Кулачник (СИ) - Гуров Валерий Александрович

Мне было тяжело продолжать разговор. Внутри все кипело, на душе скребли кошки, но я хотел услышать историю до конца.

Старуха отвела взгляд. Ложечка в её руке застыла, потом медленно опустилась в чашку, она начала мешать чаинки.

— Помогает… — сказала она неуверенно.

Где-то в ее словах затесалась ложь. Если бы он и впрямь заботился, то не текла бы у старухи батарея, не ставила бы она будильник на каждые три часа и не жила бы в этом сыром советском мавзолее с ванной из клеёнки.

Снизу снова раздался стук. Раз, другой, третий. Лупили будто потолком прямо по стояку. Из сгиба в месте, откуда капало, хлынула тонкая струя воды — еще чуть и прорвет к чертовой матер.

Подставленное ведро быстро наполнялось, вода уже начинала переливаться через края.

— Он опять стучит… — устало сказала бабка. — Я уже сколько раз с ним говорила. Ну ведь знает же, что… — она не договорила и всплеснула руками.

Я не мог понять зачем это делает сосед снизу. Потом же самому на голову польется…

Старуха поднялась со стула, медленно, с трудом, словно каждый сустав кричал от боли.

— Давайте я сам, Тамара Павловна, — опередил ее я. — Где у вас тряпки?

Она показала рукой на комод в коридоре.

Я пошел, чавкая ногами по мокрому полу. В ушах стучала одно: Светка умерла.

Взял тряпки, справился течью. Та удивительным образом перестала литься ручьем, когда снизу прекратили стучать.

Я только успел снова поставить ведро под капающую трубу, как в коридоре раздался стук в дверь.

— Секундочку, Саша… — отозвалась бабка. Голос у нее стал тихим, будто она сразу почувствовала, кто там. Тамара Павловна неторопливо поднялась со стула, поправляя старый вязаный жилет, и пошаркала к двери.

Я остался на кухне, но прислушался.

— Дай денег, старая, ты меня опять заливаешь! — донесся сиплый, прокуренный мужской голос.

Подача была агрессивная, а судя по интонации пришедший был в зюзю.

— Пенсии ещё нет, Леня… — ответила бабка шепотом. — Я ж тебе на прошлой неделе давала, ты забыл?

— Не хватило значит. Ещё надо, мать. Мне и так уже все нервы залила своей вонючей водой. Вон у меня гипсокартон отвалился!

— Леня, у меня сейчас гость, я не одна… — голос Тамары Павловны дрогнул. — Зайди позже, а?

— Я тебе дам «гость», старая сука, — зло прошипел тот. — Кому ты нужна, старая мука!

Тут уже я не стал оставаться в стороне и вышел из кухни. Сосед стоял прямо в дверях, потный, помятый, в черной спортивной куртке со сломанной змейкой и синим пакетом в руке. Лысина блестела от пота. Щетина черная, глаза красные, мешки под глазами. На пальцах руки были выбиты «перстни». Типичный зек с желтым лицом после годов проведенных в заключении.

Увидев меня, он оценивающе прищурился.

— Какие проблемы? — спросил я спокойно.

Мужик смерил меня взглядом. Я не отводил глаз.

— А ты кто такой будешь?

— Внук, — ответил я. — Повторяю, проблемы какие?

Мужик завис, видимо взвешивая, как лучше действовать дальше.

— Никаких. Все нормально.

Он зыркнул на Тамару Павловну и процедил сквозь стиснутые зубы.

— Я… потом зайду Тамара Павловна.

— Лучше не заходи, — сказал я.

Он кивнул, пятясь, и хлопнул дверью так, что в коридоре задрожало стекло в рамке.

Я вернулся на кухню. Старуха молчала, взгляд потуплен, она явно растерялась и не знала, что мне сказать.

— Он вас бьет? — прямо спросил я.

— Да нет, что ты, милок… — ответила она поспешно, но рука дрогнула, вязаная кофта чуть задралась, обнажив запястье.

Я увидел на тонком запястье свежий синяк. Темно-синий, с фиолетовой каемкой, оставленный чей-то пятерней. Слишком явный синяк, чтобы притвориться, что ничего не было.

— Я же вижу, Тамара Павловна, — сказал я, кивнув на ее руку.

— Леня… агрессивный стал. Бывает. Непутёвый он. Но ты… ты ему ничего не делай, сынок. Ты уедешь, а он мне потом житья не даст. Я его с детства знаю, с родителями его дружили. Он теперь пьёт, у него самого беда была… пятнадцать лет отсидел.

Говорила Тамара Павловна быстро, запинаясь, как будто хотела не столько оправдать его, сколько отговорить меня от очевидного.

Я молча налил чай старухе, снова сел, подвинув ей чашку. На кухне повисла вязкая тишина. Тамара Павловна перебирала в пальцах уголок платка.

— А про Виктора Козлова что-нибудь знаете? — спросил я, решив переключить тему, чтобы старуха хоть как-то успокоилась.

— Первый раз слышу. Кто это?

— Неважно, наверное… А про дочь Светланы вам известно?

— Какую ещё дочь? — переспросила она, искренне удивившись. — Не было у Светки дочери никогда. У нее только Саша и был. Золотой мальчик. Вон как его любила…

Я замолчал, но внутри все стиснулось. Пазл постепенно складывался в голове. Очень похоже, что после нашего конфликта на железнодорожном переезде Светка не смогла вернуть дочь. Но и Козлов до нее не добрался, раз Света осталась жива… или не захотел этого делать. Просто сделал так, чтобы Никитина остаток жизни влекла жалкое существование. Нищая съемная комната и страх перед каждым телефонным звонком. В стиле Витьки все это, очень даже…

Ну а ребенка у Светки забрали. Возможно, девочка и не знала, чья она дочь. Возможно, и теперь не знает. Маленькая все таки была.

Тамара Павловна смотрела на меня внимательно.

— Ты Светку, судя по всему, хорошо знал. Но ты точно не сослуживец ее сына. Кто ты, милок? — вдруг спросила она.

— Друг семьи, — выдохнул я. — Вы знаете, где она похоронена? Может телефон сына есть?

— Знаю, где могилка… — ответила она и встала.

Пошарила в старом шкафчике среди пачек со старыми газетами, платочками и квитанциями. Вытащила карточку с номером участка.

— Вот, семнадцатый ряд… Она тогда одна осталась, хоронить почти некому было. Только я и Сашка на похоронах…

Помолчала, потом добавила, доставая из кармана полиэтиленовый пакетик с двумя леденцами.

— А ты вот… на могилку ей положи. Это она любила с малых лет. Я-то не хожу уже — ноги не те, зрение не то. Только всё равно помню, каждую среду свечку за нее ставлю и богу молюсь. Не заслужила она такую жизнь…

Я взял конфеты. Это был «барбарис», старая обертка, еще с тех времён, когда и я, и Светка были… другими. Она любила эти конфеты и сосала, когда нервничала.

Сердце снова сжалось.

Жизнь Светки сложилась так, что не пожелаешь и врагу. Никитину сломал Козлов.

Я взял конфеты, сфотографировал листок с местом Светки на кладбище. Поднялся, кивнул Тамаре Павловне и направился к выходу. Но, дойдя до двери, на мгновение остановился. Вытащил с внутреннего кармана две пятитысячные купюры

— Это вам, — сказал я и положил деньги на эмалированный поднос у двери, где обычно хранили ключи, мелочь и всякое нужное. — Почините стояк. Больше дать не могу пока, но запишите мой номе. Позвоните, если вдруг что в любое время.

— Я не возьму, — покачала головой Тамара Павловна. — Не надо, я не привыкла к подачкам.

— Возьмите, — повторил я, смотря ей прямо в глаза.

Она опустила глаза, но отказываться не стала. Только снова потупила взгляд своих грустных глаз.

Я вышел. Спустился вниз на первый этаж, к соседской двери, и постучал. Тяжелый, ленивый звук шагов послышался за дверью.

— Кто? — хриплый голос донесся с той стороны двери.

— Горгаз, — сказал я ровно.

— Какой на хрен горгаз…

Щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и в щели появилось опухшее лицо соседа с желтоватой щетиной и мутными глазами.

Я не дал ему ничего сказать. Резко ударил головой в переносицу. Он полетел назад, рухнул в прихожей, сбив тумбочку.

Я шагнул за ним, закрывая дверь. Он попытался вскочить, но я навалился, прижал его к полу и скрутил, уткнув лицом в линолеум.

В углу стояла старая расшатанная гладильная доска. На ней утюг еще советских времен. Уже включенный, видимо сосед решил погладиться.

Держа мужика за шкирку, я взял утюг.

— Слушай сюда, — проговорил я, присев на корточки и поднеся раскалённую подошву к его лицу. — У Тамары Павловны теперь есть мой номер. Только попробуй еще раз к ней подняться. Хоть пальцем тронь и я вернусь. И тогда я тебя суку прямо здесь поглажу так, что родная мать не узнает. Понял, урод?