Сирийский рубеж 3 (СИ) - Дорин Михаил

Сегодня решено было потренировать спасателей из парашютно-десантной службы. Да и командиры вертолётов вспомнят, что у них есть подобные навыки. Для этого была выбрана небольшая площадка рядом с аэродромом, чтобы не мешать другим полётам.

Крайний из запланированных полётов я выполнял с Могилкиным. Как раз сейчас он должен был зайти в квадрат и начать спуск спасателя. После взлёта Петя выполнил разворот и начал медленно выполнять подлёт в квадрат.

— Высота для работы 20 метров, — произнёс он в эфир, замедляя поступательное движение вертолёта.

— Я пошёл, — похлопал меня по плечу Карим и вышел в грузовую кабину.

Сейчас у него будет не менее сложная работа, чем у лётчика. Он будет управлять лебёдкой для спуска одного из спасателей. Я выглянул в грузовую кабину, где к своим обязанностям приступил и капитан Лютиков.

— Выпускающий готов, — крикнул он, показывая мне поднятый вверх большой палец.

Я кивнул, и Лютиков надел шлем и кожаные перчатки. Спускающийся подошёл ближе к выпускающему для проверки обмундирования.

Лютиков быстро проверил у него подвесную систему и стал ждать команды от Могилкина.

Пока Карим подсоединял страховочный трос, вертолёт уже завис над землёй.

— 501-й, работать в квадрате, — доложил Петруччо, зависая над местом высадки.

— 501-й, работу разрешил, — ответил в эфир руководитель полётами.

— Понял, — ответил Петя, разворачивая вертолёт носом на ветер.

Висеть в 20 метрах от земли не то же самое, что у самой поверхности. Нет той самой воздушной подушки, на которую может опереться «вертолёт». А это значит, что и работать органами управления приходится чаще. Да и вертолёт не так устойчиво себя ведёт.

— Я… готов, — произнёс по внутренней связи Петя.

— Приготовиться к спуску, — подал команду выпускающий.

Лютиков подошёл к сдвижной двери и зацепил свой карабин фала за трос принудительного раскрытия парашюта для страховки.

— Разрешите спуск? — запросил капитан разрешение у командира вертолёта.

Могилкин ещё немного сместился в центр квадрата.

— Разрешил, — ответил Петруччо, и Лютиков открыл сдвижную дверь.

Тут же в грузовую кабину ворвался поток воздуха, а форма на всех пассажирах начала трепыхаться. Спускающийся и вовсе сделал полшага назад.

Лютиков проверил дверной проём и начал выглядывать вниз. Карим к этому моменту взял пульт управления СЛГ-300 и помог закрепиться спускающемуся.

— Влево — 4, назад — 2, — корректировал Лютиков место зависания.

— Понял, — выполнил Могилкин смещение.

В кабине по-прежнему только шум работы двигателей, а над головой мелькают вращающиеся лопасти.

— Над точкой. Разрешите спуск? — запросил Лютиков.

— Разрешил.

Бортовая стрела лебёдки СЛГ-300 вышла за пределы грузовой кабины, и спускающийся аккуратно вылез из вертолёта. Молодой парень развернулся лицом к дверному проёму и через две секунды исчез.

— Первый… ну или какой там, пошёл! — громко доложил Лютиков по внутренней связи.

На некоторое время Могилкин буквально замер, выдерживая местоположение вертолёта. Ещё бы! Раскачивать борт никак нельзя.

Движение органами управления он практически не совершал. Крайне тяжело держать вертолёт, чтобы его не качнуло очередным порывом ветра на такой высоте.

— Смотришь перед собой, но не упускаешь из виду ориентир слева и справа.

— Понял, Сан Саныч, — отвечал по внутренней связи Могилкин.

Карим держал трос, стараясь чтобы он как можно меньше ходил из стороны в сторону. По щеке Могилкина начала стекать капля пота, а сам он слегка сжал губы.

— Приземлился. Начали подъём, — продолжил докладывать Лютиков.

Теперь спускающегося надо поднять наверх. Только уже не одного, а с коллегой, который выполняет роль спасаемого.

— Ещё немного, — подсказал я, когда у нижнего среза двери показался шлем спускающегося.

Точнее, его можно назвать «поднимающимся».

— Спуски закончены. Трос на борту, командир, — доложил Лютиков, улыбаясь мне, когда в грузовую кабину затащили спасателей.

— Дверь… закрыта, — добавил Карим, закончив работу с лебёдкой.

Я обратил внимание на Могилкина, который перехватил ручку управления левой рукой. Несколько раз сжал и разжал ладонь, снимая напряжение.

— Не устал, Петруччо? — спросил я по внутренней связи.

— Нормально, Сан Саныч. На посадку, — ответил Могилкин и запросил разрешение зайти на полосу.

После посадки и выгрузки «пдсников», я вышел в грузовую кабину и прогнулся в спине. За два с лишним часа в правом кресле спина слегка затекла.

— Как ощущения? — спросил я у Петра, когда он вышел из кабины вслед за мной.

— Нормально. Я мало с внешней подвеской летал, а тут люди живые.

— И это мы ещё не над морем. Там вообще всё по-другому.

Я объяснил Могилкину вкратце, что над водной поверхностью зацепиться глазом не за что — отсутствуют визуальные ориентиры. Ветер можно определить только по пенным «барашкам» волн. А неучёт полного отсутствия «эффекта воздушной подушки» может привести к провалу вертолёта по высоте.

— Я сам помню, когда первый раз летал над водой и завис, решил снизиться и не учёл отсутствие «подушки», — начал рассказывать я, вылезая из грузовой кабины.

— И что произошло? — с интересом спросил Могилкин.

— У меня вертолёт так резко пошёл вниз, что я на «педалях привстал», — улыбнулся я, вспоминая данный случай.

Про себя я подумал, что это сейчас можно и посмеяться. В тот момент было не смешно, хоть и вертолёт вытянуть успел.

Через полчаса провели разбор полётов, обсудив все технические и организационные моменты. Правда ни один из этих моментов полётов не касался.

— Так, через полчаса пойдёт машина в Джеблу. Предлагаю как обычно — четыре курочки и по шаурме. Нам там и уступить ещё могут, если в большом количестве возьмём, — расписывал вечерний ужин Петров.

— Не слишком мало? — поинтересовался Могилкин, посмотрев в потолок и пересчитав количество людей.

— Да не! Мне хватит, — отмахнулся Иннокентий.

Голодный Петров в своём репертуаре.

— Кеша-джан, ну свой заказ ты озвучил. Теперь запиши, что мы будем есть, — улыбался Хачатрян.

Своё выступление я закончил и перешёл к оформлению документации — заполнению лётной книжки. В это время Батыров объяснял молодому лётчику-штурману, как правильно заходить на площадку.

Тут дверь в класс открылась, и к нам заглянули два брата Аси и Диси. Давно не видел этих двоих.

— Мир вам, товарищи православные! — воскликнул Диси, войдя в кабинет.

В классе в это время несколько человек тут же согнулись. Будто бы прятали свои нагрудные крестики. Всё же не сильно приветствовалось в эти годы в Советской армии, если человек верующий.

— Мы тут летели… ну вот как деревяшка над городом, — добавил Аси.

С применением русских поговорок у братьев-близнецов по-прежнему не очень. Я поприветствовал ребят, и мы вышли на улицу пообщаться в беседке.

Я внимательно посмотрел на стоянку, где уже расположили ещё несколько вертолётов Ми-8 и Ми-24. Эти борта были выкрашены в пустынный камуфляж, а на хвостовых балках нанесены флаги Сирии.

Оказывается, Аси и Диси как раз возвращались группой с северной части Сирии.

— Сейчас все на Т-4 летим. На один день нашему звену разрешили домой сбегать и снова на передовую, — объяснял Диси, поправляя разгрузку на плечах.

— А вы разве тут живёте? Не в Дамаске? — спросил я.

— Мы с Латакии, аль-каид. С самой деревни Хмеймим. Родители и сёстры здесь живут. Большой дом, большое хозяйство. Кстати, они гордятся тем, что мы с вами… как это по-вашему, Азиз-Азиз? — улыбнулся Аси, потерев два указательных пальца друг об друга.

Его тут же толкнул в плечо Диси, объясняя, что надо говорить «Вась-Вась».

— Может придёте к нам на ужин? Вы и капитан Петров. Всё же, мы с вами одну войну прошли, а теперь и ещё одну… — начал говорить Диси, но остановился.

Всё же для обычного сирийского военного эта война тяжелее всех предыдущих. Здесь они воюют между собой.