Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей

— Княгиня Елизавета Владимирская! Да будет на то воля Божья, будущая императрица Елизавета Вторая, самодержица престола российского!

Зал ждал, что так будет. И все же зал снова ахнул. И громче всех — русский министр 2-го ранга при цесарском дворе князь Голицын. Стоявший рядом с ним граф Воронцов громко хмыкнул, его дочь изобразила крайнюю степень удивления.

— Приблизьтесь! — доброжелательно махнув веером, молвила эрцгерцогиня австрийская, королева Богемии, Венгрии и императрица Священной Римской империи.

Княгиня почтительно качнула своим карнавальным головным убором, элегантно подхватила пальчиками волочащееся по полу варварское платье и сделал шаг в направлении тронного возвышения. Не успела она подойти к двойному престолу, как дорогу ей преградил виконт Фарнезе.

— Ваши Величества! Позвольте мне предостеречь венский двор от ужасной ошибки. Его злонамеренно вводят в заблуждение!

В зале повисла полная тишина, княгиня побледнела.

Мария-Терезия, в отличие от своих подданных, знала если не все, то достаточно много о личности сеньора Луиджи, о его связях в Ватикане и с бывшим орденом Иисуса. Таким людям при ее дворе позволено немного больше, чем всем остальным.

— Мы внимательно вас слушаем.

Фарнезе изысканно поклонился под разъяренными взглядами старшего и младшего Разумовских.

— Присутствующая здесь девушка никогда не принадлежала к высшему обществу. Она родом из Богемии, из пригорода Праги. Ее отец трактирщик. Впрочем, эта пикантная подробность ее биографии никоим образом не помешает московитам считать ее княжной, наследницей трона и даже царицей — всем известна слабая разборчивость русских при выборе монарха…

В зале раздались смешки и насмешки в адрес Разумовских. Кто-то позволил себе припомнить недавнюю историю, как русский трон достался маркитантке из обоза. Андрей Разумовский дернулся в сторону итальянца, но отец придержал его за руку. Княжна Владимирская продолжала глупо улыбаться.

— Грех этой девушки в другом, — продолжил сеньор Луиджи тоном опытного обвинителя. — Избавиться от него возможно лишь искренним раскаянием после длительного содержания в монастыре самых строгих правил.

— Ну же, виконт! Не томите, — не вытерпел Иосиф II.

— Она из секты абрамитов! По крайней мере, ее отец. Как всем известно, яблочко от яблони недалеко падает.

Если бы Фарнезе разделся бы догола прямо в зале или выкинул еще какое сумасшедшее коленце, эффект был бы существенно меньше, чем от его слов. Чехия давно была заражена ересью — еще со времен гуситов. Так называемые деисты, отрицавшие божественное откровение и священные книги — учение, поразившее многие страны Европы благодаря Вольтеру — нашли приверженцев и в королевстве Богемия. Абрамиты пошли ещё дальше, объявили себя последователями религии древних евреев времен Авраама, понадергали из Старого и Нового Заветов отдельные положения, отказались от крещения, от Святой Троицы. Мария-Терезия с ее обскурантизмом деистов ненавидела, а абрамитов была готова стереть с лица земли.

Иезуит замолчал. Вновь воцарилась тяжелая, напряженная тишина.

— Это очень серьезное обвинение, — разомкнула уста побледневшая императрица. — Полагаю, у вас есть бумаги, его подтверждающие.

Мария-Терезия прожила достаточно долго на свете и не менее долго сидела на троне. Она мигом сообразила, откуда ветер дует. Пусть Орден Иисуса распущен, но архивы его сохранились.

Фарнезе подтвердил ее предположение.

— Протоколы допроса орденского следователя, — с этими словами Фарнезе сделал несколько шагов в сторону трона и протянул бумаги Марии-Терезии.

Она их не приняла.

— Вы оказали мне услугу, виконт!

Фарнезе быстро поклонился и поспешил скрыться в толпе придворных.

— Ваше Величество, я не знал! — вскричал запаниковавший Разумовский-старший. — Меня ввели в заблуждение.

— Ступайте, князь! Пусть представится следующий гость.

Распорядитель церемонии повел к трону Воронцова и его дочь.

— Что, Кирюша, не выгорело у тебя? — бросил на ходу граф.

Разумовские в ответ зашипели, как рассерженные гуси. Андрей волочил за собой упирающуюся «княжну».

— Вечно эти малоросы, папа, считают себя умнее других! — вставила свои пять копеек Дашкова.

Роман Илларионович, приблизившись к трону, растекся в реверансах и комплиментах.

— Позвольте мне выразить свои глубочайшие соболезнования в связи с ужасной смертью внука, Ваше Величество. Боже, боже, дитя не пережило вариоляции. Если бы только знали, если бы мы успели… Ведь все можно было поправить. Моя дочь, Елизавета, нынче в Москве практикует самый передовой метод прививки от оспы вместо опасной вариоляции. Успехи поразительные…

Мария-Терезия вспыхнула и подалась вперед. Она называла оспу заклятым врагом рода Габсбургов. Потеряв столько детей и невесток, поклялась всеми силами бороться с заразой. Немногое могло ее заинтересовать сильнее, чем новости с фронта борьбы с оспой.

— Новый метод? И каков прогресс? Этот бич божий чуть не стер с лица земли нашу Вену. Желаю услышать подробности! Задержитесь после приема. Приглашаю вас на частный обед.

«Папенька хватки дипломата не утратил, — порадовалась Дашкова. — До чего ж он ловко приватной аудиенции добился. Там-то и расскажет „третьей юбке“ о происках Старого Фрица».

Глава 16

Осенний воздух над Москвой, хоть и потерял летнюю духоту, все еще был плотен от запахов перемен. Пахло не только опавшей листвой, но и гарью недавних боев, свежим лесом, что шел на укрепления и новые дома, и чем-то еще, тревожным и не до конца определенным — запахом новой, дикой воли. В Иоанно-Предтеченском женском монастыре, у старинных стен на Ивановской горке, этот запах сгущался до предела.

Шум нарастал постепенно, как прилив. Сперва глухой гомон где-то внизу, у подножия холма, потом крики, все более ясные, все более гневные. К монастырским воротам подступала толпа. Не просто любопытствующие зеваки, что теперь сновали по Москве, глазея на муромцев в диковинных шлемах или на казаков в чекменях. Это были местные крестьяне.

Лица их были страшны. Искажены злобой и затаенным желанием возмездия. В глазах — и слезы, и огонь. Мужики в армяках, крепкие, жилистые, с мозолистыми руками, сжимающими вилы, топоры, дубины. Рядом — бабы, многие в черных платках, с высохшими, испещренными морщинами лицами. Они кричали. Кричали имя.

«Салтычиху! Выдайте Салтычиху!»

«Душегубицу! Крови нашей напилась!»

«Сестра моя! Сыновья!»

Толпа прибывала с каждой минутой. Пополнялась людьми из соседних деревень, узнавшими, что Екатерины больше нет, в Петербурхе их Царь народный и теперь можно. Можно требовать, можно судить. Можно мстить. Среди криков отчетливо слышались голоса тех, кто потерял родных. Мать, рыдая, тыкала пальцем в ворота, сжимая в руке старый голубенький платок — все, что осталось от дочери. Старик со слепыми глазами, ведомый за руку внучкой, шептал имя жены. Это были родственники жертв Дарьи Николаевны Салтыковой, садистки, замучившей до смерти десятки своих крепостных девок и баб, которой прежняя власть судила, но даровала жизнь и келью в монастыре.

Тяжелые дубовые ворота затряслись под ударами. Скрежетал металл о камень, трещало дерево.

Над воротами, на галерее, появилась настоятельница монастыря. Игуменья Серафима, высокая, худая, в черном облачении, с большим деревянным крестом на груди. Лицо бледное, дрожащие губы шепчут молитву. Она подняла руку, пытаясь крестным знамением унять этот бушующий океан ненависти.

— Одумайтесь, православные! Не гневите Бога! Здесь обитель святая! Есть закон! Есть суд! — голос ее, тонкий, срывался.

— По вашему закону нас убивали! — заглушил ее рев толпы.

— Не смейте! Не смейте осквернять святое место!

Ее слова потонули в новом взрыве ярости. Толпа загудела, как растревоженный улей. Ворота снова заходили ходуном, еще сильнее. Казалось, стены монастыря дрожат от этого натиска. Люди с топорами принялись рубить нижнюю часть створок. Ворота, обитые железом, поддавались плохо. Но спустя несколько часов створки хрустнули.