Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Прозоров Александр Дмитриевич

– Не стоит. Ты и так много сделал для меня, Михаэль. Дальше уж сама. Да ты не переживай – справлюсь…

– Правда, придется трудно, – прошептала колдунья, когда Михаэль с лошадью скрылся из виду. – Но я должна. Должна! Должна!

Глава 8

Господин Никто

За железной дверью вновь послышались шаги, отдававшиеся под мрачными сводами тюремного коридора гулким, медленно затихающим эхом. Князь приподнялся на ложе, прислушался – вроде бы для ужина было еще рановато, не так и давно приносили обед, да и в узком, под самым потолком, оконце, забранном мелкой решёткой, виднелись плотные жемчужно-серые облака, так напоминавшие Егору небо далекой родины. Еще и смеркаться не начинало. Кто же тогда в коридоре топал? Дежурный стражник? Вожников усмехнулся: да, вообще-то тюремщикам полагалось время от времени совершать обход… только вот Конрад Минц – сейчас как раз его была смена – этого никогда не делал, ленился.

Тюремщики, хм… скорей уж – послушники, темница-то – монастырская! Подвал не хуже того, что в аугсбургской обители Святой Магдалены с ее недоброй памяти монахами и аббатом.

За две уже проведенные в узилище недели столь необычно хмурого нынче июля князь запомнил имена и привычки всех своих стражей, благо их было-то всего двенадцать, причем десятник каждое утро устраивал в конце коридора нечто вроде переклички-развода, а на слух Егор никогда не жаловался. Тем более заняться-то все равно было нечем, даже не с кем поговорить в одиночке-то. Впрочем, с другой стороны, камера узника вполне устраивала – могло быть и гораздо хуже, чем сейчас.

Да, темновато, да – окошко маленькое и высоко, – зато вполне просторно и даже ковер на полу, а, кроме вполне приличного ложа, еще и стол с лавкой, и пара деревянных кресел, не особенно, правда, изящных, но для тюрьмы сойдет. Еще имелась своя уборная-умывальня – в отдельной комнате – по тем временам, вообще, роскошь неслыханная. Вожников так свою камеру и окрестил – узилище для вип-персон…

Князя там просто держали. Никто из высокого монастырского начальства не заходил, обвинения не предъявляли, и похожие один на другой дни тянулись бы невыносимо медленно, вот только Егор не имел такой привычки – страдать, – а, пользуясь всеми возможными способами, изучал и запоминал своих стражей, и о некоторых уже мог бы рассказать многое, если не всё.

Приносившие еду тюремщики относились к узнику весьма уважительно, правда, ни в какие разговоры не вступали – видать, то им было запрещено. Ничего! Князь улыбнулся, прислушиваясь к раздававшимся за дверью шагам… Еще не вечер!

Чу! Снаружи загремел засов…

– Добрый вечер, уважаемый господин Никто.

Господин Никто – именно так здесь к Егору и обращались, ясно – по чьему приказу. Сигизмунд – тут и думать нечего! Достал все-таки, хитрый черт, достал…

– Здравствуйте, господин десятник, – поднявшись с ложа, улыбнулся князь. – Или лучше сказать – святой брат?

– Я еще не монах.

– Понятно… Вот как, уже, оказывается, вечер? А я и не знал. Как там погодка?

– Да все дождь. Вторую неделю льет.

Тюремщик – круглолицый, с вислыми смешными усами и умным взглядом темных, слегка навыкате, глаз, мужчина лет сорока, коренастый и плотненький, чем-то напоминал Вожникову циркового борца.

– Ай-ай, – посочувствовал узник. – Как хоть урожай собрать? Присаживайтесь, брат Майер, в ногах правды нет… Впрочем, вы же здесь хозяин, что это я…

– Откуда вы знаете мое имя? – десятник бросил на князя долгий подозрительный взгляд. – Кто вам сказал?!

– Все! – светски развел руками Егор. – Каждое утро я слышу в двенадцать глоток – «Яволь, брат Майер! Яволь!»

– Ах, вон оно что… – страж улыбнулся и даже присел в креслице. – А я вот зачем к вам. Почтеннейший господин настоятель Гвидо фон Дорф интересуется – нет ли у вас каких-либо просьб по улучшению быта?

Ведь кое-что мы все же можем для вас устроить, к примеру – поменять матрас или простыни. Сказать честно, вы ведь совсем не доставляете нам хлопот, господин Никто, хоть нас и предупреждали об обратном. Так что вполне можете рассчитывать на свежие простыни, вполне!

– Что ж, это прекрасно, – потер руки князь. – Только вот у меня может оказаться множество мелких просьб, так, ничего для вас не стоящих… лишь для меня… Я бы составил список.

– Список?! – У десятника брови полезли на лоб.

Узник повел плечом:

– Ну, конечно! Список. Так и мне, и вам было бы легче, просто подали бы бумагу святейшему отцу Гвидо – и все. Уж точно ничего бы не забыли бы. Тем более, знаете, как это бывает, когда кто-то передает чужие просьбу облеченному властью лицу? Всем начальникам почему-то кажется, что это именно вы просите, а не я. А так… что написано, то написано, верно?

– Хм… Может быть, – встав, стражник потеребил ус. – Я подумаю над вашим предложением. До свидания.

– Спокойной ночи, герр Майер.

Распрощавшись с тюремщиком, молодой человек повалился на ложе и, заложив за голову руки, с улыбкой посмотрел в потолок. Нечего сказать, задал он брату послушнику задачку! Тот ведь наверняка неграмотный, как и все остальные охранники – а начальству надо что-то докладывать, и… Могут, конечно, и просто снова переспросить – устно, но Вожников все же надеялся на письменное обращение – хоть таким образом пообщаться с аббатом, от которого здесь, в тюрьме, зависело все.

Кое-что о фон Дорфе Егор знал уже из разговоров стражников: о том, что у сестры отца Гвидо большая семья, проблемы с племянницей – ошиблись, выдали замуж не за того, кого надо… за какого-то художника, что ли… да и вообще, деньги сему достойному семейству требуются.

Утром, сразу после переклички, вновь послышался лязг засова, и явившиеся стражи принесли чернильницу, перо и несколько листов бумаги, в которых «господин Георг» с удовлетворением признал продукт собственных аугсбургских мельниц.

– Спасибо, уважаемые. Но я бы еще попросил свечу!

Принесли и свечу, все же узенькое оконце давало мало света, а князь не собирался слепить глаза.

Получив требуемое, молодой человек немного подумал, ухмыльнулся и, взявшись перо, принялся за дело.

В узилище совершенно необходимо было поменять матрас на лучший, набитый пухом и обтянутый белым аксамитом ценой по три с половиной флорина за локоть. Кроме того, нуждались в замене и подушки, и одеяло, и кроме того – меню: надоело уже есть каши и затирухи, хотелось бы пищи несколько поизысканней, да и хорошего вина пару кувшинчиков в день – было бы неплохо.

А еще… Вожников даже губу чуть не прикусил – раскатал настолько! И все строчил, строчил, да про себя посмеивался…

Десятник доставил прошение отцу настоятелю уже к обеду, причем в буквальном смысле слова – отец Гвидо фон Дорф – еще не старый, с лицом потасканного бульдога, мужчина, дородный, с объемистым брюшком и вполне достаточной силой в мощных руках – как раз и собирался обедать, и даже уже успел поднести ко рту ложку с рыбным супом – как и положено в постные дни… В это момент как раз и явился десятник:

– Вот прошение, почтеннейший господин фон Дорф.

Подув на ложку – варево-то монастырский повар принес горячущее! – главный тюремщик скосил глаза на своего подчиненного и, что-то буркнув, кивнул на дверь.

С поклоном положив на стол несколько листов бумаги, десятник пожелал обожаемому начальству приятного апатита и быстренько удалился. Читать он и в самом деле не умел.

А вот начальник… да лучше бы не знал грамоты тоже! Едва прочитав первые строчки, господин настоятель ахнул, а чуть погодя у него уже и брови полезли на лоб… и вот он уже читал вслух, пока совершенно не понимая, что делать – гневаться или смеяться?

Особо понравившиеся строки сей достойнейший муж перечитывал вслух, снабжая их кое-какими личными комментариями:

– Для украшения узилища – шесть картин с золотым тиснением, ценой по двенадцать флоринов каждая… Дюжина флоринов!!! Каждая! Дьявол тебя разрази! Что еще необходимо? А вот: образ Богоматери с короной и Младенцем – сто восемьдесят флоринов, большое серебряный подсвечник на шесть свечей – двести пятьдесят флоринов, новый персидский ковер на пол – шестьсот флоринов, такой же ковер, меньшего размера, на стену – четыреста пятьдесят… Он что, издевается? Нет, это что же такое творится-то? Ларец-то за триста флоринов ему зачем? Или – чернильный приор из яшмы, дюжина перьев, три пачки хорошей аугсбургской бумаги… Письма писать собрался? А вот это запрещено! Так… Пост Скриптум… – тюремщик почесал затылок. – А это что еще такое? Похоже, латынь… Ах да – пост скриптум же! «Платежи за все вышеизложенное будут проведены торговым домом герра Ганса Фуггера из Аугсбурга в самые кратчайшие сроки. Платежное поручение прилагается». Ага… прилагается…