Закон маузера - Большаков Валерий Петрович

— Здорово, — буркнул Степан. — Дело есть.

В этот момент в комнату заглянула Этель — хорошенькая, хоть и наивная девушка, с восторгом принявшая революцию, бросившая Донской университет и с головою ушедшая в политику.

Впрочем, в смелости ей не откажешь — Борко добыла немало оружия и боеприпасов для Донкома, а такой-то товар на базаре не купишь.

— Привет, Стёп! — прозвенела Этель.

— Привет, — улыбнулся Котов.

— Выкладывай же, — велел Мурлычёв.

И Степан выложил — о своих подозрениях, о подкопе, о «ростовском сейфе».

Егор сразу заинтересовался.

— Так-так-так… — проговорил он. — Сейфы же ихние — это нам ни к чему, а вот место… Значит, говоришь, под Николаевским переулком проходит?

— Ну да.

— Самое то! Мы тут… того…

— Товарищ Мурлычёв задумал Корнилова кокнуть! — радостно воскликнула Этель.

— Правда? — вежливо удивился Котов.

— Ну да! Помнишь же, ты ещё про своего беляка рассказывал? Оказалось-то, что ему сам Владимир Ильич поручал Корнилова… того. Ну и вот. А мы тут с товарищами подумали, да и решили — ничего же, что предатель проник в наши ряды! Задание Ленина мы всё равно выполним же! Смотри — послезавтра Рождество же. Ты, думаю, правильно всё понял — грабители же примутся потрошить банк в праздники, когда там никого нет. Ну их-то мы уберём… Шагов на пять отступим от конца туннеля и насыплем земли, чтобы пробка была же. И у входа тоже пробку организуем.

А посерёдке уложим динамит! У нас его много же, десятки пудов. Понял? Подзорвём Корнилова к такой-то матери!

— И ты полагаешь, что он проследует по Казанской?

— Так в том-то и дело! Ещё как проследует! Он же по ей кажный божий день мотается же, так ему ближе, ежели в штаб или в церковь. Организуем запалы, короче, ну а саму «адскую машинку» надо же будет на чердаке магазина Шарфа установить. Кто-нибудь из вас будет же стоять на Казанской, увидит же, что по Николаевскому генерал едет, и подаст знак. Я кручу… Первым завсегда броневик проезжает, я его пропускаю. Следом движется «Руссо-Балт» Корнилова… Только-только он наезжает на то самое место, как я включаю машинку — и падаю на пол. Мотор наезжает и — бабах! Ни мотора, ни Корнилова! — Выпустив жар, Мурлычёв закончил деловитым тоном: — Приступим завтра же, в ночь на Рождество.

Степан приблизился к аптекарскому магазину и осмотрелся.

Всё как всегда. Как тогда…

Только все огни в банке погашены. Сочельник.

В церквах поют, все по домам сидят, а он тут, как дурак…

Говорят, в ночь на Рождество нечистая сила особенно разгуляться может…

«Что за мысли, боец Котов?» — одёрнул себя Степан.

— Вроде всё тихо же, — шепнул за спиною Мурлычёв.

— Вроде…

— Слышь, а войдём-то мы как? Они же дверь изнутри заперли же?

— С той стороны на двери засов. С виду крепкий, только я все винты выкрутил, да и посрезал. Хороший рывок — и дверь нараспашку.

— Молодец же!

— А то…

С Казанской подошли молчаливые братья Спирины.

— Оружие у всех же?

— У всех.

— Входим же!

Котов ухватился за ручку двери, потянул — заперто, и рванул на себя. Тяжёлый засов, державшийся на обрубках винтов, вывалился, но не загремел, а упал на рыхлую землю, натасканную неведомыми «медвежатниками» под самый порог. Тем лучше.

«Лучше же!» — усмехнулся Котов.

По одному они вошли в тускло освещённый коридорчик, и до них сразу донеслись звуки тяжёлой воровской «работы» — дико визжали свёрла, шипел автоген, гулко раздавались удары молота. Впрочем, все эти звуки доносились глухо, слабея в узости туннеля.

Степан, сделав знак товарищам, осторожно выглянул в подвал.

Там находился всего один человек — молодой, чернявый, в одних рваных штанах. Запорошенный серой пылью, он сидел, сутулясь, прямо на дощатом настиле и курил нервными затяжками.

— Пся крев… Владек! — послышался зов из подкопа.

Чернявый вздохнул, отбрасывая окурок, и встал, бормоча:

— О, матка бозка Ченстоховска!

Со стоном выгибая спину, он направился к подкопу и тут увидел нежданных гостей.

Сообразить и закричать Владек просто не успел — финский нож, метко пущенный Колей Спириным, вошёл ему в шею, перерубая горло.

Владек заклекотал и рухнул на колени. Затрепетал всем телом, мягко повалился навзничь.

Из туннеля донеслось близкое дыхание, показался человек, вытаскивавший волокушу из рогожи, гружённую кусками отбитого бетона.

Тягальщика уже ждали — рукоятка мурлычёвского нагана обрушилась на его запорошенную голову. Упал как подкошенный.

— Дальше я сам, — тихонько сказал Котов, скидывая полушубок и всё прочее, оставаясь в одних штанах.

Освободив рогожу от бетонного лома, Степан взял её так, чтобы прикрывать свой излюбленный маузер, и сунулся в туннель.

В подвале голому было зябко, зато в подкопе — не продохнуть. Надышали.

Под дном хранилища трудились двое, оба мокрые от пота.

Пыль, садясь на потные тела, засыхала корочкой.

Бетон был сбит на большой площади, как бы не в квадратную сажень, и теперь между грабителями и их вожделенной добычей оставалось всего полдюйма, но эти полдюйма составляли прочную сталь, выложенную здесь немецкой фирмой «Арнгейм».

В дело пошли фрезы. Пуская снопы искр, инструмент вгрызался в металл, завершая четвёртую сторону пропила.

Котов заслонил собой свет лампы, и тот из грабителей, что напрягался, удерживая электропилу, оглянулся, сказав что-то по-польски.

В запарке он не удивился чистому лицу Степана и лишь мгновением позже до поляка дошло — чужой.

Он резко швырнул в Котова свой инструмент, Степан увернулся, нажимая на курок, а в следующее мгновение потолок прорвало — вырезанный кусок металла со звоном «отворился», будто дверца, держась на честном слове, и в образовавшееся отверстие посыпались увесистые бильярдные шары, выточенные из слоновой кости, — «медвежатники» вырезали низ кассы фабриканта бильярдных столов Гоца.

Котов промахнулся, а вот шары простучали по головам поляков очень даже вовремя.

Два выстрела из маузера поставили точку в попытке ограбления. [77]

Вернувшись в подвал, Степан кивнул Мурлычёву — всё, дескать, в порядке — и отёр пот с лица.

Безразлично глянув на бледного, грязного тягальщика, он вопросительно посмотрел на Егора.

— Белополяки! — презрительно сказал тот. — Воровали для своего Пилсудского. Что будем с этим делать?

— А что с ним ещё делать? — пожал плечами Котов, поднимая маузер.

— Не-ет! Не надо! — заверещал поляк, мигом переходя на русский, но грохот выстрела перекрыл его крик.

— Готов, — сказал Григорий Спирин. — Начали?

— Начали! — выдохнул Мурлычёв.

Всю ночь они таскали землю обратно в туннель, создавая пробки — чтобы взрыв всю свою чудовищную силу направил вверх — и таская ящики с динамитом.

Провода от запалов пучком выходили из притоптанной земли и тянулись вверх — по трубе на чердак аптекарского магазина.

Утром на Рождество всё было готово к покушению.

Рождество началось, как на открытке, — с пушистого снега.

Стоял мягкий морозец, по домам остывали пироги да блины, а на Большой Садовой прошёл военный парад.

Котов мрачно усмехнулся: дома у него нет, и кутьёй угощать некому.

И он не девка, чтобы махать из толпы марширующим батальонам. Остаётся только мёрзнуть и злиться неизвестно на кого и за что.

— За то, что дурак, — пробормотал Степан и сжал губы.

Сам он стоял на углу Казанской, неподалёку от банка. Напротив расположился Колька Спирин.

Котов глянул на чердачное окно аптекарского магазина — там мелькнуло светлым — Мурлычёв на месте.

Степан покосился на булыжник, которым был выложен Николаевский переулок.

Снег местами сошёл, утоптанный пешими, наезженный колёсами телег и моторов.

Удивительно, но прохожих не было — ни одного.