Японская война. 1904 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

— А официально мы и не проиграем. Всех журналистов и наблюдателей пустите на поле боя завтра. Мы ведь взяли переправу, вышли в Маньчжурию, так разве это поражение? Нет, и для всех мы будем придерживаться именно этой позиции.

На следующий день все было именно так, как он и предсказал. Русские отошли… Спокойно, аккуратно, забрав не только все свои припасы, но и целые пушки из подбитых на центральной позиции батарей. Подло, конечно, красть чужие трофеи, но… Душу Куроки грели новости с юга. Армия Оку начала высадку в Бицзыво, и именно он прикрыл ему тыл, давая возможность сосредоточиться только на Порт-Артуре. Теперь нужно взять крепость, и вся война уже не будет напрасной. Главное, сдержать удар, когда русские попробуют прорвать окружение. Немного страшно… Но может ли их армия быть одинаково хороша и в защите, и в атаке?

Нет, новое сражение точно будет легче. Тем более, общее командование, не только в штабе, но и на земле, принимает Ивао Ояма, и уж он-то без всяких сомнений сможет просчитать все русские хитрости… Их страну часто представляют медведем, но, возможно, им больше бы подошел иероглиф «ко», лисица.

— Тайсё, рады снова вас видеть, — к генералу с вежливым поклоном подошли потерянные в Согёне иностранные наблюдатели, Гамильтон и Макартур. Кажется, русские решили оставить ему хоть какой-то подарок.

Правда, подарок-то был с гнильцой. Если до этого у генерала была надежда сохранить в тайне некоторые повороты вчерашнего сражения, то теперь все детали точно уйдут в Лондон и на ту сторону Тихого океана. Второе даже хуже. Как Куроки знал из слухов, новые кредиты Япония рассчитывала получить именно от американских банкиров. И пусть пока Якоб Шифф настроен к ним очень доброжелательно, все может разом измениться, если шансы на возвращение инвестиций начнут уменьшаться.

— Полковник Макаров, прежде чем оставить нас, — продолжал тем временем Гамильтон, — просил передать вам, что восхищен силой и духом японского солдата. Он обещает, что в свою очередь передаст все детали своему командованию, и что ни один русский офицер больше не будет вас недооценивать.

Куроки пришлось приложить все силы, чтобы сохранить лицо. Все-таки не зря он думал о лисе — его враг опять показал себя. Сначала намекнул, что случайная гибель слишком информированных и неудобных наблюдателей не останется незамеченной. Как он сказал — передаст все детали… А потом удар про недооценку его сил. И ведь действительно звучит как признание, но в то же время и как угроза. Дальше будет хуже. Возможно, из этих образов родилось бы хорошее хайку.

— Спасибо за сообщение, — Куроки уже хотел было оставить англичанина с американцем, когда последний неожиданно хмыкнул.

— Мой коллега посчитал неуместным говорить это сразу, но вы ведь все равно изучите следы и все поймете…

— Что вы имеете в виду? — уточнил генерал.

— Последний русский полк, что вас так задержал, ушел не на север, а на запад.

Американец замер, вглядываясь в лицо Куроки. Было понятно, что ему очень хочется увидеть замешательство союзника, но генералу хватило опыта удержать себя в руках. На запад — это в сторону высаживающихся частей генерала Оку. На запад — это в сторону его собственных тылов, которые окажутся под ударом, если он, как и было задумано, просто двинется вперед. Один маневр, и сразу столько направлений под ударом.

— Спасибо за информацию, — Куроки изобразил короткий благодарственный поклон и замер, ожидая, пока гости уйдут. Теперь… Ему снова нужно было думать, что же делать дальше.

Шевелю ногами, стараясь не думать, насколько я стер их за эти дни.

Прошло полчаса, как мы отступили от японцев после Ялу. Изначально я думал, что главной проблемой на этом марше будет 11-й стрелковый, который мы подхватили без лошадей, без обозов и без большей части выбитых в бою офицеров. Я уже представлял, сколько лиха придется хлебнуть с солдатами, когда схлынет горячка боя, но… Потом мы догнали подводы полкового госпиталя, который до последнего принимал наших раненых, и вот тут я понял, что такое настоящее отчаяние.

Что такое 40 тысяч навалившихся на тебя японцев? Мелочи, с которыми вполне можно жить. А вот три сотни раненых, из которых не меньше пятидесяти тяжелых, это совсем другое.

— Операции же не проведены? — спросил я Слащева.

— Не у всех, — старший доктор вытер пот со лба. — Мы постарались стабилизировать тяжелых, сестры чистят раны, и шансы, что они доживут до Ляояна… есть.

В полевой медицине есть такое понятие — золотой час. Час после получения ранения, когда наиболее высоки шансы спасти человека. А тут… Мало того, что мы потеряли этот час, так еще и собираемся пропустить всех раненых через 5 дней дороги и тряски. Говорить в такой ситуации «шансы есть» — это почти то же самое, что «на все воля божья». Я целую минуту стоял, глядя в пустоту…

Вот еще одна проблема поражения и отсутствия нормальных дорог. Из-за второго госпитали приходится держать довольно близко к линии столкновения, а из-за первого, когда медики отходят вместе с войсками, просто некому вовремя оказывать помощь. А ведь после боев-то эта помощь больше всего и нужна.

— Поворачиваем налево, — я принял решение, и приказ словно по электрической цепи начал расползаться от отряда к отряду.

Удивительно, но уже через пять минут вся наша растянувшаяся армада стала синхронно сходить с пекинской дороги на маленькие западные тропы. А я принялся ждать офицеров, чтобы донести до них последние изменения.

— Семен, — встретил я Буденного, который первым примчался с левого фланга. — Ты уже водил своих со стороны Ляодунского полуострова, скачи вперед и направляй головные отряды. Чтобы держали направление, чтобы не потерялись. Если где-то будут узкие места или слишком плохая дорога, разделяй на разные колонны.

— Что происходит? — следующим прискакал Врангель. Наша кавалерия быстрее всех.

— Надо выиграть два дня, чтобы наши раненые не умерли в пути, — ответил я.

— Но почему мы уходим в сторону? — вот и Шереметев с Мелеховым подтянулись.

— Сейчас японцы высаживают армию в Бицзыво для атаки на Порт-Артур. Отходя в эту сторону, мы создаем угрозу, которую им нельзя будет игнорировать. Два дня мы будем маневрировать, оттягивая на себя Куроки, два дня появятся у наших раненых, чтобы их прооперировали и они получили шанс пережить дорогу.

— То есть армия идет на запад, а госпиталь отходит на север, а потом встает в надежде, что японцы даже не подумают туда сунуться? — уточнил Врангель.

— Малые отряды возможны, — согласился я. — Поэтому ваша сотня их прикроет.

— Полковник, — Слащев вскинулся. — Но разве это правильно? Нет, я согласен, что раненых нужно лечить. Но если мы в итоге потеряем еще больше людей, кому станет лучше?

— Во-первых, — я поднял палец, — мне хочется, чтобы солдаты знали: их не бросят. Русские своих не бросают! Во-вторых, мы будем маневрировать, не сражаться. Понимаете?

Мелехов с Шереметевым переглянулись.

— Русские своих не бросают? — повторил Врангель. — А мне нравится. И, наверно, нам не стоит терять время.

— Вам в любом случае уходить в ту сторону, а с остальными мы еще все обсудим.

Слащев попытался еще что-то сказать, но барон подхватил его под руку и чуть ли не унес к госпиталю и казакам, которые начали готовиться к новому маневру. Я чувствовал, что люди на пределе, но и сделать самый простой выбор, повернув к Ляояну, просто не мог. Наверное, прав Мелехов, не может врач или тот, кто жалеет людей, быть правильным офицером, но… Сейчас уже ничего не изменить, и единственное, что мне остается, это, приняв решение, быть сильным до самого конца.

Степан Сергеевич Шереметев искренне не понимал Макарова. Как можно жалеть раненых и в то же время загонять живых. Тем более, тех, кто сражался и сдержал японцев в таком невероятном бою. Да здесь хоть каждому можно давать если не орден, то медаль. И тут, пока все отвлеклись на уходящего Слащева, до него донесся разговор слышавших все солдат.