Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

– Н-да? – и от тона моего пристава ажно пятнами разукрасило, этакими белыми-белыми, да фоне багровой рожи, я даже и залюбовался получившимся колером.

– Как стоите перед старшим по званию?! – в струнку на миг вытянулся полицейский, и тут же ссутулился нарочито, и на подчинённых – зырк! Не видали ли ево оплошности? Отворачиваются, ажно до шейного хруста, и стал быть – не просто видели, но ещё и расскажут всем, кто только слушать захочет!

– Вы, – медленно начал он, – в глазах российской Фемиды являетесь несовершеннолетним, и не можете рассматриваться в качестве офицера.

– Аверьян Иванович! – машу рукой соседу, взятому полицейскими в понятые, но так до сих пор и не допущенному в квартиру, – Доброе утро!

– Доброе, Егор Кузьмич, – подобрав брюхо, он протиснулся наконец в дверь, глядя нехорошо на слишком ретивого служаку, ставшему в дверях скифской бабой, – а где Владимир Алексеевич, где все домашние?

– К Наде в больницу поехали, Аверьян Иванович. А у меня, изволите ли видеть… – обвожу рукой гостиную, – погром!

– Да уж… – яда в голосе соседа хоть отбавляй, иная кобра позавидует, – проводить обыск не дожидаясь понятых? Узнаю нашу доблестную полицию! Ну што вы там подбросили? Листовки? Динамит?

– Я вижу, вы хорошего мнения о полиции, – сухо отозвался пристав.

– Да уж много лучшего, чем вы того заслуживаете, господин полицейский офицер! – Аверьян Иванович не смущается. Он из тех воинственных либералов, которые в студенческие годы где-то там участвовали и состояли, да-с! Потом семья, быт… но под слоем душевного пепла тлеют жаркие угли, только сдуй!

С адской машинкой на генерал-губернатора он не пойдёт, но вот так вот, показать зарвавшемуся приставу его место, вполне способен. Гражданского мужества у соседа в достатке, даром што вид самый безобидный. Неудачно они понятого… понятых выбрали.

– Очаровательно, – морща породистый нос, вошёл в квартиру второй понятой, – Здравствуйте, Егор Кузьмич. Аверьян Иванович…

– Кирилл Владимирович…

– Слышал, слышал, не утруждайтесь, – он оглядел мельком полицейских и остановил взгляд на приставе, – Виден, так сказать, уровень… Вы уж определитесь, голубчик – если Егор Кузьмич несовершеннолетний в глаза российской Фемиды, то какое вы имеете право врываться в квартиру, где он проживает, в отсутствие законного опекуна? Да и насчёт «Не можете рассматриваться в качестве офицера» уточните – это мнение нашей Фемиды или ваше личное?

Пристав пошёл пятнами, не в силах ответить на заданный вопрос. Тут ведь как ни крути, а любой ответ – неверный! Скажет «Фемиды», и неприятности по служебной линии гарантированны, потому как будучи в столь ничтожном чине, да за всю Фемиду Российскую говорить… Это, знаете ли, даже и не моветон, а натурально – вылететь со службы можно.

Скажет, что это его, сугубо личное мнение, и неприятностей не оберёшься уже от возвращающихся в Россию африканцев. Хоть лично, хоть через прессу, а хоть и по дипломатической части: стоит только довести, что некий полицейский офицер не считает Панкратова офицером и не получил за то хотя бы выговор, консул ЮАС в Москве сможет довести своё «Фи» очень высоко.

– Продолжайте обыск, – дёрнул шеей, скомандовал он, а битый жизнью Аверьян Иванович затеял с полицейским длинный и нудный спор, объясняя всю незаконность обыска и ничтожность добытых таким образом улик. Тот вяло отбрёхивался, скорее даже довольный переменой слишком уж неудобной темы.

Квартира тем временем наполняется всё новым народом. Полицейские чины и малопонятные агенты в штатском таскаются по комнатам, входя и заходя. Подкованные сапоги полицейских оставляют в паркете выбоины, рвут ковёр в гостиной, небрежные действия их оставляют царапины на мебели, а чужие руки, качающиеся одежды и белья, хочется – тесаком, да с оттяжечкой!

А у меня в голове, помимо нарастающего озлобления, одна только мысль вертится, как заезженная пластинка…

… почему?! Откуда такая прыть? Неужели Палываныч попался и раскололся?!

– Господа! – пошёл я ва-банк, – Объясните мне наконец толком основание для обыска, тем более столь бесцеремонного, похожего больше на погром!

– Убийство есаула… – заученно начал полицейский.

– Господин помощник участкового пристава, – перебил я его, – не буду скрывать, что не огорчён ни капли смертью этого человека! Но я решительно не согласен с отведённой мне вашим ведомством ролью обвиняемого! С момента приезда в Россию я окружён столь плотным кольцом полицейских агентов, что не мог бы сделать ни шагу без вашего ведома!

– А действительно! – оживился Аверьян Иванович, – Я и сам, признаться, был несколько ошарашен такой полицейской активностью! Посты полиции, да и филеры… Да-с! Извольте объясниться, господин помощник участкового пристава!

Последовало долгое и нудное объяснение, с каким-то выкладками полицейских чинов, согласно которым я имел основания и возможности…

– … и более того, – вытирая обильно потеющее лицо уже несвежим носовым платком, – неубедительно вещал пристав, – смерть есаула от коня, равно как и…

Он сбился и начал отдувать губы, промокая лицо.

– Ну же, господин помощник участкового пристава… – облегчение у меня – волной! Не поймали Палываныча! Не… просто подозревают, и скорее даже – хотят подозревать. Не знаю, удержал ли лицо, ох не знаю!

– … равно как и убийство Гиляровской Марии Ивановны, совершённой есаулом Лазаревым… так?

– Не сравнивайте умышленное убийство и несчастный случай, в коем виноваты не казаки, а согласно данным следствия – студенты! – огрызнулся полицейский, обнажив в оскале неровные прокуренные зубы, – Ведётся следствие, и виновные понесут заслуженное наказание, назначенное судом!

– Даже так? – нехорошо удивился я, – А виновные, случаем, заранее не назначены?

Дёрнув щекой, тот ничего не ответил, и только как-то по крысьи оскалился. Он уже ненавидит меня, ненавидит страстно и искренне – как человека, ставшего неудобным не просто системе, но и ему лично.

Едко комментируя действия полицейских, понятые сопровождали их при обыске, а комнаты наши чем дальше, тем больше напоминали картину самого безобразного погрома в еврейском местечке.

– Ну право слово… – только и смог вымолвить белеющий от ярости Кирилл Владимирович, глядя на полицейских, вскрывающих паркет в месте, показавшимся им подозрительным.

– Шшшх! – вспорота аккуратно, по шовчику, обивка дивана, и вспучился конский волос.

– Вашбродь… кажись оно! – и голос ликующий.

– … это мы конфискуем! – помощник участкового пристава полон торжества и нескрываемого злорадства, упаковывая документы. А я только сейчас понимаю…

… им нужен был просто повод. Любой. Ворваться, провести обыск, конфисковать мои расчеты и чертежи, наброски и всё-всё-всё…

И если прежде я чуточку, где-то в самой глубине души чувствовал себя не вполне правым из-за смерти казака… Нет, не виноватым! Око за око! Если закон работает только в одну сторону, то этот закон – беззаконный! Но…

… и я немногим лучше.

А сейчас – война, самая настоящая война, и плевать, что она не объявлена. Плевать, что государство… или что вернее, Романовы, считающие себя олицетворением страны, считают себя вправе на любые действия, воспринимая защиту – бунтом. Это – война…

– Господа, – голос у меня каркающий, – вы похищаете чужую интеллектуальную собственность. Вы понимаете последствия этого поступка для вас лично, для ваших покровителей и страны?

Голову чуть набок, смотрю… бледнеет помощник участкового пристава. А потом как встряхнётся, как передёрнет плечами… и улыбка взбесившейся крысы в ответ! Наглая! За ним – Государство. И как же он счастлив от того, что может – больше других!

Закончив чтение конфискованных документов, Александр Михайлович обессиленной медузой расползся по креслу, прикрыв ненадолго глаза. Грубо, топорно… но ведь вышло же!

Чертежи, рисунки, эскизы и записи были обрывочны, но всё же, всё же…

– Воздушному флоту – быть!