Защита Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

— Я, — заявила она твердо, — выступать без ансамбля и без звукового оформления не буду. Это невозможно.

— Ты сказала, — констатировала дама. Она повернулась к залу, взяла микрофон (уже в последний раз) и объявила громко, четко, без тени сожаления: — Концерт отменяется, товарищи! Артисты к выступлению не готовы. Завтра пригласим других. Честных.

Шум в зале был самый незначительный — легкое разочарованное шуршание, вздохи облегчения, сдержанные смешки. Люди без лишних слов, быстро и деловито, стали расходиться. Видно, здесь так принято. Никаких бурных протестов, никаких требований вернуть деньги (представление-то бесплатное). Просто — не сложилось. Как будто отменили рядовую лекцию о вреде табака.

А глаз у той дамы, несмотря на возраст, зоркий. Она сразу заметила несоответствие между аппликатурой гитариста, его пальцами, лихо бегавшими по грифу, и звучанием ритм-партии, доносившимся из колонок. Снебрежничал гитарист, схалтурил, думал — в суматохе звука никто не заметит. Не вышло. Не прошло. В этом маленьком, строгом мирке людям в розовых штанах не доверяют.

И мы пошли прочь, в наступающие сочинские сумерки. При заходящем солнце, окрасившем небо в пастельные тона, я устроился на веранде с номером «Правды». Читал без особого интереса. В Сочи открылось новое агентство Аэрофлота — двадцать с лишним билетных касс, а также международный сектор, обслуживающий новый прямой рейс Берлин — Сочи — Берлин.

Но мне-то в Берлин не нужно. Не тянет.

Вся последняя полоса была отдана спорту. Половина — приближающейся Московской Олимпиаде, треть — отчёту о Чигоринском мемориале, а остаток — всему прочему. Наши велосипедисты опять выиграли Велогонку Мира! Честь им и хвала. Но мысли мои были далеко от велосипедов. Они возвращались к вечернему фиаско в клубе, к розовым штанам и круглым глазам Эскулапова полоза.

Солнце скрылось за горами, потянуло вечерней прохладой. Я вернулся в дом. «Спокойной ночи, малыши» уже кончились. Мы уложили Ми и Фа в их кроватки. И в тишине, нарушаемой лишь стрекотом цикад за окном, исполнили традиционную колыбельную — «Summertime». Негромкий перебор струн моей испанки. И наше трио. Никаких колонок, никаких микрофонов. При открытых окнах звук плыл в теплый южный воздух, чистый и нежный. Вышло очень мило. Искренне. И как-то по-настоящему. Вопреки всем галунам и электроакустическим гармониям странного, предолимпийского лета.

Глава 15

31 мая 1980 года, суббота

Чижик идёт по следу

В номере было умеренно тихо, умеренно светло, умеренно прохладно. За окном — последний день весны. Отдыхающие окончательно перешли на летнюю форму одежды: всё лёгкое, всё нарядное. Местные — нет. Сочинца легко отличить от приезжего и по хмурому виду, и по неважной одежде. Нет, не нарочно плохой, но обыденной. Рабочей. Для завода, для огорода. Приезжему здесь праздник, а местному человеку что? Будни, вот что. Трудовые будни. И ничто не раздражает рабочего человека так, как вид счастливого бездельника. То, что этот бездельник одиннадцать месяцев вкалывал не меньше его, да ещё где-нибудь в Воркуте — это не считается. Ходят толпами, бока на пляжах греют, в столовых из-за них не протолкнуться, на базаре цены конские, а дети твёрдо говорят, что хотят быть курортниками — разве это может радовать сочинца? Не может это радовать сочинца. Вот и не радует.

Время чая. «Советский Краснодар» — чай хороший. Не скажу, что волшебный, чудес не обещает, в отличие от снадобий таинственного состава, которые мы встречали на филиппинском рынке. Нет. Он просто хороший. Бодрит исправно, настроение поднимает без лишнего шума в голове, и после чашки чая любое, даже самое кропотливое дело — ну, скажем, разбор партий минувшего тура — спорится как-то легче. Так гласит реклама. И кто бы что ни говорил о нашей советской действительности, но реклама у нас — кристально честная штука. Не то что капиталистическая трескотня, цель которой — всучить доверчивому обывателю залежалый хлам по цене золота. У нас такого просто нет, залежалого-то. Взять хотя бы «Советский Краснодар» — расходится со скоростью мысли. Вот только что доставили в гастроном пятьсот упаковок, не успел моргнуть — и нет ничего. Пустота. И молва, эта вечная спутница дефицита, уже приписывает чаю свойства небывалые. Шепчутся, будто сам Леонид Ильич Брежнев пил «Советский Краснодар» исключительно ради долголетия, и вслед за ним, естественно, потянулось всё руководство. Заговор чайный, что ли?

То, что Леонид Ильич, при всем почтении, прожил не так уж и долго, да и сменивший его Юрий Владимирович Андропов образцом богатырского здоровья не блистал — народную веру не поколебало. Отравили! Ясное дело, отравили! И Брежнева, и Андропова! Враги! Кругом враги! Кто же они? Американцы? Китайцы, с их вечными претензиями? Или, прости Господи, евреи? Отомстили за то, что мало выпускают из Союза? Или, напротив, за то, что вообще выпускают? Ведь в Израиле, как известно любому читателю «Правды», хорошо живётся только кучке богачей, а простому человеку, хоть он трижды еврей, по матери, по фамилии, и по внешности, грозят нищета, голод и смерть под палящим солнцем. Такой вот парадокс. Но вера в чудодейственный чай — непоколебима.

Подарить доктору пачку «Советского Краснодара» — это сейчас всё равно что преподнести бутылку «Двина», коньяка отменного, дорогого, и тоже редкостного. Об этом коллеги в Москве рассказывали. Со знанием дела. Мне? Ха! Кто ж станет дарить мне? Я ведь не практикую на родных просторах. Я несу знамя советской медицины в Ливии. Высоко и далеко несу, под знойным ливийским солнцем. В Ливии чай не дарят, там у них другие нравы. Но случается всякое. Отказываться — нельзя это оскорбительно. Восток дело тонкое. Очень тонкое.

«Советский Краснодар» я добываю разными путями. Иногда выдают в столе заказов — в Москве, на улице Грановского, кто знает, тот знает, а кто не знает, тому и не надо. Но чаще — просто покупаю в «Берёзке». Заходишь, если чеки есть, и покупаешь. У меня пока есть. Рубли? Рубль — не деньги, рубль бумажка, как метко зафиксировал Владимир Семёнович, и дал благой совет не экономить. Чеки, конечно, тоже бумажка, и экономить их тоже не стоит. Но не будем о грустном.

Чай я начинаю пить за четверть часа до пуска часов. Ритуал. Неторопливо, вдумчиво, смакуя каждый глоток. На чашку уходит ровно семь минут — проверено. Затем ещё пять минут неспешной прогулки по коридорам, лестницам и опять коридорам, к игровому залу. И ровно без трех минут до начала игры я сажусь за доску. Всё рассчитано. Всё как часы. Особенно здесь, в Сочи, в этом отеле, который стал символом гордости и предубеждения советского ненавязчивого сервиса, где каждый шаг можно рассчитать, как ход на шахматной доске. Предсказуемость — она успокаивает нервы перед битвой.

Но сегодня… Сегодня моя выверенная до секунды схема дала сбой. Трещину. Большую и неприятную.

Надежда, которая обыкновенно чай и заваривает, не обнаружила заветной коробочки с пакетиками «Советского Краснодара» — и да, линию по упаковке чая в заварочные пакетики купили и установили по распоряжению Брежнева, было дело.

— А это что такое? — она протянула мне невзрачный цыбик, обернутый в простую, чуть шершавую бумагу цвета пыли.

Я принял. Легкий, почти невесомый.

— Это? — переспросил я, хотя прекрасно знал ответ. — Это, Лиса, чай. Грузинский. Второй сорт. Рязанская чаеразвесочная фабрика. Пятьдесят граммов нетто. Цена — тридцать копеек. Аромат… — я судорожно втянул носом воздух — аромат сена, слегка подмоченного дождем. Или воблы. Бодрит, конечно. Особенно если заварить покрепче. Но настроение… настроение поднимает своеобразно. Скорее, наводит на философские размышления о бренности бытия.

Надежда вздохнула, словно прочитала мои мысли о бренности, и решительно направилась к холодильнику. Холодильник был импортный, чешский, «Mora», предмет гордости «Жемчужины». Она распахнула дверцу, заглянула внутрь.