Корниловец - Большаков Валерий Петрович

— В-всегда… Д-диктуйте.

— Диктую. К-хм… — Шкуро закатил глаза, придумывая текст и разморенно обмахиваясь папахой. — «Приказываю вывести красные войска из Ставрополя в 24 часа. По истечении этого срока город будет обстрелян из тяжёлых орудий»… Передал?

Телеграфист, лихорадочно отстукивавший ключом, закивал истово.

— П-подпись? — булькнул он.

— Полковник Шкуро. Затребуют если подтверждения, так ты их заверь — «волчьи сотни» на подходе.

Бедный работник связи кивнул так, что позвонки хрустнули.

— Можешь со мной проехаться, — небрежно предложил Шкуро, — пересчитаешь артиллерийские батареи…

Телеграфист мотнул головой — аж щёки вздрогнули.

— Не н-надо…

— Ну, не хочешь, как хочешь.

Андрей Григорьевич напялил папаху и вышел вон, спиною чувствуя вздох облегчения.

— Возвращаемся! — велел он, вскакивая в седло.

Проезжая лесом, Шкуро не переставал улыбаться.

«Обстрел из тяжёлых орудий!» Господи, у него и лёгких-то нету!

Вопрос: поверят ли большевики в его блеф?.. ^[100]

…Большевики поверили. Когда шкуровцы въехали на улицы Ставрополя, его встретили счастливые горожане. Они плакали от радости, бросали под копыта его лошади настоящие живые цветы, буквально целовали стремена Андрея Григорьевича, а на Ярмарочной площади Шкуро углядел единственный боевой отряд — это полковник Ртищев собрал уцелевших офицеров Самурского полка, разоружённого большевиками. ^[101]

— Приветствую вас! — сказал он. — И предлагаю отметить ваш триумф!

Андрей Григорьевич крякнул от удовольствия, а Тагир воскликнул:

— Е-во-вой! Наш человек — сразу к делу!

Ртищев в окружении самурцев проехал на Хопёрскую, к гостинице «Петроград». «Волки» следовали за ними.

— Кухня тут так себе, — сказал полковник, — но вина отличные!

Уже через полчаса Шкуро убедился в правоте его слов — зал ресторана плыл и качался, а хмельной голос Ртищева наплывал, казалось, со всех сторон.

— Как понаехали сюда матросы-сифилитики, — вспоминал полковник Самурского полка, — так и началось. «Товарищи, говорят, что у вас тут за болото! Буржуи на свободе, офицеры не переловлены. Контрибуции до сих пор не наложены. Разве это революция?». И мы каждый день с ужасом прислушивались, как громыхали полные матросов грузовики с чем-то прикрытым брезентом… А в Юнкерском саду трудился не покладая рук красный палач Ашихин — каждую ночь он казнил «буржуев», рубил несчастных шашкой. У меня был хороший друг, сын генерала Мачканина, героя Крымской и турецкой войн, так его убили только за то что он без спроса забрал тело старика-отца, замученного на «холодном роднике»…

— Давайте помянем генерала, — предложил Шкуро.

— Давайте! — мотнул головой Ртищев. Выпив, не чокаясь, он поморщился и промычал: — А вы, я слыхал, приказали не трогать ни одного раненого красноармейца. Почему? Они-то нас не щадят!

В ответ Андрей Григорьевич сказал с усмешечкой:

— Иные идут по трупам, а я иду по цветам! Ваше здоровье, полковник.

В разбитые окна с улицы донёсся ухарский посвист — «волчьи сотни» гуляли. Красивые голоса выводили на мотив «Стеньки Разина»:

То не ветер в поле веет,

Не дубравушка шумит —

«Волчья сотня» Шкуро едет,

Мать-земля под ней дрожит!..

Глава 13

ТА СТОРОНА

Новогоднюю ночь Авинов помнил смутно — перепил игристого «Абрау-Дюрсо». Перед самой полуночью в расположение 2-й роты заявился генерал Марков с целым ящиком шампанского и воскликнул:

— Не смущайтесь! Я могу быть полезным и при накрывании стола!

Праздник прошёл замечательно, как-то даже по-семейному, в кругу своих. Обычно в новогоднюю ночь принято загадывать наперёд, надеяться всуе на лучшее, ждать нового счастья, но Марков, поднявший бокал, был печален и строг.

— Не все из собравшихся здесь, — сказал он негромко, — доживут до следующей встречи. Вот почему не будем ничего желать себе — нам ничего не надо, кроме одного: «Да здравствует Россия!»

На исходе новогодней ночи Кириллу немного взгрустнулось. Опять в его воображении витала Даша, пленительные и тошные воспоминания мучили висок, покуда их не поглотил крепкий сон.

Зато хоть выспался по-настоящему, впервые после Ростова…

Никто его не беспокоил, а посему Кирилл сам явился в штаб для получения дальнейших указаний. Свежий и бодрый, он жаждал дела — и дело нашло его. В гулком коридоре Авинов попался на глаза генералу Маркову.

— А-а, стрелок! — жизнерадостно приветствовал его Сергей Леонидович.

Припомнив, как он чуть не оглушил командира, Кирилл покраснел и выпалил:

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

— Да, — ухмыльнулся Марков, — я вас хорошо слышу, Авинов. Прошла контузия! Шучу, шучу… Кстати, а не засиделись ли вы в поручиках? А?

Кирилл растерялся немного, но выкрутился, прибегнув к универсальному ответу:

— Не могу знать!

— А кто ж может? Вы мне лучше вот что скажите: вы действительно знаете язык текинцев? — спросил генерал и поспешил предупредить: — Только, пожалуйста без «так точно» и прочих армейских штучек!

— Да, я говорю на туркменском.

— А этот туркменский… Похож он на турецкий?

— Весьма. По крайней мере турки меня понимали.

— Отлично! Тогда следуйте за мною, поручик Авинов.

Не зная что и думать, Кирилл поспешил за Марковым, а тот, одолев коридор и взбежав по лестнице, привел его в кабинет Корнилова. У высоких дубовых дверей стояли и скалились Саид и Махмуд. Не выпуская из рук винтовок, они распахнули створки, запуская генерала и поручика к Великому Бояру.

Обширный кабинет Верховного был обставлен просто, по-походному, — такова уж была натура Корнилова, чуравшегося ненужной роскоши. Правитель как раз принимал двух генералов — барона Петра Николаевича Врангеля и Владимира Зеноновича Май-Маевского, командующего Добровольческой армией. ^[102]

Владимир Зенонович, хоть и слыл пьяницей, полководцем был незаурядным. Но это было внутренним качеством, а вот наружно он производил скорее отталкивающее впечатление. Небольшого роста, очень тучный, с гладко выбритым обрюзгшим лицом, с маленьким пенсне на большом и толстом носу, с крошечными свиными глазками… Огромный розовый кабан.

Врангель же был полнейшей его противоположностью. Высокого роста, на голову выше толпы, худой, поджарый, с зычным голосом, барон был властным и крутым человеком. Недовольный подчинением Корнилову «волчьих сотен» Шкуро, Пётр Николаевич резко говорил:

— Полковник Шкуро — не «волк», а «тёмная лошадка»! Да и полковник ли он? Шкуро я знаю по службе его в Лесистых Карпатах во главе «партизанского отряда». За немногим исключением, туда шли, главным образом, худшие элементы офицерства. Большей частью они болтались в тылу, пьянствовали и грабили, а когда возвращались из рейда, то хвастались, как разгромили немецкий штаб и взяли в плен генерала, вот только сам пленник у них куда-то девался…

Корнилов терпеливо выслушал Врангеля и, ударяя по столу пальцем с массивным перстнем с вензелем — его характерный жест, — сказал:

— Шкуро — типичный «герой-партизан». Да, он авантюрист и не свят, но за ним идут, ему верят. К тому же начальником штаба у Андрея Григорьевича — полковник Слащёв…

— Слащёв неуравновешен от природы, — осудил барон и начштаба, — он слабохарактерен и питает пагубное пристрастие к водке…

Тут Май-Маевский возмущённо хрюкнул и проговорил:

— Ну не всем же быть ангелической природы, барон. Все мы обычные люди…

— Господа, — повысил голос Корнилов, — я вас не задерживаю.

Владимир Зенонович неловко прогнулся, а Пётр Николаевич щёлкнул каблуками и отвесил резкий поклон. Оба вышли за дверь, с преувеличенной любезностью пропуская друг друга вперёд. Корнилов вздохнул и, глянув на Маркова, вяло повёл сухой маленькой рукой.