднимают на ноги. — Стыдно, сударь.

— Виноват, товарищ поручик, — отвечаю, опустив глаза.

— На виноватых воду возят…

Саблю конфисковали, посадили меня в сарай неподалёку от поста, где я просидел до рассвета. И даже сумел на тюках с пшеном вздремнуть.

Утром казаки допросили откуда я и вывели на улицу, где вручили тарелку с кашей.

Поглядывают с иронией, пока ем и посматриваю на ангары, до которых совсем немного не доехал. Шапку гусарскую нашли, набекрень на макушку и повесили, посмеиваясь. Снял, отставил, кивнул с благодарностью. Один боец даже мундир мокрой тряпкой прямо на мне оттёр без спроса.

Уже осмотрелся, куда меня занесло. Оказался в поле среди мелких посадок у аэродрома, где лагерь казачий. Две высоты держат, не такие уж и высокие. Рассмотрел на позициях по три пулемёта Максима и по шесть мелкокалиберных орудий.

За ангарами три дирижабля стоят, ещё один медленно приземляется. Впервые так близко, что могу в деталях разглядеть. Семь орудий у них: три по бортам и одно на носу, да пара пулемётов Максима из бойниц выглядывают в придачу. В кабинке люди суетятся, канаты выбросили уже вниз. Зрелище, глаз не оторвать.

— Что за барышня–то, гусар? — Расспрашивают. — Городская, небось, из знатных? Красивая хоть, раз под пули полез?

Только сейчас до меня дошло, что они ничего так и не поняли. Целый взвод казаков уже окружил, рассевшись на чём попало. Лица все светлые, незлые. Мужики простые, как свои.

А я жду, что за мной наряд гусарский приедет, и в штаб полевой поеду под конвоем втык получать. Хорошо у меня служба началась: драки за деньги, нарушения границ поста. Только не об этом моё сердце болит.

— Красивая барышня, братцы, — говорю, как на духу. — И не ясно городская, аль нет. Лицо, как у ангела, глаза, что морская лагуна. Волосы длинные, светлые–светлые, блестят, что шёлк. У берега встретились. Странной показалась, закрытой, быть может, злой. На меня, на весь мир, не знаю. А я смотрю на неё и глаз оторвать не могу. Прекрасней девушки в жизни не видывал. Позабыл и о службе, и о проблемах своих. Думаю, пусть хоть убьёт, всё равно попытаю счастье.

Вздохнул.

— И как? Подошёл? — Переспрашивают с придыханием и горящими глазами.

— Да подошёл, а она ни «да» ни «нет». Даже обнял случайно.

— Это как⁇

— Да упала на грудь сама, а потом оттолкнула.

— Да влюбилась, Андрей, ты парень видный,– заключил матёрый казак, который меня и вязал ночью.

Чаю подали. Поблагодарил за заботу.

— Да ты пей, пей. Может, самогоночки?

— Да куда мне пьяным на ковёр, — усмехнулся горько.

— Так и чего ты ночью с ума сходил? — Переспрашивают.

— Да мы с товарищами в город поехали, — рассказываю. — А она взяла да в наш лагерь нагрянула про меня спросить. Ну там ей и сказали без задней мысли, что я по барышням с друзьями поехал. В общем, разминулись. И очень некрасиво вышло. Вот я и рванул сказать ей, что нет у меня никакой другой женщины.

Ответил. Завздыхали казаки.

— Даааа, дела, — протянул матёрый.

— Братцы, может, поможем горе любовнику? — Высказался кто–то.

— Слушай, Андрей. Думаю, товарищи не возразят, — начал поручик, почёсывая затылок с фуражкой набекрень. — Не будем мы тебя сдавать. Твои приедут, скажем, что обознались и всё тут. Никто не против ведь, товарищи?

Казаки поддержали командира. Цветов полевых мне насобирали за три минуты целый букет! Разноцветный, пышный! И где столько цветов всяких нашли, ума не приложу.

— Неловко, братцы, — затушевался, принимая букет. — Не будет ли это слишком напористым?