Тренировочный день 7 (СИ) - Хонихоев Виталий

Еще болел бок, Жанна плотно перевязала его, чтобы сломанные ребра не ходили туда-сюда, но дышать-то нужно было! И каждый вздох давался с трудом, через боль. Тяжелее всего было по ночам, первую ночь он без укола лидокаина вообще спать не смог. Но к обезболивающим привыкают, а ему привыкание совсем не нужно. И так у него куча проблем на носу… начать с того, что участковый приходил, интересовался происшествием и как так вышло что ему руку располосовали и ребра сломали… а что он ему сказать мог? Он же не знал, что именно ему Виктор напел… вот и пришлось отмалчиваться и говорить, что «ничего не помню». Если бы не то, что Наполи знал людей из главка МВД в городе, то его, чего доброго, к спинке кровати наручниками бы пристегнули.

А еще ему не давала покоя мысль о том, что где-то там, в пещере у провала, за водопадами — лежит как минимум два тела. Один сам в провал упал, скатертью дорога, нашим легче, а остальные? Да места глухие, но все же водопады, озерцо… туда довольно часто ездят те, кто знает. Лето еще не кончилось, обязательно кто-нибудь приедет. Взрослые нипочем в пещеры не полезут, скучно, неинтересно, да и опасно может быть, а вот какие-нибудь мальчишки, охочие до приключений — обязательно. Найдут там трупы и начнется. Нет, никто его не посадит, они ж беглые зеки, самооборона, все дела. Но если так выйдет, то он поневоле привлечет к себе много внимания. Очень много внимания. А первый инстинкт любого выходца из Бюро — заползти под камушек и не отсвечивать, не привлекать лишнего внимания. Быть на виду — это ж все равно что мишень у себя на спине нарисовать — любой может поймать тебя в прицел и на выдохе плавно придавить спусковой крючок.

Но все эти проблемы были лишь потенциальными, далекими угрозами по сравнению с тем, что его сюда привез сам Виктор Полищук. Он мог бы просто оставить его там, истекать кровью. К настоящему моменту Наполи уже не было бы в живых. Нет человека — нет проблемы. Однако Виктор зачем-то оставил его в живых. В доброе сердце бывшего ликвидатора Бюро Наполи не верил, это было даже не смешно. Эти люди не знают жалости и не испытывают эмпатии к своим жертвам. Значит ему что-то нужно от Наполи Саркисяна, зачем-то он нужен Виктору. Зачем? Информация? Вербовка? Какая у него может быть информация, он агент влияния в отставке…

— Доброе утро, Николай! Как спалось? — в комнату входит женщина в белом халате, распространяя вокруг себя тот самый, особый «медицинский» запах, запах лекарств и карболки: — вижу, что сегодня вам получше. Давайте я вас осмотрю… — и женщина быстро и довольно бесцеремонно проводит осмотр, изменяет температуру и давление.

— Завтракать будете? — спрашивает женщина: — сегодня в детском саду пшенка. У фельдшерского пункта своей столовой нет, уж извините. — говорит она совсем не извиняющимся тоном.

— Спасибо. — говорит Наполи, глядя как женщина вносит поднос с тарелкой каши, двумя кусочками хлеба с маслом и стеклянным, граненным стаканом с чаем. Стакан удобно пристроен в подстаканник, такие в поездах дальнего следования выдают, с металлическими завитушками и изображением стремительного локомотива, несущегося через тайгу.

— После обеда санитарная машина придет. В городскую больницу тебя увезут. — говорит женщина-фельдшер, ставя поднос на табуретку перед кроватью: — там тебе и рентген сделают и присмотрят как надо. Теперь тебя уже можно перевозить.

— Жанна Владимировна. — говорит Наполи, приподнимаясь на локте и скривившись от боли: — не надо меня в город везти. Мне уже лучше. Спасибо вам за все. Я лучше после обеда выпишусь и пойду по своим делам.

— И куда ты собрался, красивый такой? — прищуривается женщина: — ты себя в зеркало видел? Краше в гроб кладут. Ты же за порог выйдешь и свалишься.

— Не надо в больницу. — говорит Наполи, садясь на кровати и чувствуя, как дрожат у него ноги: — у меня дела.

— Ты смотри какая деловая колбаса. — насмешливо тянет женщина, но встречается с его взглядом и вздыхает: — ну хорошо. Позвоню в райцентр чтобы машину зазря не гоняли, скажу, что поправился ты. Но мне придется сказать, что я неверно оценила тяжесть твоего состояния, Николай. — она наклоняет голову: — так что ты мне будешь должен. У меня тут репутация.

— Конечно. — легко соглашается он: — все что угодно. Я могу достать…

— Тогда пообещай мне что еще два дня тут полежишь, пока полностью не поправишься. — перебивает его женщина: — а то сдам тебя в город только в путь. А?

— Но…

— Обещаешь?

— Да. Ладно. Обещаю. — кивает Наполи, прижатый в угол. Женщина в белом халате удовлетворенно кивает головой.

— Вот и славненько. — говорит она.

— Еще раз спасибо. Вы меня спасли. — говорит Наполи. Как агент влияния он знает насколько важно налаживать связи и выстраивать отношения с людьми вокруг. Даже со случайными. Нет, особенно со случайными…

— Да ты мне спасибо говори, а Витьке. — говорит женщина: — он тебя привез вовремя. И помогал во время операции. Крови твой товарищ не боится, даже капельницу помог ставить. Хороший ассистент из него получится… — она прикусила губу, думая о чем-то своем.

— Витьку? — теряется Наполи.

— Он велел привет тебе передать как в себя придешь. И чтобы рубашку ему вернул. Клетчатую. — улыбка скользит по губам женщины и Наполи сглатывает. Все. Ему конец. А он — слабый, слабый, слабый! Если эта женщина сейчас протянет руку и… он даже ей противостоять сейчас не сможет! Она — рослая, с развитыми мышцами, хладнокровная как любой врач… вот ее рука уже тянется к его глотке, короткий удар и будет перебита трахея, ребром ладони, он видел такое…

— Ты чего встрепенулся? — удивляется женщина, убирая руку: — у тебя вон, кусочек масла к щеке прилип. Если ты это из-за рубашки, так не переживай, Витька новую купит. Слушай, скажи мне, а у этого кобеля постоянная девушка есть?

— Не знаю. — отвечает Наполи, думая о том, что ему нужно перестать уже себя накручивать. А еще он подумал о том, что чертов Полищук, хоть и ликвидатор, но выстраивает связи куда лучше, чем бывший агент влияния.

Евгения Петровна Лермонтович, мама одного сорванца

Просторное помещение бухгалтерии молокозавода утопало в послеобеденном солнечном свете, проникавшем через высокие окна с деревянными рамами. Вдоль стен стояли массивные металлические столы советского производства, заваленные папками с документами, счетными машинками «Феликс» и логарифмическими линейками. На стеллажах рядами выстроились толстые гроссбухи в зеленых и коричневых переплетах.

У окна за небольшим круглым столиком собрались три женщины. Женечка, стройная брюнетка с аккуратной укладкой, осторожно помешивала сахар в стакане с подстаканником. Ее синее платье с белым воротничком было безупречно отглажено, а на запястье поблескивали тонкие золотые часики — подарок от бывшего мужа, который она так и не решилась отдать в ломбард или переподарить.

Рядом с ней сидела кудрявая Леночка, главный бухгалтер, чуть за тридцать, в модной клетчатой юбке и белой блузке. Инночка, самая молодая из троих, двадцати восьми лет, с волосами цвета спелой пшеницы, собранными в элегантный пучок, прихлебывала чай из фарфоровой чашечки, которую принесла из дома.

На столе лежала развернутая газета «Правда», стояла ваза с конфетами «Мишка на Севере» и термос с кипятком. За окном виднелись заводские корпуса и дымящиеся трубы молокозавода. Перерыв на чай в бухгалтерии — это не просто пятнадцать минут на бегу, это священнодействие, ритуал, который не менялся годами и десятилетиями.

— Опять Холодков с новенькой закрутил. — говорит Леночка, поставив свою чашку на стол: — вот же кобелина. Говорят что по этому поводу профсоюзное собрание скоро будет. На вид поставят с занесением а то и уволят по статье.

— Холодкова-то? Этого разве уволишь? Он же номер один в своей бригаде и специалист узкого профиля. Нет, скотина конечно… но новенькая сама виновата. Что не знает с кем связалась? — Инночка ставит на стол жестяную коробочку со свежим печеньем: — угощайтесь, девчата, я вчера дома испекла. С корицей.