Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

Я пригнулся к шее Каурки – может так егеря снимут преследователя. Ага, счас!

– ПшеклЕнты москаль! – раздалось позади, и по спине будто колом хватили. Я выпрямился и повернул голову назад. Поляк со недоуменно смотрел на свою саблю, не прекращая при этом скакать за мной. Ага, по штуцеру угодил – то-то меня поперек всей спины приложило. Ствол наверняка разрублен. Угробил такое оружие, курва! Я выхватил из ножен палаш. Поляк в ответ усмехнулся и пришпорил коня, вытянув вперед клинок сабли. Ну, сам напросился…

Перехватив палаш указательным и средним пальцами за крестовину, другими за клинок, я с разворота метнул его как копье. А что оставалось? Фехтовальщик из меня как дерьма пуля. Не ожидавший такой подлости поляк не успел среагировать: палаш мелькнул в воздухе и вонзился в шеволежера, проткнув его насквозь. Всадник выронил саблю и пополз с седла. Дальнейшее я не видел – спустя несколько мгновений Каурка вломилась в заросли и остановилась возле саней Пахома.

– Простите, ваше благородие! – подбежал ко мне командир взвода стрелков. – Никак не можно было в того гада попасть – за вами ховался. Боялись зацепить.

– Не убивайся, Прохоров, – сказал я, спрыгнув на снег. – Жив – и ладно.

– У вас кожух на спине разрублен, – виновато сказал унтер-офицер.

– Счас глянем.

Я стащил штуцер, сунул его Прохорову, затем снял полушубок. Ничего так поляк приложил, но не смертельно. Клинок прорубил только кожу овчины, далее не прошел – штуцер спас. А вот тому – писец. Едва глянув на разрубленный ствол, я в сердцах зашвырнул оружие в кусты – хлам. После чего повернулся к дороге.

Устрашенные пальбой из пушек и штуцеров, поляки не атаковали. Прячась, за крупами убитых лошадей, постреливали в нашу сторону из мушкетонов и даже пистолетов (последнее вообще глупо), но вперед не шли. Те, кто остался на конях, уходили вперед и назад от места боя. Не дураки. Сейчас выскочат из зоны поражения, сорганизуются и обойдут нас с флангов. Отряду придется кисло.

– Прохоров! – велел я командиру взвода стрелков. – Посыльных – к ротным! Егерей – в седла, пушки – в сани! Уходим…

Первым ко мне подскакал Синицын.

– Живой, Сергеевич? – спросил, спрыгивая на снег. – Не ранен? Видел, как поляк тебя саблей рубанул.

– Штуцер спас, – отмахнулся я. – Ствол – в хлам, на спине синяк будет, полушубок слегка прорублен. Ничего страшного.

– А Бонапарт?

– В санях лежит, – указал я. – Мертвый.

– А рядом кто?

– Камердинер.

– Зачем?

– Квитанция.

– Ясно, – улыбнулся подпоручик. – Я гляну?

– Валяй.

Синицын подошел к саням, несколько мгновений смотрел на мертвого императора, после чего вернулся ко мне.

– Какой-то он не авантажный[1], - произнес с сомнением в голосе.

– Ты ожидал увидеть рога на голове?

– Скажете! – засмеялся Синицин.

Подскакали другие офицеры, появился Кухарев с пушками. Они тоже захотели увидеть Бонапарта, и я разрешил, хотя следовало спешить. А вы бы отказали? Смотрины не затянулись; скоро отряд на рысях уходил по ранее разведанному пути. Верст через пять к нам присоединились егеря из засады с другой стороны дороги. Они точно исполнили приказ: дав залп по упряжке, вскочили в седла и ускакали. Их появлению я обрадовался – дополнительные стволы лишними не будут. Мы не понесли потерь, но боем на дороге сегодняшние приключения не закончатся. Я так предполагал и не ошибся…

Где-то через десять верст отряд нагнали. Мы как раз взобрались на холм, когда позади на расстоянии с полверсты показалась змея шедшей вслед за нами кавалерии. Она явно настигала. Но это было еще полбеды.

– Сергеевич! – окликнул меня Синицын и указал рукой вперед.

Я повернул голову – по дороге по направлению к нам рысила такая же колонна. Обложили, сволочи! А чему удивляться? Уцелевшие под огнем шеволежеры привели подмогу. Найти обидчиков труда не составило: дорог в этой местности не так уж и много. Болота и реки замерзли, препятствий для кавалерии не представляют.

– Что будем делать? – спросил подпоручик.

– Туда! – указал я рукой на недалекий лес. – Встанем на опушке, загородимся санями обоза. Помнишь, как под Красным?

– Понял, – кивнул Потапович и прокричал команду.

Отряд свернул с дороги и, пробивая путь в снежной целине, заспешил к лесу. Мы успели. Преследователи, объединившись, не атаковали нас сходу, видимо, спорили, как это лучше сделать. Или же мерялись письками, решая, кто главный. Как бы то ни было, но мы без помех доскакали до леса и заняли позицию на опушке. Еще успели выпрячь лошадей, завести их в лес, а из саней соорудить нечто вроде баррикад. Слабая защита от кавалерии, но хоть такая. А потом начался АД.

Несколько сотен всадников понеслись к нам, выставив пики и размахивая саблями. Эта лавина мчалась, вздымая вихри снега, и, казалось, никто и ничто не в состоянии ее остановить. Звонко выпалили наши обе пушки. Картечь проделала в лаве огромные бреши, но они сразу же затянулись. Артиллерийский огонь атакующих нисколько не смутил.

– Дай им еще, Ефим! – закричал я. – Бей как можно чаще!

Пушки выпалили. Картечь вновь проделала бреши, но лавина продолжает нестись. Артиллеристы сновали вокруг орудий, как муравьи. Выстрел! Пушка откатывается назад, пушкарь еще на ходу сует в дымящийся ствол обсыпанный снегом банник – воды у нас нет. Подскакивает другой и, пока пушкари накатывают орудие на прежнее место, сует в ствол заряд – увязанные в ткань воедино порох и картечь. Заряжающий другой стороной банника плотно прибивает его. Фейерверкер через затравочное отверстие специальным шилом пробивает ткань мешочка с порохом, вставляет запальную трубку, сделанную из птичьего пера, наполненного огнепроводной смесью и, отскочив в сторону, подносит закрепленный на специальной палке тлеющий фитиль. Выстрел!

Как ни суетились подле пушек артиллеристы Кухарева, как ни была точна их стрельба, но атаку конницы это не остановило. Судя по всему, французы и поляки решили любой ценой добраться до тех, кто покусился на их императора. Когда лава приблизилась на расстояние уверенного поражения пулями, я крикнул «Пли!» изготовившимся егерям. Дружный залп из штуцеров повалил передний ряд конницы, но атаки опять-таки не остановил.

Егеря успели выпалить еще дважды, после чего ротные приказали примкнуть штыки. За оружие взялись и нестроевые – коноводы, возчики и денщики. Похватав припасенные на такой случай пики, они подбежали к строю. Я направил их к пушкарям – перед ними баррикад не было. Хоть какая-то помощь. Худо приходилось всем: подскакавшие всадники уже пытались просочиться между санями, другие, соскочив с седел, пытались оттащить их в сторону или повалить, третьи стреляли в нас из пистолетов и мушкетонов. Управлять боем стало невозможно, он превратился в свалку. Вот польский шеволежер прямо из седла прыгает через сани и, махая саблей, бежит ко мне. Вытягиваю руку с пистолетом. Бах! Шеволежер падает лицом в утоптанный снег. Пистолет – в снег, в руке второй. Взвести курок… Просочившись между саней, ко мне спешит улан в серой шинели. Бах! Кавалерист валится на бок. Подхватив оброненную поляком саблю, бегу к пушкарям – там кипит схватка. Коней атакующих нестроевые закололи, преградив путь верховым, но французы наседают пешими. Артиллеристы и нестроевые отбиваются отбивают, кто чем может. Свист клинка – стоявшей ко мне спиной улан оседает на снег. Сабля разрубила ему шею и застряла в позвоночнике. Выпускаю рукоять и подхватываю оброненный кем-то гандшпуг[2]. Холодная сталь приятной тяжестью ложится в руки. Хрясь! Голова шеволежера входит в плечи вместе с шапкой. Второй отскакивает в сторону и пытается отмахнуться саблей. Куда же ты ножичком против лома? Дзинь – клинок ломается пополам. Хрясь!..

Разобравшись с прорвавшимся к пушке противникам, я повернулся к егерям. Отбиваясь штыками от прорвавших баррикаду кавалеристов, они пятились к лесу. Задний ряд стрелял, осаживая наскакивающих на строй всадников. Тех становилось все больше – баррикаду почти растащили. Не устоим…