Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

Тяжело ему — паства предпочитает не батюшке своему дары носить, а в монастырь: там-то благодати поболее, связь с Богом покрепче, а значит и молитва до Него доберется быстрее. Короче — Силуан вынужден окормлять паству в условиях жесточайшей конкуренции. Грубая аналогия из будущего — построили жилой комплекс, и заранее подсуетившийся коммерс открыл в одном из домов ларёк. Другие коммерсы, у которых денег и возможностей побольше, тоже не дураки, и появились рядом с ларьком два-три сетевых супермаркета, где цены ниже, а товарного разнообразия побольше. Сколько ларёк продержится в таких условиях? То-то и оно.

Батюшка, однако, крест свой нелегкий несет смиренно и с достоинством, равно как и попадья его, Евпраксия. Ей тоже ох как непросто: седенькая, высохшая аки веточка срубленная, ссутулившаяся от тяжелой работы и груза прожитых лет. Ей лет-то еще немного по «будущим» меркам, чуть за сорок, но лицо ее словно собрано из одних лишь морщин, суставы рук раздуты артритом, во рту не осталось ни единого зуба, а в глазах едва-едва теплится жизнь. Всю себя в детей вложила без остатка, и не только метафорически, а вполне физически: попробуй-ка пятнадцать лет к ряду детей рожать, при этом вкалывая по хозяйству и скудно питаясь, посмотрим, сколько здоровья останется.

Ни слова жалобы от батюшкиной семьи мы не услышали, одну лишь лейтмотивом звучащую в их словах и молитвах благодарность Господу за то, что все детки выжили и растут здоровыми, хоть и сказывается на их телах недостаток питательных веществ и повышенная трудовая нагрузка.

Доселе я полагал, что обилие детей (сыновей, дочери-то, прости-Господи, в убыток идут, «за ними» же приданное давать нужно) способствует процветанию крестьянского хозяйства, но… Но ежели у главы семьи времени и навыков на хозяйство не хватает, откуда у детей, как говорят в народе, «тяма» возьмется? Вон Илья, шестнадцать лет ему, работник уже хоть куда, но… Но не научили его толком ничему, а из неоткуда ничего не берется. Я-то знаю, я-то в прошлой жизни тоже о сыновьях на месяцы цельные забывал, и получил закономерный результат. Эх, чего уж теперь.

Хорошие, добрые, верующие, всегда готовые помочь ближним всем, чем могут, люди. Им бы пособие какое по «многодетности», хотя бы в виде приданного для девок, вплотную к возрасту «на выданье» подошедших, да нет ничего подобного и в помине. С голоду не помрут, ибо поля с огородом возделываются хоть как-то да односельчане с монастырскими помогут, и Слава Богу.

Я сломался на моменте, когда батюшка уверенно заявил, что Господу было угодно наказать его за гордыню (которой нет) гибелью старенькой кормилицы-коровы. Новую, ясен пень, им купить не на что. Неправильный я капиталист, мне бы батюшке с попадьей выдать что-то в духе «на кой нищету-то наплодили» или «почему бы не попросить у Церкви перевода на другой приход», а то и вовсе полномочия с себя сложить, начав уже уделять все свободное время личному хозяйству, но…

— Говоришь, батюшка, грамоте Николай ваш обучен да счету?

— Обучен, голова золотая у него.

Лично лояльных людей у меня нет, а жить я здесь собираюсь долго. В этом мире «лично лояльных» купить можно, и те же наемники будут строго придерживаться условий контракта, послушно умерев за «патрона» в случае нужды, но лучше взрастить тех, кому можно спокойно доверить спину, интересы и имущество самому. А этот еще и грамотный.

— Один я на Руси Святой, благо Господь за всеми чадами своими пригляд держит. Дела мои множатся, и со временем оных станет так много, что сам уследить не смогу никак. И дела сии не благородны и просты, как труд добрых землепашцев, а грамоты да счета требовать станут. Отпусти со мною Николая в монастырь. Слово даю — в обиду не дам, грамоте учить продолжу, а как подрастет — в уважаемые люди выведу, станет мне опорою. Тяжко вам будет без работника, знаю, и за помощника грамотного да счету обученного добро уплачу: коровою, конем да припасами на зиму.

Репутация у меня в этих краях уже сложилась — одесную от самого Настоятеля сижу, отмечен вниманием епископа и «суперзвездного» юродивого, относительно богат, загадочного, но однозначно знатного происхождения — но меня все равно поразило до глубины души быстрое согласие батюшки и попадьи. Им и в голову не пришло, что я могу оказаться садистом, маньяком или другой какой мразью. Впрочем, я ж в монастырь Николая забираю, рукой подать, а ежели «чудить» начну в дурную сторону, никакая репутация не убережет — добрые средневековые русичи мразей давят без всяческих сожалений. Тем не менее, чудно мне это, а еще было чудно, что батюшка Силуан — первый в этой жизни человек, который со мной торговался в сторону уменьшения своей прибыли. Я, однако, был неумолим, и, ударив по рукам, отправился со своими в монастырь, пообещав вернуться с оплатой вечером.

И пошли вы к псу под хвост, никчемные в эти времена рудименты из будущего — не торговля детьми это, а инвестиция в кадры с одной стороны, и забота о лучшем будущем для «последыша» с другой.

Телега везла нас домой, а я изо всех сил старался не смотреть на провожающих нас взглядом жителей посада. Сильно меня бытом семьи Силуана приложило, и абстрагироваться при помощи мыслей о «русском вневременье» уже не получалось. Живые люди вокруг. Монастырь-то, несмотря на необходимость без дураков серьезно, а не как мы с Василием да Ярославом, трудиться, почитай что санаторий — кормят, поят, выделяют койко-место, одевают. Жизнь такая, конечно, на любителя, но вести даже не «полу», а совсем голодное, как крестьянам, существование не приходится.

Силуан-то такой не один, по всей Руси «худых» хозяйств ничуть не меньше, чем «средних» али «крепких» (это как у бортника) рассыпано. Сидят пресловутые «семеро по лавкам», одну буханку хлеба на всех делят, причем растягивая на два-три дня, остальное время в лучшем случае пробавляясь репой да жиденьким кваском.

Вон пацаненок лет четырех на нас смотрит, пальцем в носу ковыряет. Одет как при неолите — в одну набедренную повязку, что дает прекрасную возможность рассмотреть торчащий из-под грязной, загорелой кожи скелет и нездорово-выпуклый живот. Вырастет он метров до полутора (если не помрет, прости-Господи и пошли малышу здоровья и многих лет жизни!), в двадцать пять будет считаться уже пожилым, и к этому времени, ежели Господь будет к нему милостив, будет у него своих таких «кроманьонцев» не меньше трех-четверых. В тридцать — уже старик, здоровье ни к черту, и каждый день может стать последним. И вся жизнь — здесь вот, в сельхозработах и животноводстве. Что он увидит в этой жизни? Максимум — ближайший городок, а в остальном — горе и нищету в самых жестоких их проявлениях.

Ох, грехи наши тяжкие. Вспомню-ка лучше крепкое хозяйство бортника, его щекастеньких да нормально одетых деток, посмотрю вон на тех, получше питающихся малышей, у которых пусть и плохонькие, но рубахи — а нафига ребенку новую выдавать, он же ее быстро в негодность приведет — и поговорю со спутниками:

— Тимофей, а какой с твоего поместья прибыток, ежели не секрет и ежели за год посчитать?

Немного в местном ценообразовании уже разобрался, но нужно продолжать собирать статистику — мне в какой-то момент придется много торговать и платить людям зарплаты.

— Да какой там секрет, — отмахнулся Тимофей. — Довольствие денежное мне Владыко положил два рубля на год. С поместья… — он пожал плечами. — Год от году по-разному, бывает и те ж два рубля, а бывает и все семь. Точно, ежели начистоту, не знаю — хозяйством жена занимается, да старший мой, Алексей, я туды шибко не лезу, служба у меня нынче легкая, коня с-под меня да арматуру портить, слава Богу, считай и не кому, пущай копится деньга, у меня три дочери вслед за старшим народилось, будет им приданое, — оживившись от пришедшей в голову мысли, он ухмыльнулся. — Тебе-то, Гелий Давлатович, ужо жениться пора, может Алёнку мою возьмешь? Я тебе за нее десяток коз с козлом, корову да десять рублёв серебром дам.

— Мало! — примерил на себя роль свата Василий. — Жених-то, чай, не калика босоногий, а уважаемый человек! Сам подумай — кого попало Его Высокопреподобие с Его Преосвещенство рядом с собою сажать не станут. И это на шестнадцатом-то годе жизни! Далеко пойдет Гелий Давлатович, не удивлюсь ежели однажды и впрямь, как собирался, при кухне Государевой трудиться станет, да не абы кем. Уже сейчас — богат. Норов, опять же, добрый, зазря дочку твою поколачивать не будет, а жить она станет в тереме красивом, с обслугою. Какие тут десять коз? Да за такого жениха семье твоей веками расплачиваться придется!