Война (СИ) - Берг Ираклий

— Ваши выводы, ваше сиятельство, подчас ценнее вашего опыта.

— Вам лишь бы шутить, Пётр Романович.

— Отнюдь. Опыт есть у многих, дело немудреное, наживное. Вот выводы — в них ваша сила, дорогой граф. Продолжайте, прошу вас.

Я дочитал до десяти и выдохнул. Временами этот человек невыносим.

— А что вы думаете о князе Варшавском? — вмешался Пушкин, видя мою заминку.

— О Паскевиче? — зачем-то уточнил я.

— Эка вы просто, граф, сразу видно, что сами сиятельство! — не унимался Безобразов, пребывая в прекрасном расположении духа.

— Что мне думать о его сиятельстве? Великий воин. Блестящий тактик и стратег. Открытый, честный человек.

— Слуга царю, отец солдатам, — подхватил вечный гусар, угощаясь оливками, — уж не о нем ли вы писали? Правда, в день Бородина князь не пал, да и не был тогда ещё князем. Но славу заслужил великую. Неужто действительно о нем? О батарее Раевского, которую все чаще называют редутом Паскевича. Ведь его дивизия там полегла, и пушки он лично устанавливал. Негромко говорят покамест, Раевские фамилия порядочная. Могут и голову открутить.

Я закатил глаза и про себя сосчитал до десяти. Сбивает с толку Пётр Романович. Что, однако, я знал о Паскевиче? Крайне немного. Биографию читал, разумеется, но зацепиться в ней было не за что. Практически идеал, как в строго военной сфере, так и более широко, как пример карьеры эпохи. С младших чинов до фельдмаршала. Герой 1812 года. Любимец Николая. Неуспех в Крымской можно было отбросить, Паскевич к тем годам был уже старик на покое по факту. В силе и соку всех побеждал: персов, турок, поляков. Что не так? Участвовал в суде над декабристами, так то такое. Во-первых, кто только не участвовал. Захвативший власть император проверял лояльность. Разбирался где чужие, где свои. Во-вторых, свежи воспоминания о братьях Нелидовых. Может быть, и декабристов того…следовало. Спесь у некоторых дворян поистине невероятная. Что-то, однако, меня смущало, но указать что именно, я не мог. В-третьих,…

— Данзасу он не нравится. — произнёс вдруг Пушкин.

А ведь точно! И об этом читал. Дескать, «наше всё» восхищался Паскевичем, но некоторые друзья поэта — не очень.

— Чем, Александр Сергеевич, позвольте полюбопытствовать?

Мне тоже стало интересно и я навострил уши. Паскевич слишком идеален в своей биографии. Талант и бескорыстие, ум и честность, ходячий эталон. Так бывает? Полный кавалер ордена Святого Георгия, обладатель всех четырёх степеней. Кроме него только трое могли этим похвастать. Однако, за что? За дело, разумеется. Врагов империи крушил.

— Сложно сказать. Данзас ведь пылкий словно порох. Не понравился ему Иван Фёдорович и всё тут. Я с ним спорил, в том числе письменно, — слегка покраснел Пушкин, — но ему хоть бы что. Смеётся. Представляете — попросил его сиятельство ответа на вопрос какова ширина рва перед турецкой крепостью, так Данзас лично спрыгнул в тот ров и медленно шагами измерил. Под турецкими пулями, что градом осыпали его. Иван Фёдорович указывал прекратить сию гасконаду, и просил и приказывал, но никак. Измерил и доложил-с.

— Дерзко.

— Странно.

— Вот-вот. Меня, признаюсь, покоробило. К чему такое? Но Константин Карлович настроен если не враждебно, то скептически. Знаете, заметил я, что подобно как прославленные генералы подчас не любят своих военачальников, так и и их не любят некоторые собственные офицеры, из самых отчаянных. В этом дело. Как Милорадович Кутузова. Данзас даже вспылил. Почти дословно: «счастье твоё, что наш добрейший и добродетельнейший Иван Фёдорович не твой начальник! Поверь, я видел многих, и могу с уверенностью заявить, что нет сложнее слуг Добродетели. Начальник деспот в сравнении с ними прост и понятен. Аракчеев вошёл в пословицу, но так ли часто он бывал неправ? Иван Фёдорович полная противоположность, однако, не могу не заметить, что государи у нас меняются, но око государево кажется вечным. Раз ему нравится Паскевич, значит сей муж не хуже, но лучше Аракчеева, не правда ли? Пойми, брат Пушкин, человек который всегда и везде может найти недостаток, отыщет беспорядок даже в Царстве Небесном. И донесет Всевышнему со всей возможной почтительной грустью».

— Интересно.

— Мне показались эти строки продиктованными обидой, Пётр Романович. Но Данзас не унимался и не раз потом возвращался к этой теме. Ехидно замечал, что Паскевич прибыл туда-то и обнаружил огорчительный беспорядок, что вынудило лично привести оный к благоразумию. Что Иван Фёдорович был назначен в новое место, где отыскал дела в полном расстройстве, лично приведённые им в норму артикулов.

— Действительно странно, Александр Сергеевич, мне представлялось, что фельдмаршал любимец армии. Как ни крути, но он лично храбр, удачлив и не жесток.

— Рыцарь без страха и упрёка. Русский Байярд.

— Если верить Данзасу, а я не вижу причин не отнестись к мнению этого человека серьёзно, скорее его сиятельство походит на Макиавелли. — возразил я гусару. — Задумайтесь сами, Пётр Романович. Я человек гражданский, в армии не служил. Однако и до меня доносились некие слухи, если угодно.

— В чем же дело? Поделитесь, граф.

— Для меня это не столь просто как для Константина Карловича, ведь я, повторюсь, лично никак не знаком с господином фельдмаршалом. Получится, распускаю сплетни.

— Получится, получится, — согласился Пушкин, — выкладывай свои сплетни, Степан.

— Извольте. Не мои только. Просто сплетни. Да и не сплетни вовсе, если разобраться, зачем вы меня путаете?

— Вы же сами сказали — сплетни.

— Гм. Пожалуй. Ладно, чего там. Слушал я раз подробнейший рассказ про Ивана Фёдоровича, — начал я вспоминать детали когда-то прочитанной статьи о русских полководцах, — и в том рассказе постоянно встречалось одно слово, подчеркивающее воинскую стать его сиятельства. Слово это — лично. Он лично постоянно шёл в огонь, лично принимал важнейшие решения, лично ходил в разведку (будучи уже в генеральском звании, замечу), лично вёл солдат, лично заботился о каждом и лично подмечал все недостатки в соседних частях. Слушал я слушал, а там все лично и лично. После всего с ним произошедшим, лично докладывал обо всём государю.

— А, вот оно что. Действительно, не трудно догадаться. Но так делают все или почти все, однако не все становятся фельдмаршалами, не всякий одерживает только победы и не каждый носит негласный титул меча империи.

— Вы правы, Пётр Романович, я вовсе не стремлюсь утверждать будто фельдмаршал Паскевич дутая величина.

— Простите, как вы сказали?

— Это такое выражение…эм. Словом, я не желаю умалять заслуг его сиятельства, по праву — заслуг огромных. Сплетня моя, если угодно, в том, что добродетельнейший Иван Фёдорович по-видимому обладает врожденным даром докладчика, коим уверенно пользуется для неизменной благосклонности его величества.

Пушкин с Безобразовым переглянулись и расхохотались. Сообразив, я смутился.

— Вам виднее, ваше сиятельство, — не отказал себе гусар в удовольствии, — в этом деле вы знаток.

Сердясь на себя за неаккуратность, чувствуя проступившую на лице красноту, я решил увести тему в сторону под видом её развития.

— Для нас, в нашем нынешнем положении, самое важное будет то, как пойдёт войско. Что думаете, господа?

— Не совсем вас понял, граф.

— Рискнет император перейти Дунай, горы и одним броском оказаться под стенами Царьграда? Или нет, как в прошлые кампании Румянцева, Суворова и Михаила Илларионовича, вновь будут топтаться вдоль реки?

— Хм.

Пушкин задумчиво почесал голову, поудобнее располагаясь на лежанке.

— Военным, Степан, виднее. — зевнул поэт. — войну воевать — не сказки писать. С чего тебе пришла в голову мысль, что государь император помчится через реки и горы сюда?

Безобразов, в отличии от зевающего Пушкина, наградил меня подчёркнуто внимательным взглядом, в котором насмешка прикрывала беспокойство.

— Минуточку, Александр Сергеевич. Степан однажды вынудил меня взять за правило обращать внимание на каждое его слово. Как пришла такая мысль, ваше сиятельство?