Интервенция (СИ) - Алексин Иван

И я сдался. Всё равно от меня в таком состоянии никакого толка не будет. Только изведусь вконец, за кремлёвскими стенами отсиживаясь. Тем более, что вступать в бой самолично, я не собирался, предоставив возможность разобраться с литовским отрядом Ефиму с его рейтарами.

Вдалеке загрохотало. Пушечные и мушкетные залпы слились воедино, набирая силу, разорвали в клочья тишину и безмятежность зарождающегося дня.

— Кажись, началось, — сузил глаза Никифор, прислушиваясь, оглянулся в сторону грохочущей канонады, словно надеясь пронзить взглядом шумевший листвой осинник. — Пошли на приступ ляхи.

— Началось, — зло буркнул я в ответ. — Я в словах Литвинова и не сомневался. То человек мне верный.

Никифор не ответил, виновато отведя глаза в сторону. Вчера, отчаянно пытаясь воспрепятствовать моему сумасбродному решению, главный рында каких только доводов не приводил. И одним из них было утверждение, что сообщение Яниса — хитрость, целью которой было выманить войско Скопина-Шуйского с хорошо укреплённого места и потом разгромить обманутого воеводу. А заодно, если выйдет, и меня из Москвы вытащить. Потому, мол, и рейтарам Ефима с Поклонной горы к Москве почти беспрепятственно прорваться дали!

— Значит, скоро и князь Михаил своих воинов в бой выведет, — резюмировал Ефим и поклонился мне. — Дозволь, государь, к своим людишкам отъехать. Как только большой воевода по лагерю литвинов ударит и наше время ворога бить настанет.

— Ступай.

Я проводил тысяцкого взглядом, мучительно раздумывая, не допустили мы с Куракиным какой ошибки, готовясь к нынешнему сражению. По сообщению от Яниса, узнавшего о планах польских полководцев от некоего капитана Мацея Домарацкого, присутствовавшего на военном совете, те собирались ударить по Москве с двух сторон. Нынешней ночью войско Ходкевича скрытно снялось в лагеря, оставив около тысячи обозных жечь всю ночь костры и к рассвету подошло к Москве со стороны многострадальных Чертольских ворот. В том, что его воины, не смотря на заделанные бреши, быстро прорвутся в Скородом, Ходкевич нисколько не сомневался. В дальнейшем он рассчитывал всей силой навалиться на стены Белого города, отвлекая на себя самые боеспособные отряды защитников Москвы.

А затем, когда московиты, чтобы сдержать натиск армии Ходкевича, стянут к Белому городу часть сил из Замоскворечья, с Юга нанесёт удар уже Жолкевский. Его отряды быстрым броском доберутся до стен Кремля и Китай-города и, подтянув пушки, пробьют проходы для своего войска уже в сердце столицы.

Хороший план, который вполне мог сработать. Но только в том случае, если бы мы о нём заранее не узнали. Поверив заверениям Тараски, что сообщению Яниса можно доверять, Скопин-Шуйский не только отправил ко мне с предостережением рейтар Ефима, но и сообщил, что на рассвете, как только Ходкевич начнём штурм города, разгромит оставленный неприятелем лагерь и, дав увязнуть польскому войску в Замоскворечье, ударит в спину. Ну, а как Ходкевича в Белый город не пустить и в том же Замоскворечье до подхода помощи продержаться, то уже наша с Куракиным забота.

Вот мы с князем обязанности и разделили. Я в Успенский собор к Патриарху Иакову молиться ушёл (не хватало ещё, чтобы слух о том, что я Москву покинул, среди защитников города прошёл. Ещё посчитают, что сбежал), а Куракин озаботился обороной Белого города и Замоскворечья.

На улице, по-видимому, разбуженные звуками канонады, начали появляться первые воины. Впрочем, никакого беспокойства литвины не выказывали. Тут же, не отходя далеко от домов, справляли нужду, отводили к реке коней, тискали идущих к колодцу баб.

— Как бы через реку не ушли, — процедил я, играя желваками на скулах. — Нужно было всё же оставить рядом со стрелками сотню стремянных.

— Да куда они уйдут, государь⁈ — начал горячится Никифор. Отряд стремянных стрельцов он считал неотъемлемой частью моей охраны и не готов был поступиться даже его малой частью. — Когда рейтары со всех сторон налетят, мало кто к реке уйти успеет. А тех удальцов, что успеют, залп из трёх десятков мушкетов разом проредит.

Да понимаю я, что проредит. Тем более, что если из литвинов кто и спасётся, не велика печаль. Не за ними пришли. А для пленников с надетым на них железом, даже переправа через такую речушку как Сетунь, в большую проблему вылиться может. Просто душа не на месте опять. Скорее бы уже со всеми виновными в смерти Марии Годуновой разобраться, чтобы её сынок свои фортели с давлением на психику выкидывать перестал. Хотя, если Голицына сегодня не упущу, один Молчанов останется. Да и тот, где-то неподалёку, при польском короле обретается. Если повезёт, скоро со всеми долгами перед бывшим владельцем этого тела рассчитаюсь.

Крестьяне вывели не улицу несколько телег с запряжёнными в них лошадьми. Подошедший литвин лениво заглянул в ним, поворошил в охапках сена. А вот это, похоже, транспорт для узников. Это они что, уезжать собрались? Во время мы, однако, к ним на огонёк заглянули.

Вновь взрыв выстрелов и заполошный криков, только в этот раз намного ближе, за отделяющим нас от Поклонной горы леском. Это Скопин-Шуйский обозников по брошенному лагерю гонять начал. Значит, и нам пора. Дальше ждать, только дать литвинам возможность подготовится к нападению.

Так же рассудил и Ефим. Сразу с трёх сторон на деревню обрушился поток из всадников, быстро преодолел, окружающую деревню открытое пространство из полей и приусадебных огородов и ворвался в деревню, сметая всё на своём пути. Те из воинов, что оказались в этот момент на улице были буквально нашпиговали свинцом, с десяток литвинов, бросившихся к реке рекой, полегли под залпом засевших на другом берегу стрелков и только те, кто ещё не успел выйти из домов, остались в живых, притаившись за стенами.

Впрочем, сопротивления выжившие почти не оказали. Численность заполонивших узкую улочку всадников не давала им и тени надежды, что можно отбиться, а героически умирать, просто так, из принципа, никому не хотелось.

— И зачем мы только с собой сюда рейтар притащили? — не преминул я выговорить Никифору в очередной раз, посылая коня вскачь. Видно день у главного рынды сегодня такой; от царя-батюшки постоянно нагоняи получать. — Мы бы здесь и одними стремянными вполне обошлись. А те же рейтары сейчас в Москве ох бы как пригодились!

В деревне всё было кончено. С полсотни литовских воинов уныло жались к плетню у дома старосты, их нахохлившийся командир сделал шаг мне навстречу, изобразив что-то вроде поклона.

— Ротмистр Витаус Хрептович, — представился он мне. — Сдаюсь на вашу милость, ясновельможный пан. Не могу вручить свою саблю, так как эти скоты её уже отняли.

— Где пленные? — проигнорировал я его вопрос. Мне ещё политесы с каждым взятым в плен шляхтичем разводить не хватало.

Впрочем, этот вопрос тоже можно было не задавать. Понятно же, что пленные в том доме, возле которого телеги стояли. Да и появилось уже оттуда два дюжих рейтара, бережно вынося князя Пожарского.

— Ефим, — оглянулся я, прежде чем подъехать к раненому. — Бери свою тысячу и к Скопину-Шуйскому на подмогу скачите. Здесь мне теперь и стремянных за глаза хватит. Дмитрий Михайлович, как ты? Сильно худо?

— Бог даст, теперь выздоровею, Фёдор Борисович, — попробовал приподняться мой воевода. — Благодарствую за заботу, государь. Но мне что? Обо мне поляки заботились. Всё же большой воевода в полон попал. Даже врача лечить присылали. А вот Михаил Татищев плох совсем. Его, несмотря на раны, в железе вместе с остальными держали.

Следом из дома потянулись другие пленники; грязные, ободранные, в кандалах. Я с чувством обнял Бориса Грязного, криво улыбнулся Михаилу Салтыкову с сыновьями, склонился над мечущемся в горячке Татищевым.

— На милость мою, говоришь, сдаёшься? — оглянулся я на литовского ротмистра. — Будет тебе моя милость. Рядом с самим полковником Зборовским в выгребную яму посажу.

Я хотел было добавить, рассказав ротмистру о своём обещание их королю, поступать с польскими пленными так же, как они поступают с русскими, но запнулся на полуслове, чувствуя как темнеет в глазах.